Дом десять

Часть жизни прошла в Тушино. Часть детства прошла в Тушино. Довольно большие отрезки времени проведены в Тушино. На Туристской улице дом десять. Там жила бабушка.

Семидесятые годы, восьмидесятые годы. Семидесятые годы и первая половина восьмидесятых годов.

Проводил там выходные дни, каникулы. Что-то вроде дачи или деревни, потому что ни дачи, ни деревни не было, и для этих целей использовалось Тушино.

В Тушино было много деревенского. В Тушино были настоящие деревни. Петрово. Алешкино. Захарково.

Если выйти на балкон, немного высунуться наружу и посмотреть направо, можно было увидеть деревню Петрово. Простые деревенские избы. Сельское хозяйство. На Туристской улице – современные панельные дома, а за ней – деревня Петрово.

Деревня Захарково располагалась возле Универсама. Огромный универсам на улице Свободы, в том месте, где к ней примыкает Химкинский бульвар. Его так и называли – Универсам. Достаточно было произнести это слово – и все понимали, что имеется в виду именно этот универсам, а не какой-нибудь другой.

Универсам сохранился по сию пору. На нем большая надпись – Универсам.

Деревня Захарково располагалась возле Универсама, между улицей Свободы и Химкинским водохранилищем. Туда ходили купаться. Пройти по дороге между деревянных домиков и купаться.

По поверхности Химкинского водохранилища плавают всякие ошметки, мусор. Купаешься – а рядом покачиваются на волнах ошметки.

Деревня Захарково располагалась на берегу Химкинского водохранилища. Там была устроена пристань. Пристань называлась Захарково. От пристани Захарково до Речного вокзала ходило маленькое суденышко. Даже паромом его нельзя было назвать. Просто суденышко. Можно даже сказать – кораблик. Но это будет некорректно. Корабль может быть только военным, и кораблик – это маленький военный корабль, а водное транспортное средство гражданского назначения называется судно. Значит, суденышко.

Суденышко ходило от пристани Захарково до Речного вокзала. Речной вокзал – прекрасное серое здание. Суденышко преодолевало расстояние от Захарково до Речного вокзала минут за десять. Потом обратно. Потом туда. Потом обратно. Можно было целый день кататься на суденышке. Этот процесс был приятен.

Зимой, чтобы попасть из Тушино в район Речного вокзала, люди ходили по льду. Это быстрее, чем ждать 199 автобус, которого надо было сначала дождаться, потом он ехал по бульвару Яна Райниса, по улице Героев Панфиловцев, по улице Фомичевой, по улице Свободы, по Московской кольцевой автомобильной дороге, по Ленинградскому шоссе, по Беломорской улице, по Смольной улице, по Фестивальной улице, а так – сразу, по прямой, или, как некоторые говорят, «напрямки», по льду, по снегу, и вот ты уже на Речном вокзале, у обледенелых бездействующих причалов.

199 автобус – любимый маршрут. В дальнюю даль, за пределы Тушино. Любил на нем кататься. Просто так. Завораживающе. Сесть на сиденье у кабины водителя, такое есть сиденье в автобусах ЛиАЗ, рассчитанное на троих пассажиров, сидишь боком к окну, смотришь вперед, кайф, просто кайф, сначала бульвар Яна Райниса, потом улица Героев Панфиловцев, улица Фомичовой, между серых домиков, потом улица Свободы, она действительно довольно-таки свободная, широкая, слева серые дома, девятиэтажные и пятиэтажные, справа Химкинское водохранилище, простор, потом Московская кольцевая автомобильная дорога, это уже не улица, а настоящее шоссе, уже тогда были примитивные развязки для съезда с прилегающих улиц на Московскую кольцевую автомобильную дорогу и обратно, указатели Ленинград, Дмитров, Шереметьево, дорога, дорога, автобус разгонялся, очень, очень здорово, потом сворачивал на Ленинградское шоссе, еще не было пробок, как сейчас, и автобус деловито ехал по мосту через Канал имени Москвы, прекрасный вид, баржи, краны, горы песка и щебня, вдали маячит временно покинутое Тушино, Ленинградское шоссе широкое, парадные ворота города, красота, потом начинаются серые невзрачные улицы, Беломорская, Смольная, Фестивальная, здесь уже конечная, метро Речной вокзал, автобус стоял на конечной, но недолго, все выходили, а водитель спрашивал а ты что, тебе куда, да я просто так, можно я подожду, что, катаешься, да, просто так, можно, а билет есть, есть, вот, ладно, сиди, щас поедем, что, интересно кататься, да, интересно, хороший маршрут, ладно, щас поедем, и потом обратно, по Ленинградскому шоссе и так далее, не обязательно опять перечислять все улицы, по которым идет 199 автобус, сколько можно.

Автобусный билет стоил 5 копеек. Троллейбусный – 4 копейки. Трамвайный – 3 копейки. Автобусный – черный, троллейбусный – синий, трамвайный – красный. Кассы были устроены в расчете на сознательность пользователей. Надо было опустить в щель монету или несколько монет, например, 2 коп. + 1 коп. + 1 коп. + 1 коп. или 3 коп. + 2 коп. или другие комбинации, и потом оторвать билет. Причем, отрывание билета технически никак не было связано с опусканием монет. Можно было кинуть, скажем, не 2 коп. + 1 коп. + 1 коп. + 1 коп., а 1 коп. + 1 коп. + 1 коп., или даже 1 коп. + 1 коп. Никто же считать не будет. Главное, чтобы была как бы горсть монет. Потому что если одну копеечку кинуть, то какой-нибудь ворчливый пенсионер обязательно заметит и поднимет вой и будет мерзко ругаться. А так кинул несколько монеток – и оторвал билет. Можно было оторвать билет вообще без денег. Правда, если рядом стояли ворчливые пенсионеры или просто люди и видели, что мальчишка отрывает билет бесплатно, они обычно поднимали вой, стыдили, заставляли платить, чуть не линчевали, звали водителя, а если стайка нахальных подростков с магнитофоном делала так, то никто ничего не замечал, и водителя не звали. А если какой-нибудь ворчливый пенсионер, например, ветеран войны или ветеран органов внутренних дел к ним все-таки начинал докапываться, они ему просто грубо отвечали, дед, не лезь, не нарывайся, не твое дело, или просто по морде ему давали, была очень высокая подростковая преступность, а нефига лезть куда не просят, козел старый. А вот если людей рядом не было, то можно было оторвать билет бесплатно. Однажды сел в 199 автобус с целью совершить неутилитарное путешествие к Речному вокзалу. Улучил момент, оторвал билет без денег. Денег потому что не было, или просто жалко, деньги можно на что-нибудь другое истратить, например, добавить еще 2 коп. и купить розовое фруктовое мороженое в стаканчике, оно стоило всего 7 коп. и было приятно и вкусно его есть. Доехали до конечной, все вышли. Водитель: что, дальше поедешь? Да. Катаешься? Да. А билет есть? Вот. А деньги в кассу кинул? Да. Ну, смотри, если не кинул – убью. Не убил. Собственно, как он мог проверить, кинул деньги или не кинул, просто, как это сейчас говорят, дешевые понты, но все равно как-то немного неприятно было, хотя фигня, конечно, водитель сказал ну ладно, катайся, сел в кабину, открылись двери, вошли пассажиры, двери закрылись, и 199 автобус поехал по 199 маршруту, самому интересному маршруту в Тушино.

Деревня Алешкино находилась там, где сейчас метро Планерная. Алешкино – это была конечная остановка почти всех тушинских автобусов. Так и было написано: 96 Алешкино – ст. Тушино или 102 Алешкино – метро Сокол. Потом построили метро Планерная и перенесли конечную остановку туда. А от старой конечной остановки осталось большое пустое заасфальтированное пространство, которое по традиции называется Алешкино.

Кстати, 102 автобус теперь ходит не до метро Сокол, а до станции Тушино. Туповатый маршрут, по улице Свободы с Севера на Юг и обратно. А 96 так и ходит от Планерной до станции Тушино.

Дом десять – длинный, серо-белый, девятиэтажный. Двенадцать подъездов. Посередине арка.

С одной стороны дома десять – заросли, так называемые зеленые насаждения. Деревья сильно разрослись, закрывают половину фасада. Это фактически маленький лес, между деревьями петляют тропинки. В одном месте среди деревьев стоял огромный камень, словно бы некий монумент неизвестному погибшему существу. Около камня Пили. Очень удобно было поставить на камень бутылки, расстелить газету, разложить закуску. Пили, орали и дрались. Пространство вокруг камня было густо усеяно битыми бутылками, пивными и водочными пробками, окурками и другой антропогенной грязью.

С другой стороны, там, где подъезды, вдоль дома десять тянулась асфальтированная дорога. Вся она была уставлена машинами, оставался узкий проезд. Уже тогда у населения было довольно много личных автомобилей, не так много, как сейчас, конечно, но все-таки достаточно, чтобы уставить ими асфальтовую дорогу, тянувшуюся вдоль дома десять. Старые москвичи 412, 408, 407, а иногда даже 403 и 401. Жигули 2101, 2102, 2103. Волги 21 и 24. Ушастые запорожцы.

У запорожца мотор располагается сзади. У остальных машин – спереди.

Да, еще у автомобиля фольксваген-жук мотор располагается сзади. Это редкая компоновка.

Интересно было заглядывать в салоны машин через стекло. Машины пахли бензином. Однажды один парень объяснил, смотри, вот сцепление, вот газ и тормоз, а этот рычаг – чтобы скорости переключать. Нажимаешь сцепление, рычаг вот так вот – раз, влево и вперед, и потом одновременно отпускаешь сцепление и нажимаешь на газ. Через много лет правильность этих инструкций была подтверждена на практике.

Сразу за дорогой начиналось поросшее травой пустое место, которое называлось двор. Во дворе играли.

Было принято играть и вообще находиться только в той части двора, которая непосредственно примыкает к твоему подъезду и нескольким соседним. В другие зоны двора ходить не рекомендовалось. В других зонах можно было получить по морде.

Песочница. В песочнице песок. Примерно раз в год приезжал самосвал с песком и вываливал кучу песка в песочницу. Песочница фактически оказывалась погребенной под горой песка. Песок новый, чистый, приятный. Постепенно, в процессе совершения с ним различных игровых и символических манипуляций, песок становился грязным и неприятным. Его количество постепенно уменьшалось. Проходило лето, и уже не было никакой горы песка, а была просто песочница, и в ней немного песка. Куда он девался – неизвестно. Его же никто не носил к себе домой, не переносил с места на место, не набивал им карманы и не ел. Однако песок постепенно исчезал. Потом опять приезжал самосвал и вываливал кучу песка, нового, чистого и приятного.

Качели. Небольшие убогие качели. Аппарат для падений и получения травм различной степени тяжести.

Существовал вид спорта – прыжки с качелей в длину. Сильно раскачаться и прыгнуть как можно дальше. На земле отмечалось место, до которого допрыгнул участник соревнований, потом прыгали другие, и выявлялся победитель.

При помощи этих соревнований можно было себе что-нибудь сломать. Это иногда случалось. Но насмерть, кажется, никто не разбился. Вроде бы.

Между песочницей и качелями – деревянная конструкция из двух столбов и перекладины сверху. Конструкция предназначалась для выбивания ковров (тогда был ковровый бум), но на практике чаще всего использовалась в качестве футбольных ворот.

Метра два с половиной в ширину и примерно метр семьдесят в высоту.

Поскольку вторых ворот не было, играли в игру «каждый за себя».

Правила игры в «каждый за себя» таковы. Минимальное количество играющих – три, максимальное не ограничено. Один из игроков стоит в воротах, другие играют в поле. Вратарь старается не пропустить, игроки в поле – забить. Игрок, забивший гол, становится в ворота, а пропустивший гол вратарь идет играть в поле. Если против кого-либо из полевых игроков нарушаются правила, он бьет пенальти метров с пяти. Игра ведется до тех пор, пока один из игроков не забьет заранее определенное количество голов, обычно десять.

Игра «каждый за себя» способствовала развитию индивидуальной футбольной техники. В плане совершенствования командной игры и тактических навыков игра «каждый за себя» была абсолютно бесполезна.

Иногда играли по семь, по восемь человек. Столпотворение. А иногда набиралось всего три человека, и это было не очень интересно.

Игровое поле представляло собой просто участок земли, неровный, покрытый травой с проплешинами. Попадались стекла, камешки. Иногда это приводило к травмам.

За футбольными воротами для выбивания ковров располагался забор, отделяющий двор от территории детского сада. Забор бетонный, совсем низенький, меньше метра в высоту. Со временем, когда территория детского сада вечерами оккупировалась пьянствующей молодежью, низенький забор нарастили сеткой «рабица». Но через нее все равно можно было достаточно легко перелезть. Пьянство в детском саду не прекратилось, а, пожалуй, усилилось. Летними вечерами там разворачивалось просто дикое пьянство. Подростки, мужики, девки, бабы, песни, гитарное побрякивание, звон разбивающихся бутылок, звуки соприкосновения кулаков и лиц, крики о помощи, вой отчаяния.

Грязно-белый двухэтажный детский сад имел форму мавзолея Ленина, сильно вытянутого по горизонтали. Он был сделан из белых бетонных блоков. Швы между блоками были замазаны какой-то омерзительной серой массой. Поперек фасада струилась трещина, которую тоже периодически замазывали какой-то омерзительной серой массой.

Днем в детском саду мучались дети, а вечером и ночью пили, любили и убивали друг друга взрослые.

Иногда после сильных и неточных ударов мяч улетал на территорию детского сада. Игрок, произведший удар, отправлялся перелезать через сетку «рабица» или протискиваться через ближайшую прореху в заборе.

Чуть в стороне от территории детского сада располагался большой бетонный сарай. Иногда хмурые рабочие открывали железную дверь сарая и доставали из его нутра какие-то железки. Если заглянуть за железную дверь сарая, внутри можно было увидеть лежащие там железки, которые, собственно, и доставали из недр сарая хмурые рабочие. Что потом они делали с этими железками – неизвестно.

У глухой стены сарая стоял дощатый стол и две скамейки. За этим столом всегда (кроме зимних месяцев), с утра до позднего вечера, сидели мужики и играли в домино. Они играли часами, не вставая из-за стола, наливая в стаканы водку и пиво. Их игру всегда сопровождало включенное на полную громкость радио.

Однажды это радио сообщило, что на космодроме Байконур успешно осуществлен запуск космического корабля «Союз-31» с космонавтами на борту. Сообщение не произвело никакого впечатления на слушателей. Фамилии космонавтов стерлись из памяти навечно, навсегда.

Иногда мужики кричали. Бывали конфликты. Слегка дрались. Иногда восклицали «рыба». Как в кино: шмяк по столу доминошной костяшкой, и сообщение: «рыба».

Здесь играли в «каждый за себя», а там в домино.

Недалеко от доминошного стола располагалась маленькая асфальтовая площадка. На ней тоже играли в футбол. По краям площадки были установлены железные столбы с горизонтальными перекладинами. Между ними были натянуты веревки для сушки белья. В те годы еще было принято сушить белье на улице. Вернее, не то что бы было принято, просто некоторые люди делали так, хотя это довольно странно – сушить белье на улице.

Железные столбы с перекладинами располагались настолько удачно и мудро, что здесь можно было играть в футбол двумя командами – было двое ворот. Правда, площадка была совсем маленькая, и имело смысл играть только двое на двое или, максимум, трое на трое.

Так и играли – двое на двое. Или трое на трое.

Еще на этой площадке играли в игру «два касания». Правила игры «два касания» таковы. Количество играющих – как правило, два. Один против другого. Возможна также игра двое на двое, трое на трое и так далее. Но наиболее распространенный вариант – один на один. В процессе игры каждый играющий может коснуться мяча только два раза подряд. Вторым касанием он обязан переправить мяч на половину поля соперника. Игрок имеет право находиться только на своей половине поля. Пересекать среднюю линию нельзя. Если после двух касаний игрока мяч не переходит на чужую половину поля, соперник получает право пробить пенальти с центра поля. Играть руками можно, только находясь непосредственно в воротах. Побеждает игрок, забивший больше голов.

Есть несколько вариантов игры. Например, при игре на хоккейных коробках с маленькими воротами обычно запрещено играть руками, даже защищая ворота. Пенальти иногда бьют по пустым воротам, но мяч должен обязательно влететь в ворота, не касаясь перед этим поверхности поля. Если мяч вкатывается в ворота, гол с пенальти не засчитывается.

Это очень интересная игра, непонятно, почему она не получила должного распространения. Почему не проводятся чемпионаты мира, Европы. Красивая, зрелищная игра, гораздо лучше тенниса.

Играли самыми разными мячами. Но почти никогда – настоящими футбольными. Настоящий футбольный мяч стоил дорого и был редкостью. Чаще всего играли пластмассовыми волейбольными мячами, очень легкими, улетающими в небеса. После нескольких дней интенсивного использования такой мяч трескался, частично сдувался, терял в размерах, но все равно им еще долго играли, маленьким, жалким, бесформенным.

У паренька Кольки был большой толстый тяжелый резиновый мяч. Иногда играли им. Он был очень тяжел, вратарям было трудно и больно отбивать его.

Иногда играли даже совсем маленькими мячами, детскими резиновыми мячиками размером с теннисный. Это способствовало отработке техники.

До лета 1978 года вообще не интересовался футболом. Не понимал, что в этом интересного. И никогда не играл. И не смотрел, как другие играют, что там смотреть-то. Зато с удовольствием играл в ножички, в машинки.

Однажды летом 1978 года ребята играли в футбол на маленькой асфальтированной площадке рядом с доминошным столом. По какой-то случайности оказался рядом. Стоял, смотрел.

Вдруг как тумблер какой-то в голове щелкнул – футбол стал интересен. В одно мгновение. Сразу вступил в игру, пытался бить по мячу. Получалось, конечно, по началу плохо. Потом более или менее научился.

В тот же день впервые смотрел футбол по телевизору. Тогда как раз шел чемпионат мира по футболу в Аргентине. Успел посмотреть несколько игр, в том числе финал. Аргентинцы выиграли у голландцев 3:1 и стали чемпионами мира. У голландского вратаря была совершенно дикая физиономия. Зрители постоянно бросали на поле бумажные ленты, картонные тарелочки, и все поле по краям было завалено бумажным мусором.

В Аргентине тогда свирепствовала диктатура, и победа аргентинской сборной была ей (диктатуре) полезна с точки зрения пиара.

Поражало, насколько точно футболисты делают передачи. Точно в ноги. С большого расстояния. В дворовом футболе такого не было, и больших расстояний не было, да и самой игры в пас, потому что играли, в основном, в «каждый за себя» и в «два касания».

В те годы футбол был не таким, как сейчас. Играли медленно. Подолгу разыгрывали мяч. Большинство передач делалось в ноги, а не на ход, как сейчас.

Когда чемпионат мира закончился, стал смотреть по телевизору игры чемпионата СССР. Было неважно, кто победит. Радость приносили забитые голы, кто бы их ни забивал. Чем больше голов, тем лучше. Другие ребята болели за разные команды, в основном, за «Спартак», московское (редко киевское) «Динамо» или ЦСКА. Было непонятно, что это такое, как это так – болеть. Болеть за сборную СССР – это было понятно. Потому что наша страна. Пытался во время телетрансляций болеть за московские команды – никакого эффекта. Получалось как-то от ума, а какое же это боление, если оно от ума.

Так продолжалось до лета 1983 года. Паренек Вовка, крайний защитник из футбольной школы «Динамо», сказал: пошли на футбол, ты же ни разу не был, надо же на стадионе побывать, да, действительно, давай сходим. Предстояла игра «Динамо» – «Нистру» в рамках чемпионата СССР на стадионе «Динамо». Накануне поехали за билетами. Огромный серый (снаружи) стадион. Угрюмо-величественный. В кассах – никого. Купили билеты на завтра, а потом пошли на игру дублеров.

Игра дублеров проходила на Ходынке, на каком-то полузаброшенном поле за аэродромом. Пробирались туда какими-то закоулками, пролезали в щели в заборах, шли краем огромного Ходынского поля мимо каких-то ангаров, сараев и других служебных построек неизвестного назначения.

Ходынское поле – прекрасно. Огромный заброшенный аэродром, гигантское пустое пространство посреди города. По краям – живописные полуразвалившиеся строения. Сейчас его застраивают многоэтажными элитными жилыми домами и торговыми комплексами. Это очень плохо.

Наконец, добрались до футбольного поля посреди деревьев и гаражей. Вдоль поля – пара длинных скамеек. Народу – человек сто. Футбольные специалисты, родственники футболистов, болельщиков совсем немного.

Дублеры «Динамо» легко выиграли у дублеров «Нистру» со счетом 3:0. В одном из эпизодов сбили молдавского футболиста, он страшно закричал, и был слышен хруст ломающейся кости.

На следующий день опять поехали на стадион «Динамо», на игру основных составов. Внутри стадион оказался очень красив: огромное пространство, ярко-зеленое поле, коричневые беговые дорожки, расчерченные яркими белыми линиями, трибуны, выкрашенные в бело-голубые динамовские цвета. Было приятно просто сидеть там.

На поле выбежали футболисты обеих команд и начали разминаться. Вальяжно перебрасывались мячом, несильно били по воротам, совершали небольшие пробежки. Было приятно и интересно на них смотреть, не то что по телевизору. Сразу стало понятно, почему считается, что футбол надо смотреть на стадионе, а не по телевизору.

Когда смотришь игру по телевизору, футбольное поле кажется гораздо бoльшим, чем на самом деле. На самом деле оно не такое уж большое.

Футболисты закончили разминку, построились около своих скамеек и под звуки «Футбольного марша» организованно побежали к центру поля. Началась игра, и пошел дождь.

Футбольный марш написал Матвей Блантер.

«Нистру» был беспросветным аутсайдером чемпионата. За весь сезон команда набрала 10 очков (3 победы, 4 ничьи и 27 поражений) и благополучно вылетела из Высшей лиги. Считалось, что выиграть у «Нистру» – легко. Особенно такому великому (хотя и испытывающему некоторые затруднения) клубу, как московское «Динамо».

Пошел сильный дождь.

На трибунах собралось три с небольшим тысячи болельщиков.

«Динамо» било пенальти. Не забило. Вратарь отбил.

Потом «Нистру» бил пенальти. Забил.

Первый тайм так и закончился – 1:0 в пользу «Нистру».

«Динамо» играло очень плохо. Просто отвратительно. «Нистру» не лучше.

Во втором тайме «Динамо», в судорогах и муках, забило два гола и выиграло со счетом 2:1. Один гол забил Газзаев, он тогда еще играл.

Дождь, серое небо, голубые с белым трибуны, яркий свет прожекторов, зеленое поле, унылая нудная жалкая игра.

Как это было прекрасно.

Проникся какой-то странной жалостливой симпатией к «Динамо» – к этой неуклюжей, нелепой команде со славным прошлым, играющей на таком красивом стадионе с бело-голубыми трибунами. Подумалось, что когда выигрывает какой-нибудь «Спартак» или киевское «Динамо», в этом нет ничего необычного, это в порядке вещей, и радоваться таким победам бессмысленно. А когда выигрывает убогое «Динамо» (Москва) – это редкость, редкая радость, удивительное, в сущности, событие. И еще подумалось, что выгодно и хорошо быть болельщиком не очень сильной команды, потому что радость от ее побед никогда не приедается, ведь это так редко случается. И стал болеть за московское «Динамо».

Потом «Динамо» стало играть гораздо лучше, и постепенно, с годами, очарование убожества сошло на нет. Но все равно, все равно.

Поздними летними вечерами, когда темнело, в Тушино становилось тревожно. Это из-за зелени, распространившейся кругом. Не такая тревожность, какая возникает из социальных опасений (опасно идти, боязнь воров и бандитов), а другая, совершенно иррациональная. Эта тревожность невидимыми волнами распространяется от кустов, от крон деревьев, такую тревожность всегда чувствует городской житель вечером на природе, в воздухе витают сущности, связанные с кустами, лесом и природой, и становится не по себе, хочется сидеть в освещенной комнате, смотреть телевизор, лежать в постели, пить чай, смотреть телевизор, отгородиться цивилизацией от зловещей зеленой природы, потому что за окнами очень темно и тревожно.

А летними жаркими днями, когда никого нет во дворе и нечего делать, наступало ленивое оцепенение. Жарко, песок, деревья. Лето. Хотелось просто тупо стоять и не двигаться, или сидеть, или лежать, не двигаться и ничего не делать. Или сесть на качели и медленно, равномерно раскачиваться, долгими летними жаркими днями.

Жаркий летний день, воскресенье. Во дворе никого нет. Выглянул в окно, посмотрел налево, туда, где Туристская улица. Неподвижный жаркий воздух. Людей не видно. Среди вязкого летнего морока по Туристской улице едет одинокий 96 автобус. 96 автобус плывет в летнем желто-голубом мареве, и больше ничего не слышно, только этот знакомый, впитавшийся в стенки черепа тянущий, ноющий звук, характерный для автобуса ЛиАЗ. Автобус скрывается за углом дома, и долго еще разносится эхо, долго еще слышен этот тянущий, вытягивающий жилы звук.

Приятно бывало летними утрами, когда уже тепло, но еще свежо, когда голубое небо, и зеленые деревья не так зловещи, как поздним вечером. Даже если никого нет во дворе, все равно выбегал во двор и ждал, и обычно кто-нибудь приходил, выбегали ребята, начиналось каждый за себя и два касания.

Туповатый, но добрый парень Колька. Туповатый и недобрый парень Сашка. Умный, хитрый и злой, но интересный парень Серега. Другой Серега, придурковатый, но простой и хороший. Слишком туповатый, и от этого недостаточно злой парень Игорь. Хороший и умный парень Вовка, крайний защитник из футбольной школы «Динамо».

Другие ребята, не очень злые, а некоторые добрые, туповатые, хорошие и умные.

Парень Андрюха, тоже интересующийся железной дорогой.

О, железная дорога.

Железная дорога была довольно далеко. Станция Тушино. Платформа Трикотажная.

Иногда ездили на станцию Тушино на 96 автобусе. По бульвару Яна Райниса, до Сходненской, потом по Химкинскому бульвару, мимо магазина «Мебель», мимо Универсама, по улице Свободы, через Восточный мост, потом направо и налево на Вишневую улицу, тихую и зеленую, на таких улицах живут персонажи писателя Ю. В. Мамлеева, тихая улочка с серовато-желтоватыми домишками, и за стенами этих домишек тихо творится неизвестно что, о чем страшно даже подумать.

От конечной остановки автобуса до станции Тушино нужно было еще пройти по Тушинской улице мимо Тушинского рынка. Это называлось колхозный рынок. Предполагалось, что колхозники, вырастив на приусадебных участках небольшой личный урожай, могли его продавать на колхозных рынках, и так, наверное, и было, хотя трудно с уверенностью сказать, были ли все эти бабы, старухи и мужики, торговавшие на рынке, колхозниками.

На станции Тушино было интересно. Просто интересно там находиться, интересно смотреть на пути, на стоящие на путях вагоны, на электрички, подъезжающие к платформе, а потом снова устремляющиеся вдаль, в Павшино, Нахабино, Дедовск, Новоиерусалимскую, Волоколамск, Шаховскую. Завораживающее впечатление производили проносящиеся мимо грузовые и пассажирские поезда дальнего следования.

Когда мимо проходил грузовой поезд, все дрожало, платформа, земля дрожали, и люди слегка, еле заметно трепетали.

Интересно было забраться на пешеходный переход над путями и смотреть на пути. Наблюдать за маневровыми работами, за тем, как зеленый тепловоз ЧМЭ3 таскает туда-сюда грузовые вагоны и составляет из них небольшие составы.

Иногда садились в электричку и проезжали один перегон, до платформы Трикотажная. Это казалось великим путешествием. Звенящий звонком шлагбаум на пересечении со Сходненским тупиком, шестнадцатиэтажные дома на зеленом берегу Сходни, мост через Сходню, а рядом еще мост, для заводского подъездного пути, а слева тоже мост, для Волоколамского шоссе, серые промышленные здания, огромное, почти бесконечное здание неизвестного назначения вдоль Волоколамского шоссе, вдали – трубы теплостанции, красная кирпичная церковь, опять звенящий шлагбаум, платформа Трикотажная. И обратно – закрытый шлагбаум, мигающий красными фонарями и звенящий звонком, вереница машин перед шлагбаумом, красная кирпичная церковь, теплостанция, длинный дом на Волоколамке, унылые промышленные здания, мост через Сходню, новые дома на берегу Сходни, шлагбаум, станция Тушино.

Если идти от метро «Сходненская» по Сходненской улице на Юг, можно увидеть охраняемый железнодорожный переезд со шлагбаумом. Это одноколейная ветка, соединяющая Тушинский машиностроительный завод со станцией Тушино.

На Тушинском машиностроительном заводе построили космический корабль «Буран». Сейчас там делают автобусы и еще что-то безобидное.

Иногда, изредка, шлагбаум опускался, звенел звонок и попеременно мигали два красных фонаря. Движение по Сходненской улице прекращалось, и мимо медленно проезжал зеленый маневровый тепловоз ЧМЭ3, тянущий за собой несколько грузовых вагонов. После чего звонок переставал звенеть, фонари переставали мигать, шлагбаум поднимался, и жизнь продолжалась.

Однажды летом прошли вместе с Андрюхой по всей этой ветке, от ворот Тушинского машиностроительного завода до станции Тушино. Это было чрезвычайно интересно. Ветка проходит по тушинским промышленным закоулкам. Вокруг пустынно. Сереют заводские корпуса. Стоят покосившиеся бетонные заборы. Вдали маячат жилые дома. Стрелка, короткий ответвляющийся путь и тупик. Стрелка ручная. Было интересно рассматривать вблизи ее строение. Ручная стрелка должна запираться на специальный замок, ключ от которого хранится у стрелочника. А эта стрелка была не заперта, и любой желающий мог перевести ее и таким образом помешать работе Тушинского машиностроительного завода, а то и устроить небольшую аварию.

Иногда, тихими летними ночами, из дома десять было слышно, как по Рижской дороге идут поезда. А ведь это далеко, несколько километров, застроенных домами, заводами и другими рукотворными объектами. И все-таки было слышно, и по звуку можно было даже определить, пассажирский это поезд или грузовой, хотя, ночью ходили только грузовые, ведь электрички ночью не ходят, а пассажирских поездов на Рижском направлении очень мало, не больше четырех пар в сутки, два поезда в Ригу, два – в Великие Луки, и все они идут вечером или утром, так что ночью можно было слышать только тяжелый, монотонный, сотрясающий землю грохот грузовых поездов, медленно ползущих в сторону Волоколамска, Ржева или станции Подмосковная.

Звук далекого грузового поезда – очень приятный, хочется слышать его долго, хочется поехать куда-нибудь, хочется вдыхать запах вещества, которым пропитывают шпалы, хочется ехать и ехать, монотонно, далеко и бессмысленно.

Рядом с домом десять стояли (и до сих пор стоят) другие дома. Серые, девяти- и пятиэтажные. Все эти дома построили в 60-70-х годах XX века. В них давали отдельные квартиры людям, которые до этого жили в коммунальных квартирах в Центре, или которые приехали из других городов и деревень работать на московских предприятиях. Квартиры одно-, двух- и трехкомнатные, тесные и неудобные, с низкими потолками. Зато отдельные.

Дома стоят параллельно и перпендикулярно, с Севера на Юг и с Запада на Восток. Никаких косых углов, округлостей – все строго под прямыми углами.

Перпендикулярно дому десять стоит дом шесть корпус три по бульвару Яна Райниса. Тоже серый и девятиэтажный, как и дом десять, только немного покороче. Человеку, идущему по бульвару Яна Райниса в поисках дома шесть корпус три, можно посочувствовать: он вряд ли найдет этот дом, слишком далеко он стоит от бульвара Яна Райниса.

Со стороны двора перпендикулярно дому десять стоят три пятиэтажных дома, серо-коричневых, угрюмых. А со стороны бульвара Яна Райниса, там, где «лес» – еще четыре дома, девятиэтажных, серых и тоже довольно угрюмых.

В последние годы в Тушино понастроили много новых домов, они не серые и не очень угрюмые и где-то даже в чем-то «радуют глаз», а тогда, в 70-80-е годы XX века, все дома были серые, угрюмые, пяти- и девятиэтажные, и глаз они не радовали, хотя и обладали некоторым мрачно-аскетическим очарованием, и обладают им по сей день.

Недалеко от торца дома десять размещалась поликлиника, белое трехэтажное здание в форме параллелепипеда. Чтобы выйти на бульвар Яна Райниса, надо было пройти по территории поликлиники.

На бульваре Яна Райниса стояли три ларька, прижавшихся друг к другу – мороженое, табак и союзпечать. В ларьке мороженое можно было купить фруктовое ядовито-розовое мороженое за 7 коп., крем-брюле за 11 коп., сливочное мороженое в вафельном стаканчике, сначала за 19 коп. и с кремовой розочкой, а потом за 20 коп., но уже без кремовой розочки, мороженое «Лакомка» за 28 коп. и огромное сливочное мороженое-пломбир за 48 коп., самое дорогое и самое невкусное из перечисленных, а самым вкусным было самое дешевое – ядовито-розовое фруктовое за 7 коп. У ларька табак толпились мужики, страдающие никотиновой зависимостью. В ларьке союзпечать можно было купить очень ограниченный набор печатных средств массовой информации – правду, известия, вечернюю москву, московскую правду, труд, гудок, комсомольскую правду, пионерскую правду, несколько журналов типа огонька, и все, не было ни журнала компьютерра, ни журнала хакер, ни журнала Космополитен, ни газеты спорт-экспресс, все это появилось значительно позже.

Рядом с ларьками располагалось двухэтажное здание ужасающего вида – кафе пилот. Оттуда часто доносились вопли напившихся алкоголя людей с криминальными наклонностями (люди с другими наклонностями это кафе не посещали). Иногда утром около кафе пилот образовывалась огромная очередь – привозили чешское пиво. Очередь стояла с утра до вечера. Вся поверхность земли в радиусе полукилометра от кафе пилот оказывалась усеянной пивными пробками с красивыми чешскими логотипами, в воздухе висел густой запах пива и мочи, а под уютными кустиками бульвара Яна Райниса валялись удовлетворенные потребители пива.

Некоторые, например, дядя Женя, поступали по-другому. Каждое утро дядя Женя с пятилитровым бидоном шел к палатке, в которой продавалось разливное пиво (не чешское). Потом дядя Женя садился на скамейку около подъезда и молча, глядя в одну точку, выпивал пять литров пива. И шел за следующими пятью литрами. Так проходил день дяди Жени.

Следует также упомянуть так называемый шестнадцатиподъездный дом. Его так и называли – шестнадцатиподъездный. Такое название за домом закрепилось потому, что в нем было шестнадцать подъездов. Шестнадцать подъездов – это очень много. В доме десять, очень длинном, было всего двенадцать подъездов, а в шестнадцатиподъездном – целых шестнадцать – очень длинный дом, он тянулся, подобно некоей крепостной стене, от кафе пилот до метро «Сходненская».

Весь первый этаж шестнадцатиподъездного дома занимали магазины и учреждения. Магазин продукты. Магазин спорт. Центр какого-то творчества, кажется, детского технического. Опорный пункт. Библиотека. Еще что-то.

В магазине спорт продавалось много соблазнительных предметов. Велосипеды «Украина» и «Спорт». Мотоциклы «Минск» и «Иж-Планета-Спорт». Мотороллеры, марки которых навеки стерлись из памяти. Мопеды «Карпаты». Футбольные мячи, настоящие, за 30 рублей. Мячи для других видов спорта – баскетбольные, волейбольные, гандбольные. Ракетки и мячи (целлулоидные шарики) для настольного тенниса. Ракетки и мячи для обычного тенниса. Ракетки и воланчики для бадминтона. И много других предметов, часто непонятного назначения. Было приятно и интересно ходить в магазин спорт, и хотелось что-нибудь купить, и иногда даже получалось, мелочь какую-нибудь вроде дешевого пластмассового волейбольного мячика.

Шарик для настольного тенниса, если его поджечь, интенсивно выделяет нестерпимо воняющий густой белый дым. Можно сделать вот что. Разломать шарик на мелкие кусочки, завернуть их в фольгу, придать получившемуся объекту форму ракеты с соплом, а потом нагреть ракету спичкой. Кусочки шарика внутри загорятся, из сопла будет вырываться дым, и ракета с шипением полетит. Опасный, но интересный эксперимент.

Если просто сжечь шарик для настольного тенниса в каком-нибудь замкнутом помещении, например, в школьном туалете, то в это помещение в течение длительного времени невозможно будет войти.

На другой стороне бульвара Яна Райниса стоял девятиэтажный жилой дом очень необычной конструкции. Из светлого кирпича, с какими-то странными башенками на крыше, над каждым подъездом. Причем, это не был элитный дом, нет – самый обычный, для обычных людей, но сильно отличающийся внешне от окружающих домов. Такой же дом есть на бульваре Маршала Рокоссовского, в совершенно другом районе города.

Все эти дома до сих пор стоят там же, на своих местах.

Были и другие развлечения. Например, такое.

Взять стержень для шариковой ручки, заполненный пастой. Зубами вытащить пишущий узел. Зажать губами другую сторону стержня и создать атмосферное давление, чтобы там, где был пишущий узел, выступила капелька пасты. Бросить стержень в лужу. Соприкоснувшись с водой, паста бурно выделялась и играла роль реактивного топлива, толкающего плавающий стержень вперед. Стержень, толкаемый выделяющейся пастой, плыл довольно быстро. Зрелище завораживающее. На поверхности воды оставалась цветная (синяя, красная, зеленая или фиолетовая) пленка. Особенно интересно было пустить в одну большую лужу одновременно несколько стержней с пастой разных цветов. Стержень, сталкивавшийся с пленкой пасты на поверхности воды, расталкивал ее, как ледокол расталкивает лед, оставляя за собой полоску чистой воды. Или устраивали гонки. Для этого нужны были большие лужи. Такие лужи образовывались после дождей или весной, когда таял снег. Чей стержень первым приплывет к какому-нибудь рубежу (краю лужи или камню, или кромке льда), тот и победил.

Весна. Так сказать, журчат ручьи. Асфальтовая дорога около гаражей, недалеко от дома шесть корпус три по бульвару Яна Райниса. По краю дороги течет поток талой воды, сверху нависает корка подтаивающего снега, и плывет стержень, оставляя за собой красный след.

С точки зрения экологии – совершенно дикое развлечение, хотя и весьма интересное и захватывающее.

Или еще машинки. Соревнования по вождению маленьких машинок.

Каждый желающий участвовать в соревнованиях должен был обладать моделью какого-нибудь автомобиля с привязанной к ней веревочкой (ниточкой). Надо было тянуть свою машинку за веревочку. Размеры и марки автомобилей не оговаривались. Заранее определялся маршрут, по которому будут ехать машинки. Цель соревнований – провести свою машинку по маршруту так, чтобы она ни разу не опрокинулась. Опрокинувшиеся машинки выбывали из соревнования. Наибольшим шиком считалось обладание «машинкой за три пятьдесят». Это были весьма качественные и красивые модели советских машин, которые делали в Саратове на экспорт и которые стоили 3 руб. 50 коп. Очень редко такие машинки можно было купить в «Детском мире» на площади Дзержинского. Они поставлялись маленькими партиями, так что купить такую машинку было большой удачей. У этих машинок открывались двери, багажники и капоты, а под капотом был крошечный двигатель. Были также рессоры и настоящие резиновые шины на колесах. Чудесные машинки. Однако, они были совсем маленькими и часто переворачивались во время заездов.

Парень Серега нашел радикальное решение проблемы проходимости машинок. Однажды он явился на очередное соревнование с огромной, в полметра, моделью самосвала ЗиЛ-130 с огромными колесами и откидывающимся кузовом. Эта циклопическая машинка не опрокидывалась никогда, и соревнования быстро утратили смысл.

Или велосипед. Велосипед был изрядным развлечением.

Почти у всех были велосипеды. Как правило, «Орленок». На самом деле, эти велосипеды назывались «Вайрас» или «Шауляй», а никакой не «Орленок», но как-то так повелось – называть их именно «Орленок».

Велосипеды «Вайрас» и «Шауляй» производились в Литве.

Иногда устраивали соревнования на скорость или на выполнение технических приемов (например, красиво затормозить на гаревой дорожке школьного стадиона). Но чаще всего просто катались по асфальтовым и грунтовым дорогам и дорожкам Тушино, группами или поодиночке.

Было приятно кататься по дорожкам бульвара Яна Райниса. Они были извилистыми, закругляющимися, замысловато пересекающимися, и ездить по ним было интересно.

Говорят, бульвар Яна Райниса делали по прибалтийскому принципу. Засеяли пространство травой, и люди сами стихийно протаптывали тропинки в удобных для себя направлениях. А потом их заасфальтировали. Люди, рассказывавшие эту апокрифическую историю, обычно умилялись: ах, как у них там все мудро и правильно, у прибалтов, как на Западе практически, как все умно и ненасильственно, не то что у нас, у нас только бы все запретить. Вот, тоже сделали мудро и правильно. Хотя, что в этом мудрого? Все равно, дорожки вели куда-то не туда, и чтобы дойти, к примеру, от кафе пилот к автобусной остановке, надо было долго петлять по петляющим дорожкам, а если бы дорожки проложили директивным путем, по приказу местных властей, то, наверное, сделали бы прямую дорожку от кафе пилот до автобусной остановки. Люди, наверное, неправильно протаптывали тропинки, наверное, они шатались, уклонялись от намеченного маршрута, и дорожки получались кривыми. Вероятно, тут сказалась близость кафе пилот.

Интересно было представлять себя водителем некоего пассажирского транспорта, следующего по установленному маршруту. Например, вот такой, самый простенький маршрут: дом десять – поворот к дому шесть корпус три – гаражи. Ну, это совсем простой, примерно как троллейбус 70к (красный), по прямой от Братцево до Универсама. А вот более сложный: дом десять – поворот к дому шесть корпус три – школа – поликлиника – кафе пилот – дом шесть корпус два – гаражи – дом десять. Или совсем длинный: дом десять – поворот к дому шесть корпус три – дом шесть корпус три – дом пятнадцать корпус три (по улице Героев Панфиловцев) – дом пятнадцать корпус один – улица Героев Панфиловцев – Планерная улица – улица Фомичевой – метро «Сходненская» – шестнадцатиподъездный дом – кафе пилот – дом шесть корпус два – гаражи – дом десять.

Еще было интересно, хоть и опасно, ездить по улицам, среди машин, автобусов и троллейбусов.

В соответствии с Правилами дорожного движения, велосипед должен следовать на расстоянии не более одного метра от обочины (тротуара).

В соответствии с Правилами дорожного движения тех лет, велосипед подлежал государственной регистрации в качестве транспортного средства, наравне с автомобилями и мотоциклами. Однажды (всего один раз в жизни) видел дядьку на велосипеде с номером. Впрочем, гаишники смотрели на несоблюдение этого абсурдного правила сквозь пальцы. Да и гаишников тогда было очень мало, гораздо меньше, чем сейчас. Потом правило о регистрации велосипедов отменили.

Например, выехать к кафе пилот, по второстепенной асфальтовой дороге проехать вдоль шестнадцатиподъездного дома к метро «Сходненская», повернуть направо, к светофору, потом еще направо, выехать на основную трассу бульвара Яна Райниса, туда, где ездят машины, осторожно ехать вдоль тротуара, потом свернуть на Туристскую улицу, потом на улицу Героев Панфиловцев, потом на асфальтовую дорогу мимо дома шесть корпус три, и вернуться к дому десять.

Однажды поехал по этому маршруту, но не стал сворачивать на Туристскую улицу, а поехал дальше по бульвару Яна Райниса, в сторону Братцево. От деревни Петрово к тому времени уже мало что осталось, но кое-какие домишки еще стояли. Доехал до Братцево, до детской больницы. Бульвар Яна Райниса превратился в улицу Саломеи Нерис. Вниз, под горку, по мосту через Московскую Кольцевую Автомобильную Дорогу, и вот уже поселок Новобратцевский. Остановился, огляделся. Красные фабричные корпуса. Фабричные ворота. Труба. Рядом с фабрикой – несколько желтых домов барачного типа, двухэтажных. От этих сооружений веяло тоской и безнадежностью, и страшно было даже подумать о жизни в этих бараках, хотя ведь меньше километра от Москвы, а уже все так по-другому, в Москве, конечно, в то время тоже еще кое-где были бараки, да и обычные пяти- и девятиэтажки были серы и невзрачны, однако же в московских домах не было этого духа уныния и монотонного отчаяния. В месте с тем бараки и фабричные корпуса Новобратцевского были странно привлекательны и даже по-своему прекрасны, и невозможно было оторвать глаз от этих смиренных, смирившихся со своей участью строений, и даже, как некоторые говорят, «комок подступил к горлу», на самом деле никакой не комок, а просто какой-то приступ умиления, тоски и жалости к самому себе и ко всем окружающим объектам. Долго стоял, смотрел, смотрел… Потом развернулся и поехал обратно, по мосту через Московскую Кольцевую Автомобильную Дорогу, по улице Саломеи Нерис, мимо детской больницы, по бульвару Яна Райниса, мимо немногочисленных оставшихся в живых домиков исчезающей деревни Петрово, мимо кафе пилот, мимо гаражей, к дому десять.

Собрались с несколькими ребятами постарше и поехали на велосипедах в дальнее путешествие, в город Химки. Это, вообще-то, очень далеко. Лето, дождливый день. Мимо дома шесть корпус три, по Планерной улице, мимо метро Планерная, по улице Свободы, по мосту через Московскую Кольцевую Автомобильную Дорогу, по Путилковскому шоссе, мимо каких-то невнятных построек Ново-Бутаково. Выехали на Ленинградское шоссе. Пришлось долго ждать, пока в потоке машин образуется промежуток, чтобы перебежать. Перебежали. Дождь усилился. Подъехали к автобусной остановке. Это уже была Московская область, и автобусные остановки были оформлены совершенно по-другому, нежели в Москве, гораздо более дико и безобразно. Выкрашенная блеклой синей краской будка, внутри темно, скамейка. Валяется мелкий мусор, стекла разбитых бутылок. Убого. Уже провинция, подумалось. Ребята постарше закурили. Женщина, одиноко стоявшая на остановке, опасливо поглядывала на курящих ребят постарше. Покурили и поехали по Московской улице к станции Химки. Московская улица уставлена угрюмыми пятиэтажными кирпичными домами. Подумалось, что, вроде, все то же самое, что и в спальных районах Москвы, улица, деревья на тротуарах, мрачные пятиэтажки, а все-таки не то же самое, в Москве как-то все же уютнее, и непонятно, в чем это выражается, но это совершенно неоспоримый факт. Покрутились на привокзальной площади, купили, кажется, каких-то пирожков и поехали обратно, по тому же маршруту. Долгое, захватывающее, интересное путешествие. Только на следующий год рассказал о нем маме, иначе для нее это был бы удар, она очень опасалась велосипедных поездок по улицам, где ездят машины и другой опасный транспорт.

Потом, когда детство плавно преобразовалось в так называемое «отрочество», стал все реже бывать в Тушино, все больше общаться с одноклассниками, проводить выходные и каникулы в Центре, там стало более интересно, а тушинские забавы поблекли и утратили былую привлекательность. Но все же многое запомнилось и, пожалуй, уже не забудется.

Туристская улица, дом десять. Бульвар Яна Райниса, дом шесть корпус три. Улица Героев Панфиловцев, изгибающаяся, как дуга. По ней ездят трамваи номер шесть. Исчезнувшая ныне деревня Петрово, деревенская асфальтовая улица, густо засранная крупным и мелким скотом, усыпанная упавшим с телег сеном. Девяносто шестой автобус, с надсадным тягучим воем медленно едущий по Туристской улице. Станция Тушино и грузовые поезда, сотрясающие земную твердь. Зелено-убогая Вишневая улица. Железнодорожный переезд на Сходненской улице. Страшный железный заводской корпус у Западного моста. Говорят, там делали авиационные двигатели или еще что-то такое. Проезд Донелайтиса, тянущийся вдоль огромного оврага, образованного речкой Сходней. Тихая и смирная Аэродромная улица, где раньше была какая-то радиолокационная вроде бы станция, а потом остались просто небольшие домики.

Дома, домики. Серые, серовато-белые. Панельные. Тихие и унылые, родные.

Дворы и качели, и маленькая асфальтовая площадка, где можно было играть в «два касания».

2003 - 2004