Когда я вернулся домой вечером, меня спросили:
- Где же ты был так долго?
- Я был в Угличе.
- Как в Угличе? Почему в Угличе?
- Да так, вышло так.
- И как же ты туда попал?
- Сам не знаю. Откуда я знаю? Никак я туда не попал! Хотя... Насколько я теперь могу вспомнить, я ехал из Англии.
- Из Англии?
- Да, да из Англии. Я, правда, уже с трудом вспоминаю, что там происходило, в Англии.
- И все же?
- Да, знаешь ли... Какие-то балы, маскарады, свечи, всякое прочее...
- Прочее?
- А что? Почему бы и нет? Почему бы и не прочее? А еще дворцы, платья белоснежные, что-то еще, туман...
- Ладно. Допустим. Ну а что же тебе за дело было до Углича?
- Да никакого. Просто приехал. То есть дела какие-то конечно были, как же без них, но я не вспомню сейчас. В общем, так сложилось. Так вышло.
Видишь ли как. В Углич мы ехали на поезде, и перед самым Угличем, то есть как раз перед тем как пересечь Волгу, был тоннель. Мы ехали на поезде, красивом, новом, блестящем; по-моему это был именно английский поезд. Он мчался, сверкая на солнце, и был похож со стороны (а я как-то вдруг представил его со стороны) на большеглазую гусеницу. Мы выехали из тоннеля прямо на огромный, с железными распорами, мост через Волгу.
Я высунулся в окно. Там - грохот нашего поезда, все блестит, под нами вода; посмотрел - узнаю ли берега. Тот берег - высокий, пустынный, из его недр и вышел наш поезд. А этот, начинающийся старинными кирпичными домами, я узнал. Было осеннее прохладное утро, солнце светило наискось. Некоторые мгновения моего путешествия врезались мне в память. Река, красные кирпичные дома купцов, осень. Воздух пронзительный, солнечный, под стать осенним листьям, под стать контрастным теням.
- Ну и что же дальше?
- " Что дальше, что дальше "! То и дальше. Я вышел из поезда и пошел.
- Куда?
- По-моему, я не задумывался, куда мне идти. Просто пошел, доверяясь своей интуиции или еще чему.
- И?
- Углич этот зовется, как я узнал, Угличем Понтийским. Он стоит на берегу Черного моря. Говорят, здесь живут древние люди и течет древнее время, но это, конечно, все сказки. Раньше, говорят еще, Волга впадала в Черное море; и лишь позже она изменила траекторию своего течения. Углич стоит прямо в устье Волги.
Я шел по узким проулкам, меж домов из желтого пористого ракушечника. Здесь улицы изломаны, все спуски да подъемы, лестницы из промытого, стертого белого камня, повороты, приступки, развалины, и греки ходят в белых простынях с оранжевой каймою.
- Неужели?
- Да. Так я долго бродил. Уже стало припекать солнце, стало жарко, а я все ходил и ходил; потом стало смеркаться. А между тем был какой-то общий праздник. Или не общий, а, может, так совпало, что было несколько семейных праздников в один день. И люди высыпали на улицы и ходили группами. Ходили как-то странно, будто бы роились: то делились на мелкие части, то кто-то один отделялся и блуждал по своей особой траектории, довольно замысловатой, но обязательно возвращающейся в общую группу; однако в целом, как мне казалось, все толпились на одном почти что месте.
- И что же?
- Так я немного понаблюдал за поведением людей, но уже совсем стало темнеть, и трудно было следить за выражением лиц; в то же время в окнах зажигались огни. Я зашел в один из домов. Он был хотя и одноэтажный, но огромный, и явно принадлежал состоятельным людям. Одна комната сменялась другой, одна зала переходила в другую залу. К сожалению, нигде не было включено света или, может быть, здесь еще не пользовались электричеством, но так или иначе кое-где горели свечи, но тоже мало; как мне объяснили потом, они тоже были дорогой редкостью; в общем, я мало что рассмотрел из обстановки. В одной зале был, например, стеклянный потолок, и сквозь него шел слабый вечерний свет. И еще был бассейн в этой зале.
- А люди? Люди были?
- Да. Здесь гости собрались на чью-то свадьбу. Или - свадьбы. Впрочем, может быть и не на свадьбу, а просто на какой-то вечер, но кто-то случайно упомянул о свадьбе. И было полутемно, лишь лился свет вечернего неба. Я заметил, что вокруг меня бродили женщины, то одна, то две, то больше.
- Тебе было неприятно?
- Да. От них веяло опасностью. Одна была высокая, полногрудая, с греческими глазами и копной черных волос. Подошла ко мне и поднесла в ладонях груду колышащегося желе. Оно было мутновато-желтого цвета, похоже на друзу кристаллов, лезущих друг на друга. Она стояла и лучилась своим крупным телом.
- Что же это за женщина?
- Не знаю; но, по-видимому, она не желала мне зла; хотя, по всей вероятности, чего-то от меня хотела. Я не смог понять, чего именно и к чему это желе. Там были женщины разного калибра. Они мне что-то говорили, нашептывали, но как-то невнятно, и я не понимал, в чем дело. То есть, может быть, тогда я и понимал, но сейчас мне трудно это восстановить. Сновали кухарки, носили блюда. И залы чем дальше, тем были преимущественно стеклянными. " А здесь ", - сказала мне хозяйка, когда мы вошли в маленькую комнату на углу фасада, здесь любил останавливаться полковник со своей женой. Они останавливаются здесь и пьют. " Как так пьют ", - спросил я. " Да так ", - отвечала она. - " Предаются здесь своим запоям. Все лето пьянствуют. А впрочем, я не знаю. Может быть, они и не пьянствуют. Может полковник...".
Мы спускались по открытой лестнице, узкой, щербистой, теплого тертого камня, увитой виноградом, спускались во внутренний дворик. Дворик был достаточно обширным, и здесь стояло множество народу.
- Что там происходило?
- Там хоронили человека. То есть он еще не умер, но уже совсем умирал. Видимо, он был так безнадежен, что обряд похорон начали еще до момента смерти. Он умирал, и его хоронили.
Это явно был человек знатный, наверное, один из властелинов города. Мне сказали потом, что это был патриций. Он лежал на каком-то возвышении из желтого камня, полуголый, в простыне по пояс, крупным породистым затылком ко мне. Вокруг толпились люди в темных одеждах. Вдруг раздался какой-то ропот. "Умер" - послышалось. Людская масса заколыхалась. И в тот же момент у ног покойного возникло свечение грязно-золотистого оттенка, и в этом свечении я различил человека, который, чуть помешкав, начал спешно удаляться прямо от самых ног трупа. Он был кургуз, рылся в портфеле на ходу. По пути к нему присоединился совершенно из пустоты возникший человек, они обнялись и пошли вместе. Никто, однако, не проследил, куда они удалились.
- Покойный был связан с темными силами?
- Я такого еще в жизни никогда не видывал, но видимо это было так, иначе как объяснить все это? Впрочем, затем я спустился еще дальше, еще ниже к морю, и вышел к приземистому желтому домику с одним окном на фасаде. Домик этот был очень неказист, впрочем, как и все дома в этом районе города: я попал на территорию еврейского гетто. Я зашел внутрь. В почти совершенно темном помещении за простыми деревянными столами сидели люди. Все они пили, ели, громко говорили и смеялись. Все были темноглазы и бородаты; и как-то недоступны. Было всего две-три свечи; но веселье было в разгаре. Некоторое время я стоял, наблюдая происходящее, а затем все же спросил у одного человека, который оказался рядом, по какому поводу это празднество. " Видите ли," - отвечал он дружелюбно, - "пир задает Инна Соломонна; но вы человек нездешний и не знаете удивительного события, происшедшего недавно у нас в городе. Несколько дней назад к Инне Соломонне прибыли неизвестные всадники и поговорив с ней о каких-то малозначащих предметах, неожиданно показали ей знаменитый магический кристалл, принадлежавший некогда еще самому Леонардо да Винчи. " Как", - оторопел я, - " прямо так и показали? " - " Да, прямо так и показали. Я вам больше скажу - я вижу, что вам можно доверять " - он стал шептать мне на ухо - " они его ей не только показали, они его ей подарили!" -- " Да что вы говорите! Этого быть не может! Да об этом кристалле не мечтали и величайшие... А можно на него взглянуть?" -- " Конечно же можно. Пожалуйста." Он подвел меня к столу, вынул откуда-то из кармана белую тряпицу и развернул ее на столе. В ней лежала маленькая, наподобие молочного пакета, треугольная пирамидка мутно-желтого цвета. " Да", - сказал я, - "надо же! Действительно, это магический кристалл Леонардо да Винчи. Я узнаю его". Я прошел в дальнюю комнату. Там, среди шумной подвыпившей компании сидела и сама Инна Соломонна; она то и дело разражалась смехом, показывая лошадиные зубы и красную десну.
Я вышел. Наступило утро. Улицы были пусты. На душе у меня было так свежо, так радостно, я был как ребенок. Я стал спускаться все ниже, к морю, по утренним свежим переулкам. На каменных мостовых валялись объедки, какие-то кости, куски какого-то белого желе или крема; по каменным желобам и просто так текла мутная пищевая вода. Я спустился к набережной, на самую нижнюю улицу. Там, в утлом сарайчике, заставленном гончарной утварью и всяким домашним добром (очень уютно), сидел старик в средневековой какой-то кожаной одежде и пил вино. Косые лучи восходящего солнца высвечивали в этой картине все желтые и желто-коричневые тона. В руках у старика была бутылка, она привлекла мое внимание своей необычностью. Я подошел к старику и взял посмотреть эту бутылку. Она по форме напоминала бутылку от "Советского шампанского", но только вмещала она литров, наверное, пять и была выполнена из чистого красивого коричневатого стекла. Она была почти полна мутной жидкостью, а на дне сонно колыхалась груда лавровых листьев и черные шарики перца. На изящно выполненной в стиле пятидесятых годов этикитке значилось:


ВИНО
З Е Л Е Н О Е

и внизу добавлено курсивом:


ХОЛОДНОЕ ИГРИВОЕ

" Вот это вино!" - подумал я. - " Настоящее, древнегреческое!"