Толик st_lao Монахов

2007 Автопортрет

В одном из подземных переходов, ведущих от нижнего зала «Курского» к пригородным поездам, в стене устроено помещеньице, каких там немеряно. Помещеньице оборудовано для производства и отпуска пищи, которая здесь пользуется спросом. Сверху надпись – ШАУРМА, на уровне пояса прилавочек. Вот такая нехитрая конструкция. На прилавочке меню, которое хочется читать с плохим кавказским акцентом. Переход абсолютно пуст, в связи с часовым перерывом в движении электропоездов. За прилавочком, в  глубине помещеньица грустит чурек неопределнной национальности, лет двадцати пяти. Видимо, его напарник отошел на время, пользуясь отсутствием голодающих пассажиров.
Чурек сидит и мыслит, он мыслит не как Аристотель, не как Лакан, не как Розанов. Он мыслит, как здравомыслящий чурек. Даем русский перевод, лишенный акцента и матерной брани: «Дома, ни дома – не знаю. Знал бы, делал бы. Вот Достоевский – не читал, и ведь не жалко, а попробуй так проживи, зная, что не было никакого Достоевского, Толстого, Шота Руставели, кто там еще… - никак невозможно. И мозг тут глуп – он ничего не поймет и не объяснит. Значит – Душа. Да – душа! А интересно, Изабэллка – Душа, или секс? Не знаю, может все-таки уехать из этого злого города? Синдбад-Мореход обязательно уплыл бы, доехал  бы поездом до Баку и поплыд куда глаза глядят, обязательно напоролся на неотмеченный на карте остров, где полно циклопов, пифий и золота. Обязательно завладел бы золотом и увез его к себе в Багдад. Но ничего этого не было, и от этого легче – это мозг, здесь он умнее Души. А порой жаль Синдбада. Мы на пятерых комнату в коммуналке снимаем, но у нас пентиум, где можно стрелять и бегать, DVD-дюк, микроволновка, а у Синдбада одно золото, которое хоть все в ломбард снеси, пентиума не дадут, у него, наверное, даже санузел был какой-нибудь позорный. Зато, наверное, опиум, гашиш, гарем. Накурится всего и нырнет в баб, как в море, а там и Душа и секс, и совсем нет мозга. Нет мозг есть и он не глуп, а просто ума нет. Но это тоже не надолго. Есть потребность пожрать, а когда кушаешь, снова думать начинаешь. Видимо, челюсти приводят в движение наждачное колесо мышления. Как сказал, а! Был бы я Великим Поэтом Древности, всякий, нет-нет, да и цитировал бы за едой: «Видно челюсти приводят в движение наждачное колесо мышления!», а то и Великое Колесо Мышления. Надо будет такую вывеску сделать и с Акопа за мысль бабла стрясти. А, вообще грустно. Смотришь, ублюдок восемнадцати лет на Мерседесе едет, и вся мысль уходит в ненависть к этим уродам, которые детям такие машины покупают. Здесь мозг – хитрый злой, но глупый, отнять не получится, заработать – только русские дураки верят в счастливый случай, при котором никому не надо делать подножку, да и русские, что поумней, не верят, а остальные в лучшем случае на Жигулях ездят, плохих таких, подержанных, поцарапанных и не мытых. Я считаю, каждый должен начать с нуля. Только каждый. Я вот начинаю с нуля, а остальные нет, и поэтому никакой радости я не чувствую. Да и не с такого уж нуля я начинаю. Нет, наверно, каждый должен по-своему жить. Вот я слышал: Толстой из своих Земляничных Полян всякий раз пешком в Москву за колбасой ходил. Босой! Здесь, как говорится – мозг проявляет глупость, а Душа – чрезмерную гордость. Если ты граф, живи, как граф. Вот, поди, Достоевскому на дом колбаску доставляли, хоть он был не граф, а просто диктовал секретарше скучные истории о неудачниках, как теперь говорят, лузерах. Интересно, как он себе такую тему придумал. И тоскливо, и доходно. Вот это и называется – гений! Как там, кстати, «Только зубы нас приводят к Вихрям Звездных Хороводов». Что-то не то. «К миру между всех народов?» Опять не то. «Только зубы, если вгрызлись, нас приводят к верным мыслям». Опять не то, но не плохо, хотя несколько кровожадно. А-а-а-а…. Там не про зубы, про челюсти. Чтобы писать, или вспоминать стихи, надо делать мозг глупым, а Душу тоже глупой…  «Чтобы кушать челюстями, день и ночь паши мозгами». Нет, там были вначале челюсти, потом мозги. Боже! Как я себя уже замучил. Надо было записать. Вот так, наверное, Великими Поэтами в Истории остаются не самые гениальные стихотворцы, а те, у кого хорошая память, или дисциплинированные люди, у которых есть привычка все записывать. Я же записываю все, что продаю, почему не записывать Глубокие Мысли».

Между тем в Храме Христа Спасителя проходила пресс-конференция видного журналиста-правозащитника Павла Григорьевича Чехова, а также презентация его новой книги «Поколение охуевшее».
- Вы всерьез думаете, что охуевшим можно назвать поколение, которое с 12 лет сажают на наркотики, забивают мозги рекламой шипованной резины, будь она неладна (один из церковников сразу после этих слов тихонечко дернул оратора за рукав), посылают воевать не за пойми что?
Выступал известный политолог и психоаналитик, а также левая рука Зюганова, Виталий Самуилович Полный.
- Да-да я с Вами , - застенчиво улыбаясь отвечал Павел Чехов, - все ваши замечания я учту при написании следующей книги. А пока – вот так! На выходе –то оно все же охуевшее.
- А Павел Чехов – это настоящая фамилия, или псевдоним? – раздалась реплика известной тележурналистки Иванны Чеховой.
- Настоящая. Более того когда у меня родится сын, я назову его Антоном.
- И когда же нам ждать этого радостного события? – ухватила тему примадонна TV.
- Это может произойти в любой момент, поскольку я не женат, - ответил Чехов и вновь глупо улыбнулся.
-
- Позвольте спросить, - вступил в разговор грузный господин, из-за специальным образом расчесанных усов вороной масти и золоченого брегета, похожий на купца первой гильдии, а из-за спутанной седой (цвета белого медведя, или, как его называют латинцы, морского медведя ), бороды до коленей, напоминающий пророка. Это был известный литературный критик, социолог и автор нашумевшей некогда, говорят еще при Андропове, кромольной книги «Двенадцать заповедей и четырнадцать советов правозащитнику в эмиграции» Сидор Авдеевич Иванов. – Так позвольте поинтересоваться. Какой жизни Вы желали бы грядущему Антону Павловичу Чехову? Чтобы охуел, или бродил изгоем средь охуеших, получая пинки и травмы?
- Все в Руцех Божиих!
Среагировавший на знакомую фразу, Патриарх, вышедший было за Престол покурить вместе с Президентом (обоих пробирала неземная тоска), вернулся обратно и повелел начинать службу.

На Пушкинской Площади напрочь лысый, но стилизованный под наголо бритого, дяденька лет пятидесяти, одетый в тинэйджера лет  четырнадцати, в синих очках, катался на роликах вокруг Пушкина. И он был прав. Невдалеке, сидя на скамеечке, с осуждением глядел на него сверстник, одетый по годам, и имеющий соответствующие его образу мысли. Он был тоже прав. У них была разная правда. Хотя правдой был только теплый весенний день, да еще Пушкин, да еще общественный туалет системы «Макдональдс» через дорогу, да незаметно прошедшие последние двадцать пять лет. К лысому дяденьке подъехала на роликах совершенно молоденькая девочка, они отъехали в сторону и, как будто что-то понюхали. «Это же он ее к наркотикам приучает», - подумал адекватный сверстник лысого. Он ненавидел наркотики! Мало того, он их ни разу в жизни не пробовал! Только в этом он заблуждался, не считая алкоголь наркотиком. Ошибался, не ошибался, а все одно был почти не пьющий и совсем не курящий, но не холостой. Правда жена у него была сука. Она так и не простила ему того, что когда разворовывали страну, он так ничего и не украл, потому что был честный и принципиальный коммунист, верующий в скорую победу коммунизма. Думая о Суке-Жене, он вскочил, подбежал к Пушкину и жадно посмотрел вслед Лысому и Несовершеннолетней роллерам, удаляющимся в сторону Страстного, и уже готовых форсировать дорожку у кинотеатра «Пушкинский». «Обрейте меня! Научите кататься, я ведь тоже…не другой. Дайте мне понюхать, что у вас там…», - промолчал мужчина, чуть не предав себя и свои идеалы. Странное ощущение охватило его, - на самом деле ему просто хотелось напиться, но он не знал, что ему хочется напиться, в арсенале его мыслей не было паттерна «хочу напиться». Быть может, именно поэтому он до сих пор был жив. В это время мимо него в сторону палаточки со спрайтом прошел правительственной походкой полный мужик в дорогом костюме, с телохранителем. И все этому мужику было до такой степени по хую, что если бы он наступил кому-нибудь на ногу, ему не в падлу было бы пробурчать: «Извините». И проследовать дальше.
А через дорогу, вдоль Тверской со стороны Белорусской шел совершенно неприметный человечек, одетый столь же неприметно, каким неприметным он был сам. И никто его не заметил и не обратил на него внимания.