КОШКИН ДОМ

18

Сколько во мне дерьма! Человек за тридцать лет накопил столько дерьма, сколько не вынесет следующие тридцать лет. Дерьмо от детства: когда ты должен соответствовать обезьянам из детского сада, мыслить так, как они мыслят. Не любить тех, кого они не любят. Ненавидеть всё, что любишь сам, в угоду остальным.
Затем школа. Тот ещё собачий институт, где побеждает мораль скотов. И в тебе эта мораль оседает и воюет с твоей собственной моралью. Тебе кажется, что ты — личность. Это не так. Ты — помойное ведро общества, и где-то на дне этого ведра — твои реальные мысли и ценности. Но ты их боишься в угоду победившему скотству в себе. Ты стесняешься того, что можешь любить, дышать чем-то, фантазировать. Тебе надо быть в общем вареве, иначе убьют. Так формируется к университетам человек.
А в университетах уже своя правда. Кто стесняется своего скотства, кто им гордится, а кто подменяет понтами или водкой. Но в любом случае, всё дерьмо, которое есть в человеке, впитано не в тюрьме или дурдоме. Всё дерьмо впитано в школе и детском саду, на развалинах улицы и понятиях окружающего человека-скота. В моём случае всё гораздо печальнее. Я чувствую скотство в себе и не знаю, что с ним делать.
Самое скотство — это гомофобия и расизм. Это низшая степень человечности в хомо сапиенсе.
Я такой же.
Пидорасов я сажаю за столы отдельно, а в чём они провинились перед «людьми»? Девяносто процентов из обиженных оказались в этой ловушке по идиотским стечениям обстоятельств. Кто-то что-то не так сказал, не так взял, не с тем чай попил. И всё.
Теперь по законам скота они вынуждены жить низшими существами.
И плевать, что половина «людей» гораздо хуже «пидорасов», на всё это кладётся болт.
Всех в детстве так учили: уничтожать пидорасов. Унижать и убивать всех, кто не в системе правильного понимания животных.
Хорошо, в природе всё понятно, там сильные особи уничтожают слабых, вроде как для развития и выживания вида. Но человек — он на то и человек, чтобы иметь мораль и быть выше животных. Всё-таки царь зверей. Иисус Великий Бог. И всё такое. В каждом живёт маленький Иисус, но не в каждом Иисусе — Христос.
И когда мне эти бляди говорят, что и кого я должен ненавидеть, мне хочется разбить им головы.
Я просыпаюсь и понимаю, что это не я. Это не тот я, который родился. Это тот я, который получился у них. Каким они меня не убьют. Означает ли это то, что я предатель самого себя? Да хрен знает. Я тоже стараюсь приспособиться, потому что, как и каждая тварь, я хочу жить.
А иногда я хочу умереть. Я видел всё в мире, как мне кажется, и ничего у меня с людьми не получалось. Выпирало из меня что-то такое, что не может уже не выпирать. Ты это давишь, прячешь, играешь роль, но потом оно бахает. У меня всегда бахало, да у всех, наверное, бахает...
Но мы дураки. Мы психи. У нас если бахает, то как минимум до Уголовного Кодекса, а с ним все вытекающие последствия и втекающие в нас препараты.
Я очень хочу умереть сейчас. Я не знаю, для чего мне жить, когда я выйду. Я не верю в любовь. Я не верю в то, что меня дождётся любимая женщинка, я не верю, что мир изменится, что твари в моей стране перестанут быть скотом, а скоты перестанут сидеть в правительстве. Я не верю в честных полицаев, в порядочных оккупантов, в святых угодников и верующих попов, в бога я тоже не верю, в себя тем более. Я коллаборационист у коллаборационистов, я хуже Путина с Медведевым, я Рональд Рейган во плоти, Гитлер из стали и Генерал Власов во всех проявлениях предательства самого себя и окружающих меня идиотов. Я напрочь никуда не гожусь. Даже в медицинские опыты меня не запишут ни вдоль, ни поперёк. И не разрежет меня трезвый профессор перед пьяными студентами, не покажет им моё сердце и не скажет им: вот, учитесь, собаки, вырезать людям сердца.
И не пойду я на выборах на второй круг. И даже на первый не пойду. И даже последней ракеткой мира мне не быть, не говоря уже о чём-то худшем.
В итоге: делать со мной нечего, мою посуду за дураками и пидорасами и считаю это благом от Всевышнего Доктора, от Вселенной и Мира. От Бытия и Сознания.
Посуды много, мыслей, пока она моется — тоже.

19

А пока моется посуда — у меня вскипает бак с водой. И Людоед уже бежит стучаться в наше окошечко на двери, куда посуду грязную дураки отдают.
Людоед всегда знает, когда вскипает бак. Вода 50 градусов в баке — Людоед в палате насыпает чай в пластмассовое ведро из-под херни какой-то вроде майонеза.
Вода 70 градусов — Людоед смотрит на продол: не стоит ли кто «вперёд него».
Вода 97 градусов — Людоед подрывается и шурует по продолу до буфета.
Вода 100 градусов — стук в наше окно от Людоеда.
Он первый. Его можно вместо термостата использовать на промышленных производствах или в адронных коллайдерах и синхрофазотронах. Он с точностью до наносекунды будет всем этим учёным совать своё ведро с заваркой при закипании воды.
Но можно Людоеда перенастроить и на другие жидкости, я думаю. И если ему рассказать, что в чёрной дыре можно чай заваривать, он и горизонт событий прочувствует, и сингулярность победит, и чёрной дырой чай заварит.
Так что после освобождения его надо передать как сюрприз в какой-нибудь закрытый институт ядерной и термоядерной синхрофазотронщины. Пусть пользу приносит науке и технике во благо царизма-путинизма.
Или впихнуть его в космос, послать в тундру, куда-нибудь применить его необходимо, а то освободится и опять кого-нибудь замочит, а потом сожрёт.
Его почему Людоедом зовут?
Я спросил его как-то (хотел на посуду к себе помощником поставить), почему его Людоедом величают.
Ответ меня не удивил.
Людей пробовал по пьяни. С чуваком бухнули хорошо, ну и чувак на закусь пошёл. Хорошо. И правильно! А то бесхозное мясо ходит пьяное по Гусю-Хрустальному или посёлку Октябрьский, а тут — пожалуйста, белки и калории. И закусь.
Короче, не стал я ставить Людоеда на посуду, а взял Стасика. Стасик хоть и устроил массовые расстрелы на даче из ружья, но хотя бы никого не ел.
А Людоед меня понял, всё без обид, он вообще тихий, спокойный. Нормальный такой Людоед.
— Бак закипел! — орут на продоле. 16:00. Время чая. Мне суют свои банки и кружки в окно, но выдача идёт из ведра. Мы наливаем кипяток в ведро, а потом выносим на столик перед буфетом. И только таким образом на протяжении миллиардов лет раздаётся в нашем дурдоме кипяток.
Но всё равно, хоть дураки и прожили эти миллиарды лет в дурдоме и некоторые даже вышли из воды и стали почти рептилиями — один хрен каждый раз суют мне эти банки свои сраные в окно. И каждый раз я говорю: убирайте свои ебучие банки.
А Стасик ведро несёт и черпак. И тоже тихо недовольно бурчит: «Обварю же нахуй, расступитесь, зебры».
Доктор эти вёдра запрещал. Говорил, что вёдра дают дофига свободы дуракам. Дурак, имеющий ведро, уже думает о чём-то большем. Он начинает о себе дофига накручивать. О своём социальном статусе, о комиссии или ещё о чём-нибудь несбыточном.
Вон у Кирюши Толстого два ведра. Ему постоянно медперсонал тычет в эти вёдра на тему охуевания Кирюши. Но Кирюша улыбается и говорит, что последний раз он с двумя вёдрами. И уже целый год одно и то же обещание.
Когда вёдра запретили — это был страшный день. По новой поправке к дурацкой конституции гражданам дурятника, и особенно почётным гражданам, разрешалось тащить на кипяток только одну кружку пластиковую и всё. Вёдра у всех отмели на шмоне и выбросили на помойку. Кто плакал о вёдрах, кто голодовку объявлял, как обычно. Прошло без эксцессов мероприятие.
А через месяц Кирюша притащил две кружки. А потом три. А потом Джамшут принёс маленькое ведёрко, сказав персоналу, что ведёрко-то маленькое.
Через день ведёрки появились у Эфиопа и Какаи.
А через две недели — у всех.
И персонал не обращал внимания уже на эти вёдра. Реформа доктора провалилась.
С дураками бесполезно играть в реформы. Они или наглостью возьмут, или дуростью, или и тем и другим вместе взятым.
Сколько раз я ни орал, что сейчас кипяток Стасик вынесет, не суйте свои похабные лоханки мне в окошко — бесполезно.
Вот так и вёдра запрещать бесполезно.
Можно запретить сам чай, но будут находить и торговать. Можно запретить раздачу кипятка — обосрутся, но найдут кипяток. Будут заварку горячей водой в туалете заливать и жевать ходить. Так уже делали. Запрети воду — сушняком жрать будут.
Тут единственное, что возможно со стороны нашего разумного руководства — это забить.
Оно и забивало.
Таким же образом запрещались плееры и ещё какая-то хрень вроде радиоприёмников со Стасом Михайловым — бесполезно. Через две недели всё возвращалось на круги своя.
В плеерах группа «Бутырка» и русский рэп, а в радиоприёмниках — «наны-наны» и Стас Михайлов, радио «Дача» и всё остальное, что высрано и выблёвано с помощью гаммы до-мажор, она же ля-минор.
Завтра комиссия.
Комиссия — это день истины для нашего населения. День первомая и реинкарнации. А может быть, чего похуже. Из одной стихии бытия можно перебраться в другую. Всё в руках Доктора (Бог) и председателя комиссии (Демиург). Второй главнее де-юре. Но де-факто против Доктора он не попрёт, а, следовательно, сидит там просто для галочки.
И вот он, день комиссии. С утра сходили за завтраком. Покормили дураков и сидим чай пьём со Стасиком. У нас комиссия не скоро. У меня через месяц, а у Стасика — через два. И вообще мы с ним знаем, что с первой комиссии нас хрен кто выпишет, я после тюрьмы, с тяжким преступлением, а Стасик после Костромы с трупами.
Сегодня человек десять будут осматривать на предмет выпинывания на общий тип дурдома. Общий ещё хуже, чем спец, но там к свободе ближе. Там вольные лежат. Там ужасы: деды ссаные, призывники тупорылые и шансы на выписку тоже никакие. Год-полтора проторчишь в любом случае.
Но нашей публике полтора года — это как вольному один день. Наши со временем дружат и не беспокоятся. Пенсия копится, а выпишут домой кого — это ненадолго. Доктор наш может точные сроки возвращения дурака называть, ошибиться может на месяц-два, но и то исключительно из-за судебной волокиты.
Пока дурак в тюрьму попадёт, пока суды, пока что. А кто-то навертеть может не обязательно во Владимирской области, кто-то по этапу поедет. Я вон из Москвы 179 км ехал почти сутки в столыпинском вагоне, а ждал этапа почти три месяца в тюрьме.
Хрен со мной. Сегодня час «икс» у Какаи, Эфиопа, Лысого Жени, и у Кирюши Толстого. Ещё у кого-то, но они не герои моего романа.
Кирюша знает, что его не выпишут, ему пофигу. А эти дурачки, Какая с Эфиопом, уже празднуют выписку, хотя весь дурдом им говорит, что их побреют.
Женя Лысый ходит по продолу на своих тонких ножках и смотрит на своё пузо. Морда у него краснее обычного. Лысина блестит, глаза сверхсумасшедшие.
Докопался до меня:
— Как думаешь, выпишут меня? Я уже седьмой год за телефон сижу!
— Так ты не пались с трубами, — отвечаю.
— Да, — говорит Женя. — В эти полгода, с прошлой комиссии, только три трубы подлетело.
— Ну вот, — я отвечаю, — полтора года. Считай сам.
— А может, простят и выпишут?
— Может.
— Доктор мне говорил, что выпишет. Шесть лет назад.
— Значит, выпишет.
Примерно в двенадцатом часу начали к доктору вызывать. Те дураки, которые ждали своей участи, тусовались около поста медперсонала, каждую минуту докапывая медицинских идиотскими вопросами. Добрый ли сегодня доктор, который час, Путин или Медведев сейчас президент, или наоборот, есть ли в Америке дурдома тоже или нет, когда таблетки отменят, когда високосный год по лунному календарю и какой сегодня церковный праздник.
Медицинский Коля на посту гонял всех к чёртовой матери.
И вот стали кричать фамилии и вызывать в кабинет.
Вызванный дурак приводил свою душу и морду в порядок и направлялся в сторону свободы и Света.
Исчезал за дверью на пять минут и через пять минут выходил. Всего делов.
На комиссии долго не держат. Задают вопросы. Типа: будешь убивать опять когда выйдешь, а что будешь делать, если не убивать? А работать пойдёшь или будешь на пенсии сидеть? Будешь ли употреблять водяру или другие препараты? Будешь ли кушать таблетки, положенные судьбой, и не забудешь ли посещать врача раз в месяц?
Дурак говорит, что убивать не будет, убивать грешно и не по-товарищески и что вообще дурак теперь совсем другим стал, неубиваемым. И таблетки он будет жрать до посинения, и у поликлиники, где обитает психиатр, дурак поселится в палатке, и работать пойдёт дурак в Кремль на должность Медвепута, и что в криминальных кругах дурак больше не дурак, и что в охрану устроится или в менты, или женится на бабе, или одно из трёх.
Доктора смотрят на испытуемого и пишут в бумажки. Затем произносят приговор. «Мы решили посмотреть на тебя полгодика», — говорят они и вспоминают все прегрешения пациента за последние полгода.
Пациент клянётся, что в следующий отчётный период он будет свят! И что ни телефона у него не будет, ни водку он не затянет, не будет чудить, не будет пререкаться с персоналом, и что очень-очень он верит врачам! Что нужно ему действительно уже взяться за ум (правильно, семь лет как сидит за мобильник) и пройти последнее испытание с достоинством!
Стоит ли говорить, что уже вечером он палится с телефоном, через две недели — с водкой, через три — ругается с медицинскими, а через месяц забывает о комиссии и живёт себе спокойной идиотской жизнью.
А за месяц до следующей комиссии дурак вспоминает про свои обещания и старается быть осторожнее в высказываниях, запрещённых веществах и телефонах.
Но Книга Судеб у медиков всё помнит. Следующая комиссия — опять полгода. И так далее.
Эфиопа сегодня выписали. Это плохо. Эфиоп на шухере стоит, когда мы курим в палате. И вообще он смешной. Деревенский. Групповое изнасилование у него. Даже без смертельного исхода, молодец. Редко таких хороших парней встретишь.
Какаю побрили с выпиской. Оно и правильно. Какая «мюзика убий пьёсто так». Теперь «пьёсто так» десяточку оттарабанит.
Очередь Кирюши Толстого подходит. Смотрю, что он к грудям опять икону привязал. Сними, говорю ему, икону нахрен — побреют с иконой 100%.
— Да меня всё равно не выпишут, — отвечает Кирюша, — а икона пусть висит, она же с матушкой Матронушкой и Ксенией Петербуржской. А они покровители психиатрии на небесах.
— Ты долбоёб, — говорю я Кирюше. — У тебя на иконе нарисованы два мужика и написано старославом без гласных, что это Минин и Пожарский. Один — гражданин Римской империи, другой — Князь тишины. Совсем ёбнулся, Кирюша?
Естественно, Кирюшу оставили у нас на ближайшие шесть месяцев. И Минин не помог, и Пожарский с Матроной и Ксенией. Плюс ко всему, Кирюша там, в кабинете, наговорил ещё лет на четыреста. Но обещал больше не ходить никуда с обрезом и не устраивать в дурдоме православный каганат. Отношения со святыми и угодниками обещал пересмотреть в корне.
С обвинениями в недавнем пьянстве согласился. Обещал «не предотвратить больше никогда подобного поведения с алкоголем и только чай пить в ближайшую всю жизнь».
В итоге комиссии был выписан Эфиоп и дед из первой палаты, который убил жену и не помнит, 15 лет назад или 20, и за что убил тоже не помнит. Ну, деду на общем будет хорошо. Там много дедов. Там и умрёт, наверное. Хотя, может, и нет. К нему дочка периодически приезжает, может, и заберут деда когда-нибудь.
Дедов у нас на спецу мало. Они или умирают или уезжают умирать на общий тип. Редко когда привозят дедов из Костромы, редко поднимают с общего типа. Дед на спецу — явление редкое. Он тут не нужен никому.
У нас был дед Лёха недавно. Умер от рака печени. Мы его унесли в морг вечером с Кирюшей, а пока несли, Лёха, мёртвый дед, меня малость приколол.
Было как: я впереди иду, Кирюша сзади. Макс, санитар, шурует сбоку, с ключом от морга и с бумажкой. Лёха лежит на носилках, вперёд ногами. Лежит мёртвый и очень тяжёлый. Руки мои устают, и я постоянно то присяду, то перехвачусь, то подпрыгну. Кирюша прёт сзади как танк, ему пофигу. В итоге Лёха на носилках в разные стороны колбасится, и тут я чувствую какой-то холод на спине.
Это Лёха мне под кофту ногой залез. Ощущение то ещё. Лёха мёртвый меня ногой потрогал. Я торможу процессию, кладём Лёху, заправляю кофту в больничные штаны от пижамы, а все ржут, включая Лёху.
— Вот вы уроды, — говорю я, — иди, Кирюша, вперёд. Я сзади понесу.
Перехватились мы и понесли Лёху дальше. Я теперь сзади шёл и смотрел на Лёхину трупную голову. Нормальная такая голова. Постриженная.
А Лёхе до комиссии оставалась неделя, кстати. «Считай, выписали», — говорит Кирюша и крестится на морг.

20

Когда мы были маленькие — мы ходили в деревне на похороны постоянно.
То бабка какая помрёт, то мужик повесится, то утонет со всеми вытекающими, то по пьянке сгорит. Мёртвые всякие были.
Придёшь и смотришь на процессию. Если бабку хоронят — никакого интереса. Лежит старушонка в платочке, вокруг гробика тоже бабуськи, ещё живые. Пара дедов, родственники с лицами интеллигентных уголовников, какой-нибудь пьяный в жопу мужик и ещё какой-нибудь мужик — самый умный. Самый умный распоряжается и что-то постоянно говорит, а пьяный в жопу — это сын старушки. Он орёт, что мать умерла, до всех доёбывается, будто вокруг никто не видит, что его мать реально в гробу уже.
Ну и потом загружают бабуську в «Пазик», врубают музыку и везут в Костерёво на кладбище. Затем приезжают обратно, бухают и расходятся по домам.
Сын после такой смерти бухает, как правило, до смерти собственной, а это год-полтора. Затем он травится сивухой, или сгорает, или тонет, или вешается. Редко кто из сыновей в нашей деревне умирает иным способом.
Разве что был Генка, который разбился на мотоцикле, и Женя, который в тракторе перевернулся. Естественно, что эти сыновья уходили в последний бой в совершенную жопень.
А вот когда мужик помирал утонувший — похороны были интереснее. Тут и народу побольше, и мужик в гробу качественнее. Лицо в шрамах и ссадинах, всё какое-то синюшное, сразу видно — утопленник.
И жена у него в платке чёрном, и мать, и тётки какие-то, и всякие бабки. Дети стоят у гроба и смотрят на батю-красавца. Батя на охоту сходил. Пьяный в жопу в ручье утонул. Молодец. Теперь дети — сироты, а мать детей — вдова.
И вся деревня два дня будет их жалеть, а потом забьют. Но пока не забили — все ходят с печальными рожами, и, как всегда, кто-то уже самый умный, а кто-то уже в жопу пьяный.
Засовывают гроб в «Пазик» и везут на кладбище в Костерёво. Возвращаются обратно, пьют. И тот, кто самый умный, больше всех буробит о том, какой труп был человек, перечисляет все его подвиги на охоте и колхозном поприще, как вместе комбикорм воровали, а труп не воровал, ему стыдно было. Но всё равно воровал: жрать-то что-то надо. О том, как на охоте не убивал, но приходилось. И как рыбу жалел на рыбалке и отпускал её обратно в лес. И как лисапед починить помог, и как трёшку давал всегда и обратно никогда не просил.
И весь народ тоже начинал подвывать о заслугах свежепреставленного трупа.
И даже самый в жопу пьяный брал слово и говорил: «Витька-то да! Витька-то, придёшь к Витьке, а он да!.. И я ему... А он мне... Да. Витька — друг».
Потом наливали ещё, жрали и расходились доживать до собственных похорон.
Хреново было, когда труп горел. Тогда и гроб закрытый у него, и родственники какие-то ненастоящие. Стоят у гроба, типа это не их тут труп, они просто так пришли. Типа посмотреть. Что это у нас во дворе тут такое красное стоит, на гроб похоже?
Вдова — понятно, всё как у людей. Мать трупа — тоже привычная. А все остальные — какие-то неродные, непохоронные. Не наши, одним словом.
И вся процессия скомкана и превращается в какие-то посиделки на завалинке. Нет бы поорать, поубиваться — нет. Всё как по телевизору, когда хоронят КПСС.
Пьяные конечно есть, но не в жопу. Умные тоже есть, но не самые. Вот в этом тоже какая-то неестественность закрытых гробов на похоронах. Я это давно подметил, ещё когда Вовку привезли из Афганистана. Какой-то официоз был. Военный из военкомата и какие-то люди. Вовка типа в гробу. Типа исполнял интернациональный долг. Исполнил. Теперь в «Пазик» и в Костерёво на кладбище.
Потом пьянка и воспоминания о том, как Вовка в 15 лет руку отцу сломал и мотоцикл разбил.
Я заметил ещё тогда, лет десять мне было, что если гроб закрыт и мёртвого не видно, то и эмоций гораздо меньше у толпы. Как-то не верит народ в мёртвого, пока не видит его. Ну, типа, закопаем скорее образ человека, создадим и зароем миф. А сам гражданин типа уехал в Америку. Или в Саудовскую Эфиопию. Комаров кормить.
Мне рассказывал брат Вовки, который в армии дослужился до звания трупа, что когда военкоматные привезли гроб в цинке, то просили не вскрывать.
Но батя вскрыл с дружбаном по пьяни. И там был кусок ноги, череп с лицом Вовки, но малость после взрыва гранаты. И куча всяких тряпок, похожих на армейское шмотьё.
Батя Вовки и брательника повесился через месяц от увиденного. А на похоронах отжигал и грозился председателя колхоза найти и зарезать. Хотя председатель колхоза рядом с ним стоял.
Так что я на похороны больше не хожу.
Даже стал большим и умным — а всё равно не хожу.
Тем более когда начали умирать мои друзья и знакомые от наркоты и водяры. И все, как назло, умирали или весной, или зимой, или поздней осенью. В собачьи холода. Я им всем сказал: «Умирайте летом, ну пожалуйста, ну неужели так сложно умереть от героина или водяры летом, когда тепло и не надо мёрзнуть с вами на кладбище по три часа!»
Нет. Они жрали свой героин и водяру, обязательно умирая в холода. В этом был определённый рок-н-ролл.
И я перестал к ним ходить.
Последние похороны, которые я посетил, это были похороны Саши Карпова, который погиб на мюзикле «Норд-Ост».
И, помню, уже было темно, и снег шёл, и народ весь реально офигевший стоял.
А у могилы поп православный всё читал и читал молитвы. И народ выпивал и грелся как мог. И похороны эти, казалось, никогда не закончатся.
Художник Бабай орал на попа и могильщиков, держа в руке стаканчик с водкой: «Да заройте вы уже Карпова, не ебите ему мозги!»

21

Где бы ни зарыли, кого бы ни зарыли, но сам процесс засовывания человека в землю — это как прятать следы преступления. Как будто общество сделало человеку какую-то гадость и теперь прячет улики.
То ли дело палить людей. Тут можно тепло вырабатывать и отапливать этой температурой какой-нибудь Ад или Петербург. Есть толк видимый и тёплый.
Палишь народ — и в систему центрального отопления отправляешь его дух.
И Дух витает по батареям, по котельной, по ТЭЦ и по трубам. А васьки? в котельной и питерские в домах — греются и вспоминают народ мёртвый. И всем хорошо.
А в землю, скажет православный, телевизор и человек — тоже по-христиански!
Типа удобрение, всё как в Библии написано.
Типа состоит единица людская изначально из железа и какого-нибудь водорода и фурычит с помощью химии и физики. Потом мрёт — и опять химия и физика, вплоть до распада и полураспада урана и Плутона.
Есть ещё способ запихивать героев, или просто лётчиков-испытателей, или верхушку айсберга КПСС в Кремлёвские стены.
Кремлей у нас дофига, коммунистов тоже. Почему бы не засунуть каждого коммуниста в каждую кремлёвскую стену?
Кладка страдает от этого, говорят учёные-строители. Прочность конструкции на коммунистах не выдержит даже первой крови.
Хотя Ильич вообще в мавзолее тусит, другой Ильич в земле, Хрущёва даже близко не подпустили к Красной площади, ибо нехрен Америке грозить отсель.
Интересно, страдает ли кладка вовизма при Ильиче мавзолейном? Может, нам реально стоит закопать Ильича или спалить его нахрен? Толку будет больше для природы и Бытие обновится до заводских настроек.
А то ошибка у нас вылезла. Смотрите сами:
Ильич родил Иосифа.
Иосиф родил Никиту.
Никита родил Леонида.
Леонид родил Юрия от КГБ.
Юрий родил Константина.
Константин родил Михаила от Раисы.
Михаил родил Беню, царя.
Беня родил Вову.
Вова родил Медведа от Петра и Февронии.
Медвед родил обратно Вову, который родил самого Медведа.
Вот вам и ошибка. Как Медвед мог родить Вову, если Вова родил Медведа в 2008 от РХ? Так и пошло-поехало. Теперь Вова является собственным дедом по медвежьей линии, и от апокалипсиса нас отделяют считанные дни.
Ибо сказано в Писании: не медвепуть. И будет тебе Второе Пришествие. А если ты замедвепутил, то чума на оба ваши дома. Лет десять ещё поколбаситесь и отправитесь в царство Радиоактивного Сатаны при Петербурге, имени проф. Ганнушкина.
А то все говорят, что в дурдоме дураки сидят. Ну как же! Дошло до кого-нибудь из умных, до каких-нибудь учёных и ядерных физиков, до каких-нибудь научных академиков, что мы проживаем в ошибке Бытия?
Нет. А до дураков в дурдоме дошло. И им за это учёные — кроме пенсии, ничего. А взяли бы лучше кого из наших в свои умные кабинеты при Академии наук, приставили бы к каждому обормоту специального человека со шприцем — и готов план пятилетки экономического развития на ближайшие триллионы лет.
Но экономят, собаки. Поэтому нашего брата даже в Госдуму не пускают, хотя казалось бы — это самое для них больное место.
Так нет! Не хотят в нашей стране и в пока ещё не оккупированных нами странах жить по-человечьи. Хотят через жопу всё, чтобы дуракам — пенсия, народу — единаяроссия, а Вове — вовино.
Спросили меня дураки и фарисеи: что делать с бесполезными ресурсами, которые вроде как нам всем принадлежат по конституции? Я ответил им:
— Лицемеры, чьё изображение в телевизоре вы видите?
— Вовино, — отвечали они.
— Вот и отдайте Вове вовино, идите и не искушайте меня.
Так что пока не обнулим свой мир до заводских настроек — будет у нас вся власть от Бога. Читай — нихрена хорошего не будет. Хорошая жизнь возможна только в том месте, где власть от дураков или доктора, как в дурдоме. А там где от Бога — жопа, а не жизнь. Чем более мы духовные — тем более мы нищие.
Иисус вообще был за нищебродство, он самый крутой из всех. У него даже гитары не было. У меня вот есть гитара, и я не Иисус.
Но ты же бредишь, ты же всё перевернул вверх подмышками, тебя же колоть надо галоперидолом до поросячьей смерти. Ты и раньше путал Карму с Сансарой, а теперь уже и Шиву с Кришной перепутал. Какой вовизм на наши-то деньги! Наших денег не хватит, чтобы построить собачью берлогу, а ты предлагаешь на всём белом свете закоптить фееричный вовизм-фетишизм! Спи уже, не дёргай ум и остальные части тела. Завтра за баландой с утра пойдёшь, потом чайку выпьешь, потом дураков накормишь и отправишься в путешествие своего отдалённого будущего. А как выйдешь из дурдома — что будешь делать?
Не знаешь, что будешь делать. Страшно будущее. Глобально ты догадываешься, что там впереди, а вот что случится с тобой через месяц после освобождения — не знаешь.
Дуракам проще. Они знают, что выйдут — напьются — убьют — и опять в дурдом. И свято придерживаются такой тактики распределения себя в пространстве. Хотя никто из них прямо не заявляет, что вернётся и убьёт. Это от них не зависит. Может быть, дураки и не хотят своего возвращения, может, они хотят пить и валять дурака без нарушения уголовных скрижалей там, на воле.
Но у них это не получается. И никогда не получится. Персонаж-дурак в мире прописан по чётким правилам жанра, поэтому он всегда возвращается на круги своя. И даже если он не хочет возвращения, подсознательно всё равно уже вернулся, даже если его ещё не выписали.
Так что дурак напьётся на воле, убьёт и заедет обратно — это 100%.
А ты не такой. Ты выйдешь, напьёшься — и не убьёшь. И не заедешь. Ты даже среди дураков ненормальный. Ты ошибка природы на уровне ошибки Бога, которую дураки вывели совсем недавно. И самое печальное, что ты нихрена не понял.
Ошибка Бога
Дипломная работа студентов 6-го отделения Владимирской областной психиатрической больницы №4.
Фундаментальность бытия и космических глубин, включая кирпичную кладку и ядерную физику, строится на невозможности ошибки как таковой.
А гравитация и остальное бессознательное подразумевает ошибку. Не было бы ошибки, хрен бы что к чему притянулось: ни планет бы не было, ни дураков, ни — особенно — Петербурга.
Но где-то в одном месте стало вдруг больше денег или железа, и к этому объекту потянулись другие объекты. И те объекты, которые стали расти с помощью денег и притянутого железа — те доросли до Звёзд. Так и возник мир с точки зрения термоядерной шизофрении.
То же самое и Господь Бог. Создал, как пишут в книге Бытия, чувака Адама.
К нему слепил Еву, чтобы Адаму скучно не было. Вроде как с Евой ему цирк с петросянами! И запретил им есть от дерева познания.
Те, естественно, забили на запреты Господа, спороли яблоко, свалили всё на Змея, который болтался на дереве. Типа это всё Змей, а мы святые Укупники, Аркадий и Мамонт.
Но если Господь с помощью гравитации и собственной божественной изначальной сущности создал мир, человека (по своему образу и подобию), естественно, Он предусмотрел, что Адам с Евой накосячат, всё просрут и на Змея свалят. Змея-то тоже Бог создал. То есть изначально Бог заложил эту ошибку и в создание вселенной, и в создание Бытия как такового.
Конечно, книга так и называется — Бытие. Самая крутая книга во всей Библии. Это даже Св. Бивис и Св. Баттхед подчёркивают в какой-то серии.
А кто-то, кроме наших дураков, понял, почему? Само слово «бытие» могло появиться только вследствие ошибки, изначально заложенной для того, чтобы всё закрутилось-завертелось, включая само Бытие.
Если бы Адам и Ева, созданные по подобию Бога, не сожрали яблоко — хрен бы нам, а не философия, хрен бы нам, а не дурдома и Петербурги.
Жили бы себе в раю как обормоты — и никакой печали.
Но Бог печален. И ещё ему было бы неинтересно смотреть на нас, таких скучных и предсказуемых, мы бы в конечном итоге его утомили своей серостью, и он бы нас удавил.
А так — смотри Господь, какие мы придурки! Хочешь — коммунизмы строим, хочешь — во имя Твоё мочим миллионы таких же мудаков, как и мы сами, хочешь — в тюрьму садимся, хочешь — в дурдом. Весело тебе смотреть, что мы ещё отчебучим? А мы можем. Мы Тебе, Господь, ещё не такое устроим, мы Поход Негров на Русь организуем, и Холокост, и Украину присоединим к Антарктиде, предварительно уничтожив пару миллиардов человек. Нам скучно жить в раю, Господи.
У нас заведётся Гитлер и Чикатило, которые не были дураками, кстати.
Ни один психиатр не отправил Чикатилу и Гитлера на принудительное лечение в дурдом. И Битцевские Маньяки, которые молотками 64 человека убили, не сидят у нас. Они нормальные! По сравнению с ними какой-нибудь наш Какая или Эфиоп — образцы безобидности.
Господь и печальный, и весёлый. И ошибка его — не ошибка. Это запрограммированная ошибка Бытия, она же Ошибка Бога. Бог не может ошибаться, но может заложить ошибку в свою безошибочность.

22

Так я думал, засыпая в дурдоме у стены в третьей палате.
И так говорил Заратустра.
А когда Заратустра просыпался — он тоже за баландой ходил на пищеблок.
Жаль, что великий и ужасный Ницше не написал продолжение своей монументальной книги.
Так говорил Заратустра.
Так Заратустра за баландой ходил.
Так дураков кормил Заратустра.
Так Заратустра в туалете курил.
Всё. Вроде засыпаю. Завтра утром буду долго ржать над этим бредом, который пришёл в мою голову на грани сна.
Утром я всегда умный. А на ночь — дурак дураком.
Когда я в детстве был маленький, мне всегда говорили одно: когда же ты, производное, повзрослеешь!
А сейчас я большой, но вопрос этот теперь задаю сам себе.
В мои 32 года умирать пора от того, что ты уже не Лермонтов, но ещё не Пушкин, а ты только в окошко смотреть научился, да и то вверх ногами.
Посмотри лучше не в окошко, а в Великих Людей с большой буквы!
Вон Лев Толстой в твои годы в Париже «присутствовал на гильотировании», и его «эта процедура ужаснула», а ты и в Париже не был, и гильотину не видел, а если бы и увидел, то тебя бы это не ужаснуло.
Лев Толстой в твои годы даже «перенёс венерическое заболевание», и деньги стрелял не у девочек сумасшедших, а занимал у Ивана Тургенева на пропой и шлюх. А ты никогда в жизни не тратил деньги на шлюх, и на Ивана Тургенева тем более. Кто-то в жизни покупал книги Ивана Тургенева? Я их все читал, но никогда не подумал бы купить. А вот купить шлюх у Ивана Тургенева для Льва Толстого — это было бы как раз твоё. Но ты потерялся во времени лет на 150, поэтому сиди без денег и без книг.
Я люблю почитать биографии Людей с большой буквы. После этих биографий мне становится легче. Я понимаю, что я совсем не отморозок, просто не граф и не потомственный дворянин. А будь я графом — что было бы? Да я бы вёл себя так же, как и Лев Толстой в свои 30 лет. Разлагался бы и по Парижам скакал с венерическими заболеваниями.
Так что забей и радуйся, что ты не граф.
Граф у нас в дурдоме тоже есть. Зовут Саша. Постоянно жрёт и говорит о каких-то сексуальных приключениях. Озабоченный. Здоровый, глупый и довольно добрый тип. Сидит за изнасилование собственной гражданской жены — это же надо так ушататься! А она к нему ходит и передачки носит. Вот это я понимаю - Граф! Не то что остальные графы, у которых на такое ума не хватит. Им только «Войну и мир» писать про блядей или «Анну Каренину» про шлюх.
Вообще, все великие люди часто были бессовестными. Почитаешь их жития и диву даёшься: неужели мир простил какого-то отморозка только потому, что тот написал стишок или на баяне сыграл. Типа: пиши стишки и баян с собой таскай — и всё будет хорошо. А если бы Чикатила на баяне херачил великое произведение искусств, которое сам сочинил, то не поймали бы его? А если бы и поймали, никто бы не поверил, что великий Андрей Чикатило детишек пожирал?
А совесть — это последнее, что остаётся. Некоторые протащат свою жизнь без совести, но не убив никого, а некоторые убьют — и всю жизнь потом живут со своей совестью. Как жить хуже, а как жить лучше, дорогие посетители зоопарка нашего Бытия?
Я вот с трёх сторон гад, а совесть у меня есть. И она меня мучает. Я не хочу быть гадом ещё с оставшейся стороны и не стану.
Я вымру, как динозавр или как мамонт и Аркадий Укупник, но не стану гадом с оставшейся стороны. Я ещё в детстве это решил. Гадом буду, но не полностью.
Должно остаться во мне что-то святое, что-то хорошее. Пусть меня не любят теперь женщины, гадом они меня любили, они любят плохих — но я не отдам своего последнего шанса на искупление. Я так ещё в детстве решил.

23

Когда мне было 12 лет, я уломал Бамбулу взять меня с собой в рейс.
Бамбула собирался с Хомой ехать, но у Хомы что-то там не срослось, или после разлития спирта человек с животным поругались, история не в курсе. Короче, Хома не смог.
И я, после долгих уламываний и обещаний быть помощником в дороге и во всём слушаться, был торжественно взят в Камаз на роль штурмана.
Бамбула сходил вечером на речку, пытался поймать рыбу, но не поймал и бросил в воду огромную дубину. Так он отомстил рыбам и настроился на длительную поездку.
Потом пришёл домой, собрал еды и заварил в термосе чай. Выпил с Дедом по 250 и утонул спать на терраске.
В 5 утра я стоял на бампере Камаза и протирал стёкла. Я был счастлив. Мне предстояло ехать и смотреть в окошко до Чебоксар и обратно. Практически по всей федеральной трассе М-7.
Светило августовское солнце, а я люблю солнце в августе, особенно утром. Оно не такое приторное, как в июле, оно уже намекает на то, что лето в наших краях — это праздник и вот этот праздник заканчивается. Но впереди никаких особенных ужасов, ещё пару месяцев тепла будет, так что живите и дышите вечной вашей осенью. А потом умирайте на полгода зимы в ваших городах, школах и работах. И так до самой смерти: кусочек августовского солнца утром, а потом обыкновенное существование до следующего счастья, которого у кого-то, может, и не будет больше никогда.
Как я представлял себе счастье в 12 лет? Дорога, августовское солнце утром, запах солярки и впереди жизнь.
Как я представляю счастье в 30 лет: дорога, запах солярки, августовское солнце и впереди «малость как-то нужно дожить».
Практически не изменилось ничего.
Ну вот, протёр я стёкла у Камаза, зеркала тоже протёр и пошёл Бамбулу трясти за всё святое. Будить.
Через часа полтора мы выехали.
Я смотрел в окно и молчал. Бамбула курил и мне давал, говорил много, и, как всегда, непонятно как у него строилась мысль.
Он начинает рассказ о рессорах — заканчивает карданом. Потом от кардана переходит к Винни-Пуху, его другу, который на «Вольве» ездит, и у него мозгов нет, потому что эту «Вольву» чуть не разбил пьяный, а трезвый он за руль не садится, Бамбула ему говорил, что нельзя там топливный насос крутить, а Гена, у которого автобус на проволоке, «Икарус», говорил, что можно...
И так всю дорогу. Я смотрю в окно, Бамбула тоже смотрит иногда, рулит и говорит о своём водительском идиотизме, доказывая преимущество советского «КамАЗа» перед капиталистическими «Вольво», «Рено» и «Скания». В основном, всё преимущество отечественного грузовика заключается в том, что его можно ремонтировать кувалдой и паяльной лампой, а импортные аналоги — нет.
До Владимира доехали быстро. Нужно было заскочить в то самое АТП (или ПАТП), в котором служил извозчиком Бамбула. Надо было бумаги какие-то взять и поехать уже порожняком до самых Чебоксар. В Чебоксарах загрузиться барабанами с кабелем и приволочь этот кабель обратно во Владимир.
В гараже этом, пока Бамбула ходил по мукам с бумажками, я рассматривал чудо -технику, собранную из конструктора «Мечта гадёныша» и трёх автобусов «Икарус» с помощью изоленты и колючей проволоки.
Эта техника называлась «Автобус Гены Зайца». Об этом чудо изобретении ходили мифы и легенды Древней Греции далеко за пределами федеральной дороги М-7.
Сам Гена Заяц возлежал у левого колеса своего сарая и был, как свинья, перепачкан солидолом. В руках он держал остатки подшипника.
— Вот, — говорил он трём курящим рядом мужикам, — хуйнуло-ебануло!
— Привяжи на проволоку, — смеялись мужики, — изолентой приклей!
Гена ворчал. Подшипник он никак не мог привязать на проволоку, а на проволоке у Гены весь автобус. У него всё на проволоке держится, даже рычаг переключения передач. Он его отрывает периодически, но потом опять прикручивает любимым способом.
— А что, — говорит Гена, — из трёх автобусов один собрал. Он даже ездит! И на проволоке не всё. Двигатель на болтах, колёса тоже. А то, что запчастей нет — это не ко мне.
Покрашен автобус какой-то самой поганой красной краской. С мухами прилипшими, с грязью. На стёклах та же краска местами. Сразу видно, что Гена не заморачивался маляркой, а красил автобус как забор.
— Хорошо, что мотор немецкий, — заявляет Гена, умываясь какой-то соляркой.
Мотор действительно немецкий. MAN. Maschinenfabrik Augsburg Nurnberg.
Это вам не советско-венгерская дружба. Мотор реально не ломается, хотя пробег у него уже за полтора миллиона километров.
Задний мост тоже не ломается, он продукт совместных деяний фирмы MAN и венгерской «Raba». На наши скотовозы такие тоже ставили.
Зато всё остальное на этом автобусе уже сломано, и из-за отсутствия каких-либо адекватных запчастей всё примотано на проволоку, выточено на токарном станке и прибито кувалдой и паяльной лампой.
Гена этот автобус сам собирал, и автобус у него даже ездит. И такое вот чудище ходит по маршруту Владимир — Москва. Народу в него набивается под завязку. Никто там места стоячие не считал. Сидячих примерно 45-55.
«Икарус-256» по паспорту имеет 45 мест. Но Гена ещё прикрутил сзади какие-то лавки и табуретки. Поэтому количество мест в автобусе неизвестно.
Зато хорошо известно Гене, так как он леваком больше зарабатывает, чем государство. Но, с другой стороны, Гена сам этот автобус и химичит. И покупает для него всякую проволоку и изоленту за свои деньги.
Схема левака простая и не меняется с эпохи пассажироперевозок Иоанна Грозного и Иосифа Сталина.
На Щёлковском вокзале в автобус заходит народец всё по билетам, а вот при выезде на шоссе стоит толпа просветлённых и каноничных пассажиров. Толпа может быть огромной, пьяной, трезвой, но катастрофически дебильной во всех случаях, так как запороться в автобус за ту же цену, что и на вокзале, и потом стоять в позе динозавров при вымирании — и так три с половиной часа — это только реальным мудакам под силу.
Почему? Да всё просто. Приходи на вокзал, покупай билет и езжай себе спокойно. Сиди на кресле и смотри в окошко. Билеты есть. Автобусы пустые с вокзала уходят. Ну почти пустые. Ещё никто пока не в охране и не в ментах. 91-й год. В Москве никто не работает, и никто в Москву не ездит: делать там нечего, а за жратвой поехать — электрички есть. Хотя в 91-м году в Москве тоже жратвы нет. Есть талоны и ГКЧП.
Вернёмся к пассажиропотоку.
Народ не может выйти из метро и пройти до касс вокзала 50 метров. Не по-людски это! Нельзя так, это светопреступление!
Нужно выйти из другого выхода станции Щёлковская, пропороть вдоль Щёлковского шоссе полкилометра, там встать толпой у магазина «Свет», дождь с неба, грязь с неба, снег из-под копыт — пофигу. Стоять нужно и ждать, когда автобус вырулит от вокзала.
Затем, увидев автобус, друг по другу бежать чуть ли не на середину трассы — ловить его. Затем, видя, что автобус включает правый поворотник и перестраивается, бежать обратно на тротуар, втаптывая в грязь половину своей пехоты и оставляя в авангарде только конницу.
После того как автобус затормозит, нужно бежать ещё к нему галопом, с сумками, матом, раскурочивая пространство вокруг себя руками и рогами с головой.
И нужно запрыгнуть в дверь, не оторвать её (а было дело — отрывали), вручить водиле деньги, пробежать по всему салону и плюхнуться на место. Открыть пузырь, выпить и успокоиться. Пузыри у всех, кто ездит «с дороги».
Интеллигентная публика, которая с вокзала едет, смотрит на этих несчастных с пузырями и не понимает, почему нужно пройти столько испытаний души на квадратный сантиметр, чтобы просто сесть в автобус и поехать во Владимир.
Но у тех, кто «с дороги», своя правда.
А вдруг не будет билетов? Припрыгают они к кассе, а билетов нет. И тогда уже придётся чесать на дорогу, попивая из пузыря на скаку.
И нужно будет успеть добежать до места остановки! А вдруг не успеют, и автобус их не дождётся? Тогда всё — вешайся.
Жди следующего автобуса, который пойдёт через 50 минут.
Я ещё понимаю, когда автобус последний и реально нет билетов и надо уехать во что бы то ни стало, но когда автобусов вагон, и проходящих, и владимирских, когда белый день и пузырь в кармане — зачем все эти пляски?
А затем. Пришёл человек на дорогу ловить автобус — он честный. Он не эти, которые те! Он выпьет спокойно на улице, покурит. Пофилософствует. Поговорит с подобными себе монстрами. Потом уже посмотрит на часы и поймёт, что время выпить ещё есть, и остановилось для него удовольствие. Поймал он, может, первый и последний раз в жизни кусочек августовского солнца. И дальше в автобусе ждёт его дорога в никуда. В ёбтвоюмать и во Владимир, который он любит, но мечтает, чтобы американцы сбросили на него атомную бомбу.
Он едет к жене, которую любит, но мечтает, чтобы американская атомная бомба попала именно в голову его жене, а уж потом уничтожила город Владимир.
Едет он к работе, на которой не платят зарплату и не будут платить никогда.
Едет он к печали, которая через 10 лет убьёт его.
Он всё это знает и ловит единственный в жизни момент августовского солнца.
И то, что ему может мест не хватить и придётся стоять всю дорогу — это всё херня. Пока есть дорога и ты в автобусе — есть какой-то смысл. А у кого ещё остаётся в пузырях невыпитое — те вообще блаженны, ибо их есть Царствие Небесное.
И плевать, что едут в никуда, на автобусе, который в любой момент развалится — плевать. Главное, что пьяные и едут. И едут не с вокзала как «они», а едут правильно — «как мы».
В итоге умирают и те, и те. Поэтому пусть каждый ловит свои моменты просветления согласно мироощущению.
Умирают иногда страшно.

24

Пока мы ехали дальше, я любовался природой и машинами на дороге. Всё меняется, уже и в Москве Ельцин по танкам прыгает, уже что-то в воздухе не то, что было в прошлом году, когда я начал курить.
Уже что-то намекает на какую-то другую жизнь, и счастье — вот оно, пока мы едем — вот счастье. Камаз тихонечко тарабанит на девятой передаче, Бамбула рассказывает, как он бампер руками оторвал, про паяльную лампу, которая оторвалась сама и он её не ломал, а просто за ручку подёргал.
Бамбула всё ломает, к чему прикасается, а потом сваливает свои грехи на недоработки конструкции и на то, что всё через жопу сделано в мире. И «КамАЗ» через жопу сделали, а могли ведь нормальную машину выпустить! Но нет, членам КПСС не понравилось, что «КамАЗ» слишком комфортный был для тех лет — нужно было всё изуродовать, чтобы советский человек работал в машине, чтобы он трудовые мозоли набивал, а не расслаблялся. А то коммунизма не будет никогда. Если каждый станет на работе отдыхать. Что они скажут потомкам, эти члены КПСС? Что соорудили «КамАЗ», в котором отдыхал Бамбула, и вот только поэтому до сих пор мы живём как последние гады. Так что вы уж, потомки, постарайтесь сделать жизнь и работу ваших бамбул как можно более невыносимыми.
На ковровском повороте авария. Там дорога плохая, узкая. И с горки «МАЗ» ехал в сторону Владимира, а в сторону Горького — «Урал», лесовоз.
И не разошлись они по каким-то причинам.
Мы остановились на обочине и пошли посмотреть, как там всё без нас горит.
Горел «МАЗ», а «Урал» от удара в кювет ушёл, но пока уходил в кювет, своим прицепом ещё и легковушку задел. Легковушка не горит. «Урал» всмятку валяется в кювете, а хвост его на обочине.
Люди прыгают, орут, огнетушители вытащили у кого есть, только ни у кого они не работают.
Водилу в «МАЗе» зажало. Рулём грудь перебило, а ноги в кашу. Еле как-то дверь отковыряли, приоткрыли; «МАЗ» горит уже за кабиной, всё в солярке, в масле, народ в ужасе. Водила с «МАЗа» орёт: «Рубите мне ноги, суки!»
Никто не рубит, все боятся и тоже орут.
Бамбула бежит к Камазу. Берёт какой-то лом в кузове и, как рыцарь с копьём, чешет с ним обратно к аварии. Но чесать уже практически поздно. Огонь уже в кабине, и водитель начинает обгорать справа.
Каким-то песком пытаются тушить, я горстями беру песок с обочины и швыряю в кабину через разбитые лобовые стёкла. У кого-то огнетушитель заработал, и теперь из него поливают водилу через пассажирскую дверь.
Водила ещё живой, но уже нормально так горит. Орёт. Вытащить его не могут.
Все тоже орут. Бамбула тоже почти горит, но лом воткнул между дверью и искорёженным передком «МАЗа», и на ломе ещё два человека повисло — пытаются передок отогнуть и вытащить ноги водилы. Немного получается.
Со стороны Коврова едет машина гаишников, пожарная и скорая. Пожарка с мигалками, остальные — так.
Бежим, орёт кто-то, и Бамбулу оттаскивают от лома и горящей машины. Тушат теперь уже самого Бамбулу, он не обгорел, просто дымится и воняет местами, но его уже уволокли.
А водила внутри «МАЗа» уже в огне полностью, руками машет ещё и кричит: «Ноги, ноги...»
Но это бесполезно. Машина уже полыхает, и пожарные начинают тушить мёртвое железо. Никого в «МАЗе» из живых больше нет.
Я хожу по обочине и собираю всякую мелочь, которая разлетелась из машин после аварии. Нашёл 12 рублей денег в сиреневом блокноте, ручку и бумаги какие-то. Также валялись тряпки, майка и куски радиоприёмника.
Зачем-то деньги отдал гаишникам вместе с блокнотом.
Пошёл «Урал» смотреть искорёженный. Водила в нём живой, только в кровище весь сидит, врачи уже его перематывают. Говорит, что «МАЗ» вылетел на встречку, и что увернуться было невозможно.
В легковой тоже все живы. Мужик только малость трясётся и с гаишниками говорит. Тётка с ним и мелкий лет пяти. Мелкий ковыряет какую-то железяку, ему вообще пофигу, а тётка курит.
Машина легковая не особо пострадала, ехать может.
Когда «МАЗ» потушили, я увидел кусок несгоревшего пиджака водителя. Пиджак был в клеточку. Все водилы ездят хрен пойми в чём, а этот в пиджаке был. Странно, подумал я. Весь человек сгорел почти, а кусок пиджака остался.
На обратной дороге, уже гружённые барабанами с кабелем, мы с Бамбулой остановились на месте этой аварии. Давление у нас в тормозах упало, решили встать и проверить.
«МАЗ» сгоревший ещё стоял на обочине, его не увезли, только прицеп от него отцепили. Кабину раскурочили ещё больше, когда водилу доставали.
И вот чёрт: на обочине я увидел кусок этого клетчатого пиджака, в солярке и грязи.

25

Приходим мы в школу 1 сентября 1991 года.
А они все без галстуков! Как так, вы же, уроды, год назад меня собачили за то, что я без галстука пришёл! Я его сначала забывал, а потом окончательно забил привязывать его. Не потому, что считал коммунистов какими-то сверхживотными, а просто лень мне было галстук завязывать. И ходить в нём по улице тоже как-то стрёмно было. В нашем районе алкоголики одни, вечно что-нибудь гадкое скажут при виде пионера. Это они только на праздниках орут «Слава КПСС!», а в миру ненавидят всё вокруг, особенно Горбачёва.
Горбачёв перетравил миллионы алкоголиков по всему Союзу. Пили такое дерьмо, что до сих пор трупы, наверное, не разложились на кладбищах. Перечислять нет смысла всю отраву, это не смешно.
Пить стали меньше, говорят. Водки покупалось меньше, но как пили — так и пили. А тут ещё и сигарет не стало. Народу покурить бы, да и забыть про всё на свете. А сигарет нет. Деньги есть, а хрен что купишь. На рынке если только, да и то по цене «Запорожца».
Мы бычки собирали на остановках и ходили за клуб, где дискотеки проводились. Там по утрам в выходные среди крови и разбитых бутылок находились очень даже смачные бычки.
Конкуренты наши по сбору бычков — бабки. Эти сами не курили, а сидели на кругу и продавали бычки в трёхлитровых или литровых банках. Иногда бабкам отвешивали и отбирали банки. Бабки вообще тогда наглели как никогда. Воровали огурцы в совхозе Тепличный во Владимире и продавали их на кругу.
Обычно мы огурцы таскали, а уж потом их продавали бабкам, но тут старухи подсуетились и сами стали ходить на дело. Иногда были эпичные битвы в теплицах между нами и бабками. Мы пытались перекрыть им кислород, и на какое-то время нам это удалось.
Бабка имеет только прокачанную наглость и матерный ор. Ловкость, скорость и боевые навыки у бабки никакие. А применить свою излюбленную тактику — наорать и внаглую попереть — в теплицах не получалось. Ором там можно было привлечь сторожей (тогда ещё быков-охранников не было), в итоге все без огурцов останутся, а на выходе бабкам ещё и наваляют за такой шухер.
Поэтому мы вернули бабок на круг торговать, а огурцы уже сбывали им. По полтора рубля за кило. Бабки ещё семечки выкатывали на продажу и бычки. Мы иногда брали за огурцы бычками, но никогда не брали семечками.
Через некоторое время тему огурцов прикрыли милицейские, бабок разогнали с круга, а мы так и остались шакалить по остановкам в поисках бычков.
Ещё валютой была жвачка. На неё можно было обменять три-четыре сигареты. На жёваную — одну. Хотя в магазине жвачка фирменная стоила 3 рубля — это 12 буханок хлеба. А жёваная в школе уходила по полтора рубля. Это шесть буханок. И стоила одну сигарету всего! Это же несправедливо, скажет питерский, человек и телевизор. Но справедливости тогда ни в чём не было. Это было время полнейшего идиотизма, когда мы жили в СССР, но СССР уже вроде как не было. И России ещё не было, но флаг уже был. И непонятно какой строй тогда был у них. Это был ни коммунизм, ни вовизм, это было что-то с чем-то. В школе на немецком мы читали про Эрнста Тельмана и Kommunistische Partei, о глюклише цайтунг ирер унд унзер Киндер, а ни глюклише цайта, ни ирер Киндер уже в помине не было. И песни о том, как Гайдар шагает впереди, что пели на уроке музыки, уже приобрели совершенно идиотский смысл, учитывая, что Гайдара показывали по телеку, но это уже был внук того, который скакал впереди.
И всё перевернулось кверху жопой, а к лесу передом. Комсомольские активисты пили лимонную водку и слушали металл в гаражах, а вчерашние хулиганы и отбросы общества стали превращаться в деловых людей.
У нас был Лёха Сатана, который был очень здоровым парнем. Он учился в 10-м классе, и мы дружили с ним, хотя были мельче. Лёха защищал нас от гопников и давал слушать кассеты с панк-роком и металлом. У кого были магнитофоны — те обожали Лёху Сатану. Он ещё и переписывал кассеты за какие-то ништяки.
А в школе он гонял всех, кто более-менее не директор школы, поэтому дружить с Сатаной было делом наипервейшей важности.
Вечерами шобло Сатаны в составе пяти — семи человек ходило по району, высматривало гопников и било их. В гопники записывали всех, кто имел короткие стрижки или слушал попсу. Ловили несчастного, окружали и выспрашивали потерпевшего на тему музыкальных предпочтений. И если тот не врал, а прямо говорил, что слушает Вадима Казаченко — давали в морду.
Если врал и пытался юлить, что слушает «нормальную музыку», то задавали несколько идиотских вопросов, типа чем металл отличается от неметалла. Если пациент правильно отвечал, то ему прощались грехи «неношения» металлической атрибутики и давались советы относительно длины волос. Что неплохо бы и отрастить, если ты металлист.
Когда испытуемый обещал привести свой внешний облик в соответствие с общепринятой культурой — его отпускали.
Где ещё такое могло происходить? Только у нас и только в начале 90-х годов.
Тогда металл временно победил, но привезённый через пару лет героин свёл в могилы почти всех героев нашей металлической революции.
А те, кого не убил героин, попали на волну палёной водки в 95-м.
Те, кто выжил от палёнки, садились в армию и приезжали домой уже без головы. В Чечне их убивали, и по всей этой армии, и просто так от скуки — тоже убивали.
В 96-м двое из моих знакомых отрубили себе мизинцы на ноге. Одного даже закрыли, типа это он умышленно отрубил, чтобы в армии не сидеть, но отпустили довольно быстро. А второго отправили в дурдом, на Содышку.
Я тоже теперь тут. Вспоминаю и умничаю.
И Лёха Сатана тут был. Тоже от армии косил. Признали его дураком и не отправили в войска.
А как дело было: приволокли Сатану во Фрунзенский военкомат города Владимира. Говорят ему: вали, Лёха, служить Родине, тебе уже ничего не остаётся. В институты ты не поступил, в ПТУ тоже, а из школы ты уже ушёл, закончив, кстати, на пятёрки.
Сатана говорит им: «А за что? Я ничего не делал. За что меня в армию?»
Те говорят: «Дурак ты, это священная обязанность».
А он им: «Не, я не пойду. Там Чечня и дедовщина, сами воюйте».
Те отвечают: «Тогда мы тебя посадим в тюрьму!»
«Сажайте. Лучше в тюрьме, чем в вашей армии. Я в армии кого-нибудь точно убью. И сидеть мне будет гораздо больше потом, так что давайте сразу в тюрягу. Сколько лет там необходимо отсидеть, чтобы в армию не идти?»
Те говорят: «Года два, не больше».
«Согласен, — кричит Лёха, — где бумажки подписать?»
Те, в военкомате, посовещались, почесали умы и выдали Сатане направление в психиатрию. Типа, отлежи, Лёха, недельки три, а мы уже посмотрим, куда тебя девать. Но про тюрьму не забывай, очень скоро поедешь, если что.
«Отлично», — радостно ответил Лёха, взял бумажку и убежал.
А прибежав в дурдом на Содышку — лёг в него.
А через три недели его выписали и торжественно запретили ходить в любые армии и даже близко приближаться к расположению пока ещё наших вооружённых войск.
Дело в том, что очень тогда среди проклёпанной металлической молодёжи ценилось наносить на запястья порезы лезвием. У кого больше, тот, стало быть, круче. Так Сатана был самым крутым, изрезан он, естественно, был вдоль и поперёк. И это ещё не всё: на левой груди Сатаны красовался римский орёл и свастика под ним. Это окончательно убедило докторов в том, что данный боец никакому призыву, кроме как в Бундесвер или в психиатрические войска, не подлежит.
Выписали ему диагноз «психопатия», вручили справку и велели приходить в военкомат за военным билетом. Бонусом прописали посещение психиатра раз в месяц и приём соответствующих препаратов.
Сатана таким образом выжил. Он бы в армии тогда точно долго не протянул.
Он пережил и героин, и палёнку, и Чечню, и всю скотовщину, которая творилась тогда в армиях и на производствах. А вот сегодняшнего православного нашествия — не пережил.
Сейчас он православный и поёт в церкви. Ещё помогает какие-то свечки носить на служебных мероприятиях и ходит в облачении. При этом слушает хороший металл и Сатаной его зовут до сих пор. Даже попы в церкви.
В 91-м году, осенью, Сатана мне дал послушать мегадетовский «Rust in Peaсе», и я до сих пор, слушая иногда песенки оттуда, его вспоминаю.

26

Живописен у нас дурдом. Красота в этом августе неописуемая. Прекрасный воздух и какое-то инопланетное наслаждение. За баландой ходить одно удовольствие, котов ещё больше, чем в марте было. И подросли котята весенние, и скоро осенние появятся. Кот Белый, который Главврач, важно сидит на ступеньках пищеблока, дежурный врач идёт мимо него и здоровается.
Дураки с вольных отделений разгружают машину с овощами и картошкой.
Жить бы и жить здесь, в этом безумном раю. Тут небес чистота, здесь нет девчонок как ветер, здесь не качаются в сёдлах, но «Гренаду» поют.
Я был на комиссии. Естественно, мне продлили пребывание на шесть месяцев, кто же меня с тяжкой статьёй просто так с первой комиссии выпишет. Но обещали отпустить через полгода, если я не буду уподобляться дуракам и пить с ними водку, чинить прочие непотребства и вытворять безобразия.
То, что я работаю в буфете — зачёт мне. Если дурак работает — значит, социализируется. А в дурдоме что главное? Больных лечить?
Как бы не так. Стране насрать, болеешь или нет. Стране важно, чтобы ты не нарушал Уголовный кодекс и все его поправки. Дурака в дурдоме не лечат, а социализируют. И когда дурак перестаёт представлять угрозу обществу, его выкидывают. Выкидывают, опять же, не просто по распоряжению врача, а только после утверждения выпинывания судом.
Но в случае нашего дурятника всё гораздо сложнее. У нас выписывают не домой (хотя могут), а на общий тип. Ты на этом общем ещё год-два прогниёшь. А будешь себя плохо вести — обратно к нам приедешь.
У нас многие так катаются. Радуются, прыгают от счастья, что их на общий выписали, а через месяц с общего к нам обратно едут за какие-то чудовищные вещи. А от нас через полгода на Кострому. С Костромы обратно к нам, от нас — на общий, с общего — к нам, от нас — в Кострому.
Так многие живут, но всегда радуются, когда их выписывают на общий тип.
А по большому счёту, можно просто прожить альтернативную жизнь, постоянно мотаясь по отделениям, получая пенсию и ожидая выписку. Зачем эта выписка? Вот меня выпишут, поеду я в Москву, в Ад или Петербург. Буду играть концерты опять по сраным клубам и пытаться как-то устроиться в мире, который не принимает меня, буду пытаться работать и жить. А зачем мне жить? Вот кто-то видит во мне хоть чуточку смысла?
Найдётся человек, который полюбит меня, но потом уедет опять в свою Эфиопию или Америку, променяет меня на карьеру, водку, героин или на другие какие ценности. Человек найдётся. И обязательно променяет меня на всё перечисленное, а кто-то на всё вместе и сразу. Не потому что человек плохой, а потому что люди всегда люди. Что им нужно — они возьмут. А тебя в любом случае будут использовать и подстраивать под свои интересы, хотя первый год с людьми пройдёт прекрасно. Второй год уже спокойно, но затем всё закончится. Люди из жизни уйдут.
Со мной нельзя. Со мной невозможно. Я болен людьми и зависим от своей безысходности. Мне надо постоянно сочинять что-то, что-то играть, куда-то звонить и напиваться в итоге. Звереть от алкоголя и бытия и пороть косяки.
И эти косяки разрушат любые вечные железобетонные стены и пространство вокруг будет обосрано мной вдоль и поперёк, с юга на север и с запада обратно на юг.
И это совершенно невыносимо. Знать, что ты в любом случае совершишь какой-то подвиг и попадёшь обратно сюда. С этим теперь жить всю жизнь. Каждый человек, который будет встречаться тебе в жизни, будет временным. Тебе не избавиться от ощущения временности в этой жизни, не будет у тебя ни жены, ни детей, ни семьи, ни Родины, ни дома. Будешь ты скитаться по друзьям и Петербургам, играть концерты, записывать музыку, может, даже денег кучу заимеешь — всё одно: быть тебе временным и неприкаянным до конца твоих дней.
Знать это и жить с этим — ужасно. Каждый дурак в нашем дурдоме, даже если он полнейший овощ, знает это и чувствует свою ущербную непотребность в мире.
А ущербности много. Я не стал вот делать пенсию. А почему? Вроде как Вова раз в месяц деньги платит дуракам за уникальность. Возьми у Вовы бабки, у Вовы бабок дофига! Нет. Я не взял. Я буду ещё больше чувствовать себя неполноценным. Как играть музыку перед народом, когда ты инвалид? Ладно, нам, дуракам, права водительские не дают, потому что мы можем! Но мы ещё и ограничены по всяким там работам, где справки нужны от психиатров. И справки нужно покупать. Это нестрашно, скажет телевизор и человек. Нет, это очень тяжело — таскать на себе груз собственного ущерба. Все нормальные — а ты урод. И неважно, чего ты добиваешься или кем становишься. Как ты был уродом, так ты им и остался.
Дураки молодцы, они очень цинично подходят к этому вопросу. Типа вы меня уродом считаете — получайте трупы и криминал. А дураку пенсия за это.
Я не могу криминал и не хочу трупы в отместку. Мне мстить некому, я себя уродую в первую очередь. И свою жизнь мне уже не спасти. Как и никому не спасти, можно сделать малость лучше или малость хуже, но принцип этого бесконечного издевательства над собственной персоной останется в веках.

27

С Костромы этап пришёл. Вернее, приехал. И не этап вовсе, а просто привезли ещё двух мудаков на «Форде» красном. На Кострому возят на владимирской «буханке», а обратно к нам — на «Форде».
Один — дурак по названию Ботинок, ничего феноменального, просто кража и затем чудотворное преображение по дурдомам, от общего типа до венца творения — Костромы.
Второй дурак интереснее. Зовут его хрен поймёшь как, а именуют Мышом. У него какая-то мышиная фамилия, но не князь Мышкин, а, скорее, наоборот.
Князь Мышкин никого не убивал, кроме самого себя, а этот придурок к нам с убийством, да ещё и с чудесами, которые последовали после содеянного.
Этот Мышкин заманил киндера на чердак, где сам бомжевал и пил боярышник, изнасиловал и убил. Вот это я понимаю. Это не бутылку водки в магазине стащить.
После убийства киндера Мышкин сходил ещё мелочи настрелял или что-то там ещё... Короче, нажрался (с его слов), стыдно ему стало, киндера жалко, и вообще не по канонам он поступил и не по закону Божьему.
Издевался он над собой морально на чердаке рядом с трупом и думал: куда бы этот труп так незаметно пристроить. А у трупа голова пробита, и в крови всё.
Мышкин решил сменить чердак, чтобы не тащить труп. Не в чем было тащить.
Поэтому отправился на поиски нового чердака. Искал весь день и не нашёл подходящего. Вернулся обратно. Выпил, помучился морально (с его слов), взял ножик и отрезал себе хер. Натурально!
Кровищи, говорит, было!
Кровь кое-как перестала течь или не перестала, но Мышкин нашёл хер свой, который, оказывается, выкинуть куда-то успел, положил его в карман и побежал в больницу.
В больнице увидели это чучело бомжового вида в кровяных штанах и пьяное в жопу, попросили хер из кармана достать. Мышкин достал и отдал его доктору. Доктор покрутил хер в руках и выкинул его в мусорку. А рану обработали и помазали зелёнкой. Зашили или забинтовали — история умалчивает. Но пока Мышкин в больнице лежал, он объяснил врачам мотивы своего оскопления и стало ему чудовищно и невыносимо стыдно.
Врачи вызвали ментов, а менты отправили Мыша сначала в тюрьму, где официально гражданин Мыш был возведён в ранг пидорасов, а потом из тюрьмы уже на Кострому увезли. Признали-таки его невменяемым. Странно. Наверное, по причине отрезания хера признали, а не по причине насилия и убийств. Хер — больший аргумент в таких вопросах.
Действительно, странно.
У нас обычно таких обормотов признают здоровыми и назначают им лет 15. Ну, за киндера, может быть, и двадцать бы дали, а может, и ПЖ, не суть, этого признали невменяемым, и по закону, в принципе, через полгода у него такая же комиссия, как и у меня. И по закону и без принципа его можно уже через эти полгода отпускать обратно на чердак.
Что без хера он теперь — хорошо. Значит, никого больше не изнасилует. А что убил — да у нас таких миллионы. Выйдет и ещё убьёт. Что у нас, убавится народу, что ли? Новых, что ли, не нарожают Вове за материнский капитал? Ещё как нарожают. Кому-то нужно героин продавать и кого-то в армию сажать во благо вовизма. Так что убийцы нам нужны. Они в любом случае не убьют больше государства, а государство — главный конкурент нашим убийцам.
Зато духовности что у государства, что у наших убийц — хоть отбавляй.
Государство культивирует храмы и попов, чтобы отмыться, наши убийцы юзают этих попов и храмы. Всё просто.
Каждый человек внутри сволочь. И это не потому, что отступает этот человек от заповедей, грешит и нарушает гармонию мира своими мудачествами вроде убийств и изнасилований. Человек — это зверь прежде всего. Зверь физический и духовный. Человеку нужно жрать, человек видит несправедливость общества и придуманных законов. Он не верит ни во что, кроме своей звериной сущности, которая помогла ему протащить свой вид через миллионы лет эволюции. Всё, что есть в человеке прекрасного, выдумано культурой и Максимом Горьким. Убери культуру, которая со времён Моисея и до Владимира Путина запрещала убивать определённое количество людей в определённые дни недели — получишь настоящую живую природу.
Кто в халате — тот и будет психиатр. У кого ружьё — у того будет еда. У кого принципы и мораль — первым погибнет в настоящем, жестоком и правильном мире природы.
Войны между человеками прекрасно показывают как должно быть.
Вон Бамбула воевал в Афганистане с душманами. Послал его воевать Горбачёв. Замутил всё это Ильич, а в итоге Ильичи оба померли не на этой войне, а Горбачёв жив и здоров. И вроде как ещё славный парень, закончил он эту войну, говорят. При том, что когда эта война начиналась, Горбачёв не орал и не бегал с плакатами против неё, а спокойно сидел в президиумах и на пленумах с остальными коммунистами и фашистами. И не было ему дела до Бамбулы, который без башки домой приедет. Он Бамбулу не рожал. Он всего лишь его убил.
И сейчас это царствие вовизма тыкает меня рожей в свои храмы и в попов, называя меня особо опасным для общества и для покорителей материнского капитала. Меня, который по сравнению с ними не то что ангел, а просто эталон всего прекрасного в мире.
Ну навертел я что-то там со своим придурошным другом, но я никого не убил, не повесил и не отправил в Афганистан. А они миллионы людей замочили и сейчас продолжают. А скотина — я. Вова не скотина, нет. Вова хороший. И Медвед хороший, я сел при нём. Вся власть от Бога, говорят они уже две тысячи лет и приписывают эту фразу самому Богу, точнее, Сыну Его. А что, очень удобно. Вертикаль власти. Ветхозаветный Бог мочит всех миллионами, новозаветный (вся власть от Бога) мочит миллиарды, прикрываясь словами, что вся власть от Бога, а сколько вовизм замочит — остаётся гадать.
И вот наш дурак обыкновенный, дурдомовский, случайно по пьянке убивает кореша своего. И даже не ест его, а просто ножиком или ещё чем потыкает.
И дурак наш — убийца. Он должен сидеть или лежать. Хрен с ним, мы ему пенсию дадим, он же всё-таки наш дурак, общий.
А сколько лет, сколько миллиардов лет должны отлежать в дурдоме все эти сволочи, начиная от «вся власть от Бога» и заканчивая современными фашистами? Это какой же суд и какая комиссия из психиатров должна быть у них? Бог должен судить их сам? Он и судья, и психиатр?
Хорошо, он их оправдает. Они в церковь сходят и свечку поставят. И попов разведут, и храмов настроят.
Поэтому нет правды на земле. И выше её тоже нет. И начиная от нашего дурдома, где дуракам врут о том, что их выпишут, и заканчивая самим Господом Богом правды вы не найдёте. Правда может быть только случайная: убил ты кого-нибудь, а тебя потом тоже убили. Вот и вся правда звериной сущности приматов, которые Максимом Горьким гордо назвали себя «человек».
Приматам дали сначала богов. Потом Бога, потом Иисуса, до кучи ещё всяких Кришн и Лао-Цзы, потом ренессанс и романтизм в музыке, потом Рахманинова, модерн, Гитлера и Ильичей, потом американскую мечту и Светлое будущее «ирер киндер». А приматы как убивали, так и убивают. Как воровали, так и воруют. Как грабили, так и грабят. Им на всё насрать, они звери в первую очередь, а уж потом ядерные физики и ценители си-бемоль прелюдий Баха.
Нечему тут удивляться и подводить мораль. Вся мораль этого общества за последние три миллиона лет — это убийство. И маскировать это бесполезно. Всех трупов не спрячешь, даже если ты сам Вова.

28

Постоянное чувство вины, от которого никуда не спрятаться и не скрыться. Психиатры говорят, что это химия нарушена у меня. Наверное, химия, но сколько уже можно таскать за собой эту невыносимую гирю? Ни одна водка в мире не спасёт от этого превосходящего всего ощущения. Это как будто ты постоянно с похмелья. У тебя и стыд, и срам, и вина за всё человечество в одном флаконе. И что тебе делать, такому уроду, в мире живых и вечно созидающих? Тебе остаётся одиночество, которое само по себе прекрасно. И горе тем, кто не понимает его суть, а стремится возвыситься над такими же идиотами, как он сам. Человек, по-настоящему одинокий — счастлив. Ему плевать на свершения и победы кого-то, кто ещё жив, плевать на тех, кто совершил и умер. Одинокому человеку всё по плечу, так как его не заботит происходящее вокруг. У него есть только он сам. А у себя самого — вина. Его огромная вина, имени которой никто не знает, а доктора говорят, что химия.
Но Господь дал нам химию и физику не для того, чтобы мы искали её в своих безумных мозгах и выясняли причины наших бед. Господь нам заповедовал химию, чтобы мы развивались, не думали о печали и как-то жили. Пусть плохо, как нам кажется, но мы живём. И мы в дурдоме. Это хорошо.
Многие живут даже не в дурдоме, им ещё хуже, чем нам. У нас еда три раза в день, врачи и уколы. У меня уколов нет, у меня сонапакс, таблетки. А у кого-то даже сонапакса нет. Ходит такой человек по окружности земли, а у него ни сонапакса, ни врачей, ни дурятника вокруг. Куда пойдёт такой несчастный? Правильно. В Ад и Петербург пойдёт, так как он в любом случае смертен. В этом-то весь прикол жития и бытия. В том, что человек размечтается и обзавидуется, потом получит своё, увидит, как умер самый главный его сородич или враг — и тут же сам отправится восвояси. Крякнет от отрыва тромба или какой-нибудь другой сердечно-лёгочной муры. И нафига ему были нужны его свершения в миру? А он так страдал от того, что нет у него чего-то бесполезного. Нужного, как ему казалось.
Но нужное только в смерти. Или в дурдоме — выбирайте альтернативу. В дурдоме вас покормят. В смерти закопают к червякам. Так не лучше ли всем стадом перейти на дурдомовскую форму правления и жизни? Сиди себе в печали, смотри в окошко и плюй на повадки хомо сапиенсов, плодящихся и увлекающихся. Создайте себе собственный дурдом, если поблизости такого нет. Купите халат. Повесьте на стену портрет профессора Ганнушкина и профессора Сатаны, и будет вам счастье и покой до конца ваших жутких дней.
То, чем вы занимаетесь в миру — это в любом случае некрофилия. Засранцы, страдающие некрофилией в последней стадии, вы ещё похваляетесь друг перед другом своими эфемерностями! Да вы просто кретины, мать вашу. Вас надо лечить в Петербурге Сатаной и галоперидолом, чтобы вы хотя бы умерли свободными.
Вот у нас есть доктор — а у вас его нет. Поэтому мы гораздо ближе к создателю, чем вы. И вы сколько угодно можете нас засовывать в дурдома, мы всё равно вылезем и опять вам насрём, собакам. Вы от нас просто так не отделаетесь. Мы вам в любом случае глаза откроем на настоящую печаль и на свет нашего сумасшедшего провидения. Так как у нас есть надежда — выписка. А у вас надежды нет. Все ваши желания — это ваши понты друг перед другом, а это, опять же — ваша звериность. Выживет только та особь, у которой будет лучше шерсть, нестрашнее морда и длиннее автомобиль или член. И вся ваша суета оправдана только инстинктом размножения и выживания. И размножитесь вы и выживете ещё пару тысяч дней, а потом в «Пазик» — и в Костерёво на кладбище.
Поэтому выбрасывайте свои гаджеты, берите тетрадки и отправляйтесь к нам. На опыты.
У нас хорошо. У нас кормят и пускают гулять. Можно курить.
Но всё равно, что бы я не говорил, берегите свою свободу. Ваша свобода — это прежде всего ваша жизнь. А там уж посмотрим, вечная жизнь или наполовину.
Свобода — это самое последнее, что осталось от Бога и то, чего ещё пока не коснулась звериная природа человека. Так что по-настоящему свят только свободный.
А свободный, стало быть, свят.

2018 — 2019