Юлий СТОЦКИЙ

СПИХИАТРИЯ: PRO & CONTRA

18+.

Юлий СТОЦКИЙ, 44 года, Член Союза журналистов Москвы, Свободной конфедерации политологов и географов Финляндской Республики, Союза писателей Берлина, Союза писателей Бонна, Международного сообщества писательских Союзов, Всемирного союза японской поэзии «Аромат Востока», Союза поэтов Москвы; Заслуженный деятель телеискусств ток-шоу России, Бронзовый призёр Всеевропейского конкурса русской прозы 2010 года; член Всегерманского интеграционного Совета при Bundesrat’e ФРГ, Кавалер ордена мужества РФ, с 1982 по 2012 год 88 раз в России и в Германии госпитализировался в нейрохирургические и психиатрические стационары, в совокупности проведя ТАМ 14 лет жизни; дважды разведён; воспитывает взрослую дочь.

ПОЗВОЛЬТЕ ЗАЩИТИТЬ!

Врачи – по сути соль земли. Моральный авторитет в обществе у них большой. Но есть одна медицинская специализация (не хуже и не лучше других), которую наша драгоценная творческая интеллигенция так и норовить пнуть побольнее, позубоскалить над ними «посмешнее» и т.д. Это – психиатры. А, кстати, их пациентов, и без того несчастных людей, втоптать в грязь и смешать с мусором – вообще комильфо.

Начало и, так сказать, половину «успеха» дикой травли отечественной психиатрии в книгах, газетах и фильмах положила кинокомедия «Кавказская пленница». Фильм суперпопулярный – и это уже полвека. С некоторыми оговорками, но можно сказать, что и поныне «сведения» об устройстве психиатрии больше половины соотечественников черпают из этой кинокартины.

Все помнят мигающие, в стальной оплётке, лампы экстренного вызова санитаров (чего никогда не было -- и нет), деревья во дворе с электрическим сигналом (чего тем более быть не может). А люди смотрят и верят. Почему? Потому что правдивых репортажей из психиатрических больниц ни на газетных страницах, ни на экранах – просто нет. Если что и появляется, то «жаренные» факты, да ещё и написанные безграмотно, совсем без вхождения в тему, типа «детей из детского дома в психушке кормили три раза в день аминазином». Поясняю, аминазин – снотворное, и даётся только на вечерний приём. А Вы думаете, в таком свободном Интернете пишут правду о дурках?! Вот сайт Независимой (видимо, от здравого смысла) психиатрической Ассоциации Украины. Якобы фоторепортаж из киевского дурдома. Кадры просто страшные… Но что же они так сильно напоминают?! Начинаю рыться в архивах. Так и есть! Это – один к одному воспроизведённые фото 1944 года из гитлеровского концлагеря Майданек. А продвинутые юзеры смотрят и верят. Это потому, что настоящих фоторепортажей из настоящих психиатрических больниц в Сети просто нет! А зачем? «Утки» ведь вкуснее…

С экранов кинокомедий, со страниц юмористических книг и журналов обществу просто вдалбливаются нелепейшие стереотипы, и люди начинают в них верить. Верят, к примеру, в то, – что через палату в больницах «наполеоны», «инопланетяне» и «прокуроры». На самом же деле такие расстройства личности встречаются не просто редко, а крайне редко – сотые доли процента на весь контингент обитателей психиатрических больниц, причём любой страны. Ну как же! Шурику ведь сказали!!!

Для современного российского общественного сознания типично, что узкие (!) психиатрические термины, в крайне условном и чётко не определяемом значении («аффект», «психический срыв», «истеричка», «психопат», «параноики», «шизофреники-шизоиды», «имбицилы», «двинутые по шизе», «дебилы», «маразматики», «склеротики») легко и как-то даже триумфально вошли в бытовую речь почти всех страт общества, и прежде всего, как средство психологическо-социальной дискредитации неудобных, непонятных людей, путём исключения их из понятия «МЫ = нормальные», делая таким образом это «МЫ» привилегированным и чуть ли не снабжённым индульгенциями. Всё это создаёт богатые предпосылки для произвола на работе и в быту. Например, лёгко и безответственно используется термин - «психическая девиация/психическое отклонение/психическая ненормальность» для любого, какое понадобится, внеправового ущемления прав человека, - конкретным чиновником, участковым милиционером, сотрудником детских комиссий, которые вообще не имеют психиатрического образования! Всё это приводит к тому, что люди, у которых в результате нашей богатой стрессами жизни появляются либо временные, либо локально-функциональные нарушения психики, очень боятся обращаться за помощью к профессионалам – психиатрам и психоневрологам. А «раскрученные» и «модные» психотерапевты и психоаналитики помочь могут, увы, далеко не во всех случаях.

Вообще, лёгкость, с которой человека записывают в изгои, просто поражает. Поражает и та безаппеляционность, с которой употребляется понятие «сумасшествие», «сумасшедший дом». Читаем абсолютно нейтральную по отношению к психиатрии статью в «Новой газете». Статья хвалебная, бесконфликтная абсолютно не критическая. Второе июля 2012 года, дифирамбы и поздравления Юлию Гусману (к нему-то, кстати, никаких претензий). Но вот что написано – написано как само собою разумеющееся: «Закончив медицинский институт по специальности «психиатрия», Вы работали на «скорой помощи» и в сумасшедшем доме, защитили диссертацию, после чего стали режиссёром массовых зрелищ». Как, ничего?! Да, ничего – пипл схавает. И если даже ведущие журналисты лучших газет пишут ТАК, то что же ожидать от простого народа. Однажды мы всей семьё возвращались на поезде из Пицунды, заняв (нас было четверо) всю плацкарту. Мы смеялись, шутили, цитировали известные книги и стихи. И тут я услышал тихий шёпот (а у меня прекрасный слух) с противоположных полок: «Вот, все с высшим образованием видать, говорять как непонятно, видать точно – шизофреники…»

Естественно, что любую идею можно довести до абсурда. Любой язык делится на две «половинки» -- литературный язык и разговорная речь. В неформальном бытовом общении никто не может запретить говорить (по ситуации) : «Ты что, с ума сошёл?!» или «Так ведь это же – бред». При этом это уже не медицинские термины, слова употребляются в опосредованном, переносном смысле. Но обидно, когда такое попадает в искусство, чистоту русского языка всё же надо хранить. Даже в безобидных мультфильмах, да ещё, можно сказать, «на ровном месте», не предвещающих никаких отсылок к психиатрии, проявляется эта анти-психиатрическая ксенофобия. Сова случайно задевает в полёте лапой ёжика, и, как Вы думаете, что он ей говорит? Что-нибудь вроде «Кыш! Пошла вон отсюда!!!»? Нет! Он ей кричит: «Псих!» И всё. Эпизод закончен. И как всегда в мультфильмах, в убыстрённом режиме, начинается показ уже следующих эпизодов приключений ёжика и совы… Слово употребляется бездумно, глупо, к тому же явно неуместно. У мультяшной совы не было никаких признаков неадекватного поведения, даже странного поведения не было. Сова как сова. Летает, ухает. Нет, это не преступление, это просто непрофессионализм авторов.

Но коснёмся собственно филологии, а, значит, интеллигенции.. И тут мне хочется отметить, что разговорное слово «Дурка» гораздо, что ли, честнее, чем псевдо-интеллигентское «Психушка». Слово «Дурка» -- народное и непосредственное, а слово «Психушка» -- выспренное и снобистское. «Дурка», «Дурдом» говорят те, чьи родственники и друзья не раз бывали там, а «Психушка» (трясясь, видимо, от внутреннего презрения) говорят те, кто, можно сказать, и «не нюхал психиатрического пороха»…

Есть любимый зрителями сериал «Глухарь». Выделяющийся в потоке других сериалов. Потому что умный, потому что честный. Кино с большой буквы, а не «теле-добавка» к ужину. Там есть серия про трагедию психического больного человека. Ему в аптеке продали таблетки-пустышки, и от отсутствия корректирующей терапии он совершил преступление. Преступление раскрыто. И что же делают такие симпатичные герои сериала. У них ни скорби, ни сострадания. Они весело гогочут, пересказывая ненормальные слова несчастного. Я сделал стоп-кадр. И возненавидел прежде очень положительного героя-следователя. Этот смеющийся оскал – оскал всего нашего кинематографа. «Если психиатр – то сам больной», «если съёмка в степах дурки – сплошные шутки, комедийные больные и ещё более комедийные врачи»… Это так. И это – страшно. «Если бомж – значит, уже не человек. Можно избить, а то и убить». Так рассуждают многие. А ещё многие в эту фразу могли вместо «бомж» вставить «психиатр и псих». А что, разве это уж такое большое преувеличение?! Не думаю.

30 августа 2013 года, гор. Москва, р-н «Богородское».

«Шакал» на больничной кровати

В «черных» риэлтерских компаниях появились новые штатные единицы
36(70) от 5 сентября 2007

 У этой истории – увы, московская «прописка» и далекоидущие планы. А от действий «черных» риэлторов и алчных сотрудников некоторых психиатрических больниц пострадало уже немало народу. Каким же образом?
Красавчик Русский
 ОН вошел в приемный покой одной из московских окружных психиатрических больниц –  высокий и статный, 25-летний посетитель в дорогой кожаной куртке. Был полный диссонанс с пациентами, сидевшими в очереди на госпитализацию, – больные с потухшими взглядами, трясущимися руками. Красавчик махнул рукой в окно – «все идет, как надо!» И хозяин «черной» риэлтерской фирмы, увидев этот жест, сел в свой Lexus и уехал. А красавчик напустил на свое лицо болезненную гримасу и подошел к дежурной медсестре:
 – Сестра! Я – Виктор Дмитриевич Русский, вот полис, московская прописка. У меня – депрессия, голоса, страхи. Вы меня возьмете?
 – Конечно! Это и есть профиль психиатрии.
 А через полчаса к этой больнице, в переполненном автобусе, подъехал владелец собственной московской квартиры – Александр Фомич Дедушев. Ему срочно нужно было пройти курс психокоррекции, по диагнозу. Денег последние годы, как по болезни Дедушева уволили с работы, не хватало. Александр Фомич ложился в больницу ради здоровья, а в результате этой госпитализации остался без квартиры. Стал лицом с печальным социально-средовым статусом «Б.О.М.Ж.». И помог ему в этом красавчик Русский.
Стая товарищей
 РИЭЛТОРСКИЕ фирмы и психиатрические больницы – что может быть между ними общего? Оказывается, есть. Ну, естественно, только у мягко говоря недобросовестных риэлтерских фирм, а точнее говоря – преступных. Тех, что даже люди из криминального сообщества презрительно называют «шакалами».
 А у «шакалов» свои моральные представления (их отсутствие). Они часто повторяют фразу: «Если он чокнутый – зачем ему квартира?».
 Однако действовать фирмам «черных» риэлторов последние 5–7 лет стало непросто. И законодательство новое появилось, защищающее собственников недвижимости, и сами состоящие на психиатрическом учете владельцы квартир после страшных 90-х стали умней. Теперь на психологическую обработку жертвы «шакалам» надо гораздо больше времени – надо постоянно быть рядом с жертвой, день за днем убеждать продать квартиру, внушить, что это – выгодно и совершенно безопасно. Но как это сделать? И тут преступные риэлторы идут на нестандартный шаг. В штате таких риэлтерских компаний есть специальные сотрудники, внедряемые «агенты влияния», которые, мастерски сымитировав у себя психоз, ложатся в психиатрические больницы.
 А цель? Найти одиноких пациентов палаты №6, владельцев отдельных квартир. Найти и повиснуть на них, сутками не отходить от жертвы и рассказывать о радужных перспективах: продашь через наше агентство свою квартиру, купишь квартиру в Подмосковье, и – шикуй на разницу в цене.
Избушечка на курьих ножках
 СУДЬБА попавших «шакалам» на удочку – предсказуема. Вместо пусть даже и не очень комфортабельной и требующей капитального ремонта, но собственной квартиры они получают остов сгоревшей неизвестно сколько лет назад избы в самых далеких сельских районах Подмосковья. А у психически нездорового человека, как правило, нет ни денег, ни сил, ни умения построить на этом оказавшемся у него участке хоть какое-нибудь жилье. Теперь он – бомж, он лишен базовой опоры жизни – крыши над головой.
 А как же разница в деньгах за обмен? И тут вступает в силу вторая часть этого иезуитски подлого плана! Разница в цене городской квартиры и тьмутараканьского земельного участка, а это порядка 80 000–150 000 долл. в виде наличных, помещается «шакалами» в индивидуальную банковскую ячейку.
Пустая ячейка
 ПАЦИЕНТ психбольницы подходит к своему врачу и говорит: «Отпустите в банк – там мои деньги!» И получает отказ: врач уже получил хорошую взятку от «шакалов». Конечно, подавляющее большинство московских психиатров никогда не согласятся на это преступление – мошенничество с использованием своего служебного положения, но ведь в большой семье, как известно, не без урода. А деньги в банковской ячейке хранятся только 60 суток, а после этого возвращаются в собственность поместившей их туда стороны, т.е. псевдо-риэлторов. И подкупленный врач-психиатр ровно 60 суток держит больного в психушке. Потом больной выходит на волю. Лицом «Б.О.М.Ж.» и без денег. Да и пенсия теперь у него в два раза ниже – поскольку отныне он зарегистрирован-прописан в Подмосковье.  Вот такая «черная» история.

04 сентября 2007 г., гор. Москва.

ЖЁЛТЫЙ ДОМ ОБРАЗЦА НОВОГО ВЕКА

В понедельник вечером из спецпалаты психоневродиспансера поселка Богданово Псковской области, где содержатся обвиняемые в серьезных преступлениях, захватив заложника и прикрываясь им, убежали шесть пациентов. В прошлую среду аналогичный случай произошел в Челябинске. Россияне вдруг осознали: дурдом – не зона отчуждения. В одной Москве эти

заведения хоть однажды посещали 3,5 млн. человек.
«Мы выставили посты единой дислокации, – рассказал «Новым Известиям» начальник уголовного розыска Псковского РОВД Анатолий Павлов, – подключили ППС, ГИБДД, городские органы внутренних дел. Наши ребята приблизительно набросали схему движения беглецов».
В три часа ночи, когда милиционеры, дежуря на мосту Александра Невского, шутили про тех, кто с мечом к нам придет и от меча и погибнет, в поле их зрения показалась ватага разодетых парней. Тут их и задержали. «Днем всех шестерых доставили назад в больницу, – доложил нам г-н Павлов. – Невменяемых, на наш взгляд, среди сбежавших двое, остальные «косят» под психов. Знаете, если человек не умеет писать, его уже считают дурачком… О каком наказании для виновников ЧП вы говорите? По нашим законам не наказывается побег из больницы, там упомянут лишь побег из-под стражи и тюрьмы».
Инцидент исчерпан. Эту фразу, как мы выяснили у начальника пресс-службы Псковского УВД Ирины Тимофеевой, врачи повторяют раз в полгода – с такой периодичностью отсюда сбегают опасные пациенты…
При словах «психиатрическая больница» возникают какие угодно ассоциации, только не криминал, не деньги, не попрание прав человека. Для нас «дурки» – зазеркалье, антимир. За лечение в них не платят, наоборот, зачастую помещают туда принудительно. Меж тем «желтые дома» лишь внешне огорожены высокими заборами. На самом деле они являются важным социально-психологическим фактором нашей общей жизни.
«Независимые известия» два года назад рассказывали о судьбе Елены Г. Родной брат за взятки упрятал ее в «психушку», подал иск о признании её недееспособной, присвоил и продал её квартиру, доставшуюся Елене в наследство от отца. руководство интерната жуть как5 кисло восприняло весть об отмене ранее вынесенного судебного решения, которым Елена лишалась дееспособности. В частности, главный врач Вера Ведерникова, срываясь на крик, грозила любыми способами отменить кассационное решение Мосгорсуда и провести повторное освидетельствование Гершаник. Ни о какой выписке жертвы "квартирного вопроса", с которой суд снял клеймо недееспособности, врачи и слышать не хотели. Друзья и главный адвокат Елены Юлий Стоцкий готовились к долгой схватке с психиатрами, однако события стали развиваться с неожиданной быстротой.

Публикация в "Новых Известиях" с жизнеописанием пациентов психоневрологического интерната № 26 крайне заинтересовала Московский городской комитет здравоохранения. В район Выхино полетело письмо, мол, что у вас там творится - объясните. Более того, в середине апреля в интернате были замечены проверяющие из все того же комитета здравоохранения. Проводилась ли плановая проверка или чиновники решились на осмотр дома скорби исключительно из-за огласки дела Лены Гершаник, выяснить, к сожалению, так и не удалось. Но понервничали психиатры изрядно. Обещали даже прислать гневное письмо в редакцию, но так до сих пор этого и не сделали. Были, видно, у них дела и поважнее.

- В один из последних дней апреля я пришла навестить Лену, - рассказывает ее подруга Элина. - В интернате мне сказали, что несколько дней назад Лену перевели в психиатрическую больницу № 13. Ее состояние якобы ухудшилось, она стала опасной для себя и окружающих. А такое заключение психиатров, согласно статье 29 закона "О психиатрической помощи и гарантиях прав граждан при ее оказании" разрешает принудительную госпитализацию.

В больнице Лену навестила сотрудник Гражданской комиссии по правам человека и ее общественный защитник Любовь Белошвейктня. Как выяснилось, получив известие об отмене судебного решения по недееспособности, Елена Гершаник последовала совету своего адвоката и написала заявление на выписку из психоневрологического интерната. Ответом врачей стало назначение удвоенной дозы аминазина и сероквеля. Под его действием Лена стала вялой, почти не вставала с кровати. Чтобы хоть как-то себя расшевелить, рассказала она Любови Белошвейктнёй, сидела и ковыряла свой палец. Думала, что хоть боль выведет ее из оцепенения. Но психиатры расценили ее действия, как потенциальную опасность для окружающих, и отправили в «дурку».

Любопытно, что перевели Гершаник в психбольницу как раз накануне разбирательства в Измайловском суде, в ходе которого должен был окончательно решиться вопрос о ее дееспособности. "Тем самым психоневрологический интернат обезопасил себя, - поясняет Любовь Белошвейктня. - С юридической точки зрения на момент судебных разбирательств за пациента несет ответственность то учреждение, в котором он пребывает. Получалось, какое бы решение ни принял суд, психоневрологический интернат тут ни при чем.

Поначалу, если вы помните, - продолжает Любовь Белошвейктня, - главврач психоневрологического интерната собиралась провести повторное освидетельствование Гершаник. Мы опасались предвзятости комиссии. А более всего боялись, как бы накануне экспертизы Лену не "накачали" какими-нибудь препаратами. Но, видно, благодаря тому, что дело получило огласку, внутри-интернатовская экспертиза так и не состоялась. От Гершаник предпочли избавиться. Расчет был прост: если суд признает ее дееспособной, то претензии за принудительное лечение пусть она предъявляет больнице".

В психиатрическом стационаре Елену никто удерживать не собирался. После перевода из психоневрологического интерната насквозь пропитанной аминазином женщине дали отдохнуть и отоспаться. Уже несколько дней спустя Лена почувствовала себя гораздо лучше. А 13 мая Измайловский межмуниципальный суд окончательно восстановил ее дееспособность.

На заседание не явились ни брат  Елены , который когда-то ратовал за объявление сестры сумасшедшей и не способной отвечать за свои поступки, ни психиатры, ни представители районной управы, которые по закону должны опекать недееспособных с подведомственной территории. Словом, поддерживать исковые требования было некому. Заключение социальносудебнопсихиатрической экспертизы, на основании которого полгода назад  Гершаник  признали недееспособной, фактически превратилось в филькину грамоту. Как ни силились судьи, но так и не смогли выудить из резолюции экспертов-психиатров, в чем именно якобы проявляется "значительное психическое расстройство" Елены. Суд предоставил ей полную свободу определять свою дальнейшую судьбу.

Буквально на следующий день после вынесения вердикта женщину выписали из психбольницы. Правда, пока о вольных хлебах говорить еще рано. Паспорт и все документы Елены по-прежнему находятся в психоневрологическом интернате. Получить "вольную" у своих "крепостников" от психиатрии она надеется по предоставлении им судебного решения и справки о восстановлении постоянной регистрации по прежнему месту жительства.

P.S. "Новые Известия" будут продолжать следить за развитием событий в психоневрологическом интернате № 26 и за делом Елены Гершаник в частности.

(---Многим позже, Лена, когда уже вырвалась из постылых «объятий» интернатовского т.с. «очага», вдохнула воздух , без преувеличения, подлинной свободы, ей пришлось понять, что и «на вольнице» (как в психозастенках называют обычную, но, увы, ИМ недоступную, обычную жизнь обычных людей(, по московским проспектам и площадям кефирно-кисельные реки не текут, и пряничные домики не стоят. Пряник можно съесть, но за бесплатно его не дадут…) Круг друзей растерян. Работа… Безработица кругом. Лене было ох как несладко, испытания «дуркой» сменились испытаниями жизненной неустроенностью. Два воспаления легких и два туберкулёза за полтора года… Безденежье и непросветная безнадёжность… Часто приходилось ночевать на решётке вентиляционной шахты французского консулата на Якиманке… С иностранного тех.-объекта менты не гоняют…---)

Усилиями правозащитников судебные решения были аннулированы, Лена вышла на свободу. Но теперь уже по-настоящему больным человеком. Сыграло свою роль близкое знакомство с печально известным сероквелем (этот сильнодействующий препарат применялся при «лечении» многих диссидентов в 70-х годах), а в лекарственной карточке, он, естественно напрочь отсутствовал: вдруг комиссия ПРОВЕРИТ, хотя, надо признать, о визитах комиссий руководство любой эсэнговской психлечебницы обычно знает заранее… Но откуда?! Сергей З., психиатр с более чем двадцатилетним стажем, утверждает: любой врач, зная о побочных действиях некоторых психотропных препаратов, будет оберегать своих близких от недобросовестного стационарного лечения. «За считанные дни при помощи психотропных веществ из здорового человека можно сделать полного инвалида».
Но одно дело твои близкие – и совсем другое «клиенты», за которых прилично заплачено…
Казалось бы, мы свыклись с мыслью о том, что медицина в России платная. Ищем тому оправдание в зарплатах и условиях работы врачей и «младшего медперсонала». Но в отношении «психушек» (не всегда, конечно, но часто) приходится говорить о самой настоящей коррупции.
Вот, что называется, навскидку, несколько цифр. Разовый свободный выход за пределы территории – 150 рублей, неограниченный свободный выход на две недели – 3000 рублей, право пользоваться в интернате Интернетом, мобильником или ноутбуком – 1500 рублей, а в больничном стационаре ещё дороже – 2000 рублей.
В «желтых домах» субъект коррупции не только деньги – дармовой труд пациентов также вовлечен в незаконный оборот. Мыть полы в палатах пациенты принуждаются под угрозой уколов нейролептиков. Законное право пациента позвонить домой дают лишь тем, кто моет полы в коридорах и подсобных помещениях. Зарплату за мытье полов медперсонал исправно получает. Другой вопрос – что мизерную.
Обратная сторона коррупции в «желтых домах»: зачастую преступнику, проходящему экспертизу, светит приличный срок, и, если комплексов по поводу статуса «психа в законе» он не испытывает, легко получает спасительную справку. А в «желтом доме» «крутой» постоялец не бедствует.
Во время всего срока госпитализации стодолларовые купюры постоянно перекочевывают в карманы медперсонала среднего звена: за отдельную палату, за право ходить в домашнем, а не в больничной пижаме, за право иметь с собой игральные карты, за право курить в палате… Но главный пункт расходов – момент выписки! До 2 тыс. долларов обходится «клиенту» гарантия того, что его история болезни отправится в архив медстола больницы, а не будет, как положено, отправлена в психоневрологический диспансер для постановки на учет.
Хотя вопрос непростой: попал один раз и случайно - зачем же учёт? Портить жизнь? Это у нас умеют. А если по-серьёзному, учёт (нормальный) необходим, для безопасности общества: некоторым нельзя доверять ни машину, ни тем более оружия, пусть даже газового или травматического. Хоть им это и неприятно, но что поделаешь, - справедливо. Т.е. желателен индивидуальный подход, - и где же он?
Криминальный авторитет Сак. (Э. Эс.) занимался в 1990-х в Адлере торговлей живым товаром. Доверчивые женщины массами переправлялись им на «престижную работу в Европу», пополняя на деле публичные дома. Когда в 1999 г. дело близилось к аресту Сак., он стал стучаться во все двери психиатрических учреждений Краснодарского края. Там ему посоветовали ехать в Москву, где взятки берут охотнее. Так и оказалось: через два месяца он вернулся в Сочи со справкой о полной невменяемости. И вернулся к своему любимому бизнесу.
Судьба иного рода, но тоже весьма характерная. 33-летний москвич Андрей Ц. в декабре 2003 г., поссорившись со своей девушкой, вышел из ее дома возле станции метро «Тимирязевская» в расстроенных чувствах. Со зла пнул подвернувшийся ему облепленный снегом столб. От неслабого удара плохо закрепленная стойка ворот упала и поцарапала припаркованную рядом иномарку. Суд, может, и ограничился бы административным штрафом, но на беду Андрей в свое время откосил от армии через психиатрию. В результате незадачливого любовника решили отправить на принудительное лечение в специализированную психотюрьму на севере Подмосковья. Пока дожидался в обычной горпсихбольнице вынесения приговора, местный зав-отделения предложил ему за две недели собрать 1000 долларов, и тогда он оставил бы Андрея легально отбывать срок у себя под крылышком. Друзьям в оговоренный срок удалось наскрести только полсуммы – и Андрей отправился «топтать психозону»…
Справедливости ради скажем: обитатели «желтых домов» давно стали бы для россиян психическим Чернобылем, если бы не честные, самоотверженные врачи, исполняющие свой долг вопреки существующей системе.
Андрей Л., работающий в одной из столичных больниц, говорит с горечью: «Главная проблема, вторая после нехватки лекарств, – то, что начальство загружает нас писаниной. Все новые и новые формы отчетности, абсурдной и никому в действительности не нужной. Частые беседы с пациентами – ключ к лечению, а на них остается все меньше времени. В результате мы вынуждены выписывать не до конца пролеченных людей…».
Значительной части пациентов нужен не психиатр, а психокорректор – их просто-напросто «достала» жизнь с нарастающим потоком стрессов. А должностей таких в штате большинства больниц нет, есть лишь в элитных. Опять все упирается в деньги: редкие психиатры соглашаются выступать в этой роли, не получая прибавки к зарплате.
В общем, с какой стороны к «желтому дому» ни подходи – видишь одно: срочно требуется разработка и принятие федерального закона «О нормах и правилах отношений и поведения врачей, медперсонала и пациентов в психиатрических стационарах». Существующего закона «О психиатрической помощи» недостаточно! По-прежнему всё, творящееся в стенах «желтого дома», определяется крайне субъективным мнением психиатров: можно ли пациенту пить чай и кофе (в нормальных количествах, потому, что там случается и иное), разрешено ли пользоваться бритвой (для мужчин), какой длины носить юбку (для женщин), слушать плеер или нет. «Наши психиатрические лечебницы хуже, чем тюрьма, – говорит консультант Гражданской комиссии по правам человека Любовь Белокобыльская. – Из тюрьмы можно выйти по истечении срока наказания, из «дурки» выхода практически нет – или, как любят шутить сами психиатры, только один выход, на кладбище. Диагноз становится несмываемым клеймом на всю жизнь. А заключения психиатров обжалованию не подлежат. Здесь врач – «бог», царь и герой. Как скажет, так и будет. Без его разрешения не только на улицу, в туалет не сходишь…».
Действующий закон «О психиатрической помощи» был принят в 1992 г. не без давления Всемирной психиатрической ассоциации (ВПА). Российской психиатрии было поставлено ВПА несколько условий, а именно: публично признать имевшие место в СССР злоупотребления психиатрией в политических целях, реабилитировать пострадавших от этого, принять закон о психиатрической помощи и гарантиях прав граждан при ее оказании, не чинить препятствий процедурам инспекционной деятельности ВПА, обновить руководство официальной психиатрии. Не-добровольная госпитализация предусмотрена по закону лишь в исключительных случаях, когда больной представляет угрозу для себя или окружающих.
Разумеется, столь громоздкая процедура не могла понравиться психиатрам. В прошлом году на рассмотрение Госдумы был внесен проект поправок к закону, разработанный в институте им. Сербского, где в свое время был изобретен термин «вялотекущая шизофрения», позволявший признавать больными лиц без видимых признаков болезни, что широко использовалось в СССР в политических целях. Поправками предусматривались принудительное задержание пациента в больнице решением врача без санкции суда в течение 10 дней, насильственное лечение людей, «не способных понимать смысл происходящего, но не являющихся недееспособными», что позволяет считать таковым кого угодно. Правозащитники и пострадавшие от принудительного лечения выставили пикеты, забили тревогу в СМИ. В последний момент рассмотрение поправок было отменено. «В Думу давно не поступал закон, который нарушал бы столько статей Конституции», – заявили тогда представители Гражданской комиссии по правам человека. Группа адвокатов, специализирующихся по делам, связанным с психиатрией, разработала альтернативные поправки, пока не принятые к рассмотрению.
Но факт, при всем уважении к медикам, остается фактом. В отсутствие новой законодательной базы ситуация на 100% такова: психиатры – феодалы, «психи» – вассалы. А вассалы, по определению, сами скатываются к системе феодализма, что в российских условиях обозначает «дедовщину», пусть и в облегченной форме…

Как попасть под жестокий каток дедовщины – известно: надо иметь несчастье быть в возрасте восемнадцати лет. А вот как абсолютно здоровые люди вместо свободы, любви, семьи, друзей, хобби, работы (т.е. нормальной жизни), быстро и неожиданно для себя получают побудку с аминазином в семь утра, - об этом подробнее.

В современной России есть несколько способов психически нормальному человеку попасть в качестве пациента в психиатрический стационар (больницу). Рассмотрим обстоятельства каждого из них. Обращение к психиатрам, например, при стрессе, в форме визита, - ничем вам не грозит. Но по телефону (даже по «телефону доверия») – может иметь последствия: вычислив вас по номеру, могут прислать «перевозку».
Вообще, в современной России есть масса квалифицированных частных специалистов: психологов, психокорректоров, психоаналитиков и даже инфо-кармо-биокармаэнерго-терапевтов – обращайтесь к ним, тогда риск потерять свои гражданские права у вас будет сведён к нулю.

1. Коварство сослуживцев, соседей, тёщи-тестя-свекрови-свёкра – по принципу «если потенциальная жертва психиатрии «болтается под ногами» и всем мешает», т.е. если вы не дороги кому-то их ваших близких, и они не порядочные люди.
Чаще всего в этой ситуации «москвичей портит квартирный вопрос»! Теоретически у жены (мужа) есть шанс через ряд госпитализаций супруга (супруги), используя безразличие психиатров и социальных работников, а иногда их и подкупая, добиться признания своей половины недееспособным (-ной) и установить над ним (ней) опеку. Из этого вытекает вполне юридически обоснованное управление финансами жертвы и переход квартиры или доли квартиры во владение организовавшего это. Таких случаев в современной России – сотни! «Раскрутить» ситуацию назад и дезавуировать признание недееспособным крайне сложно. Государственные органы за это не берутся, обращаться приходится к адвокатам. Средняя цена выигрыша такого гражданского иска – 15 тысяч рублей. Но учтите! Вам будет невозможно снять свои деньги со счёта – всеми вашими финансами будет управлять ваш опекун – т.е. лицо, сотворившее с вами это!

3. Экстремальная ситуация в общественном месте, и, как следствие, ошибочный вызов «перевозки». Варианты этой ситуации могут быть различны; итог, как правило, один – принудительная госпитализация.

4. Госпитализация из «склифа» вследствие ошибки врачей. Обычно это происходит так: врачи скорой помощи, забравшие вас из дома, к примеру, с острейшим пищевым отравлением, замечают на вашей прикроватной тумбочке пустую упаковку, скажем, аспирина (т.е. якобы выпил всё сразу) Часто из этого делается вывод, что вы пытались совершить самоубийство путём принятия сверхдозы обезболивающего. Ваши объяснения в «склифе» ни к чему не приведут, а только усугубят формулировку вашего будущего психиатрического диагноза.

5. Госпитализация из ОВД или вытрезвителя вследствие ошибки милиционеров. Тоже нередко встречающаяся ситуация. С вами реально произошло нечто из ряда вон выходящее, а ваши рассказы об этом сотрудники милиции восприняли как один из вариантов бреда. Ситуация тупиковая, изменить такую ситуацию нельзя, надо минимизировать её последствия.

6. Действия коррумпированной власти (незаконное помещение в психиатрический стационар). И хотя за такое предусмотрена суровая 128 статья Уголовного Кодекса, продолжают идти на такие преступления, надеясь, что жертва власти, получив максимально сильный и пугающий окружающих ложный психиатрический диагноз, ничего не сможет доказать – к словам человека с таким диагнозом могут просто не прислушаться!

7. Предвыборные интриги. Если вы – доверенное лицо кандидата в депутаты или баллотируетесь сами, то на время предвыборной кампании вас, как это бывало, могут насильственно поместить в психиатрический стационар ваши конкуренты на выборах.

8. Переадресация пациента наркологами. По существу, стоит только наркоману проконсультироваться у пусть даже «своего» нарколога о своём психическом состоянии, как доверившийся наркоман сразу становится заложником «системы кулачного права» – т.е. психиатрического ограничения личных свобод.

9. Принято считать, что ельцинская демократия покончила с беспределом коммунистической карательной психиатрия и сделала систему отношений в рамках психиатрической тематики гуманнее и либеральнее. Конечно, это так. Вспомнить хотя бы январский 1992 года Указ президента Ельцина безоговорочно запрещающий использование в России сульфазина; этот препарат не был лечебным, не имел никаких полезных фармакологических свойств, его использовали только для наказаний, и, кстати, использовали его в Советской империи очень широко, доходило до абсурда: заведующие отделениями психиатрический больниц кололи его даже… санитарам, е6сли за ними находили какую-то провинность. А иногда изуверы-психиатры кололи сульфазин и больным и подчинённым им младшему медицинскому персоналу без всякого повода, -- просто чтобы «развлечься» наблюдая нечеловеческие мучения ими уколотых. Логическим завершением демократизации психиатрической сферы России стал Закон о психиатрической помощи и условиях её оказания от 1993 года. Закон либеральный и честный. Но вот в единственном аспекте он стал шагом назад! В кондовую совковую эпоху было гуманное правило, -- если у гражданина СССР было временное ухудшение психического статуса он мог ОДНОКРАТНО обратится за помощью в местный ПНД и получить её БЕЗ ПОСТАНОВКИ НА ПСИХОУЧЁТ. Либеральный закон 1993 года, однако, даже при этом противореча своему духу, отобрал это право. Плюс создал ещё одно (как будто их и без этого на моей родине мало!) поле для коррупции. Могу назвать расценки. По ценам 2004 года возможность избежать постановки на психоучёт обходилась и без того несчастным пациентам психиатров в 5000 рублей (134 евро 27 евроцентов). Всё это, я думаю, в особых комментариях не нуждается, разве что вспомнить, что по официальной оценки Счётной Палаты РФ в стране в год даётся мелких взяток за «некрупные» услуги общим объёмом в 42 миллиарда долларов, спрашивается: даётся кем, отвечается: даётся народом, им самым, просто все ТАК привыкли…

Так что, психически адекватному человеку потенциально грозит оказаться в психиатрическом стационаре, и краски здесь не сгущены, скорее наоборот, мы описали ситуацию в смягчённом виде!

Как видите, человек, способный адекватно ситуации адекватно на неё реагировать, т.е. нормальный, - может быть признан больным; или вовсе не тяжело больной может разнервничаться при беседе с психиатрами, и получить «крутой диагноз психа», а затем принудительно, но в рамках закона, будет помещён в среду реально тяжелобольных, где перенимает от них то, что объективно передаётся, как инфекция, на уровне психологии, и что в психиатрии признано как факт, и официально называется «контактной психастенией»! И круг замкнётся.

А.Карпов, начальник отдела психоневрологической помощи Министерства социального развития и здравоохранения РФ:
– Глупо отрицать, что в наших лечебных заведениях происходят случаи, по сравнению с которыми меркнут гоголевские «Записки сумасшедшего». Но психиатрия – скол всего общества, и скрытые в гуще общества болячки в «желтых домах» прорываются, подобно гнойникам. Если говорить о побегах – они совершаются часто, но преимущественно не из-за конфликтов с медперсоналом, а либо когда пациент не считает себя больным, либо если он принудительно помещен в клинику вследствие совершения преступления (принудительная, насильственная изоляция таких людей законом у нас пока не запрещена) и желает вернуться к своему криминальному прошлому. В прессе был поднят шум из-за случаев сексуальных домогательств, но у нас эта тема просто тонет в болоте других проблем. Если говорить о злоупотреблениях наших медиков, на первое место я бы поставил вымогательство денег с больных, а на второе – равнодушное отношение к пациентам. Мы постоянно усиливаем контроль, есть в УК статьи, предусматривающие ответственность за недобросовестное исполнение медиками своих обязанностей. Наше законодательство, кстати, признанное мировым сообществом, безусловно, нуждается в совершенствовании, но одними законами не обойтись. Основная проблема – не дефицит лекарств, не условия жизни психически больных и работа врачей. Проблема в, скажем так, не всегда честном, добросовестном отношении к делу, которому служишь. Нам предстоит воспитать таких педагогов, которые потом воспитают учеников, осознающих уникальность профессии врача-психиатра: прикосновение к самым больным и потаенным точкам личности человека. Сами понимаете, что это дело не одного месяца или года. И усилиями одного министерства его не поднять.
http://www.newizv.ru/news/2004-04-28/6350, 03 августа 2010 г., Берлин.

ЕВРОПА НЕ ХОЧЕТ ВЕРИТЬ В ИСЦЕЛЕНИЯ
ЗА «РЕЖИМНЫМ» ЗАБОРОМ

История создания некоторых лекарств бывает окрашена в мрачные тона драматизма и даже трагизма. Но это не значит, что эти лекарства – калечат: они – лечат!!! Они помогают, зачастую, и безнадёжным... Но странное и преступное понимание Еврокомиссией – правительством 27-ми стран Объединенной Европы «принципов человечности», делают ЕС прямо и не косвенно бесчеловечным к больным людям, вся «вина» которых в том, что им нужны ДЛЯ ВЫЖИВАНИЯ «нехорошие» с точки зрения ЕС лекарства... Евросоюзовцы и евросоветовцы ссылаются при этом на «невыносимые побочные эффекты, мол, люди перестают различать цвета, слышать звуки...» Это – ложь! Этого не происходит и не происходит никогда. Зачем же тогда столь уважаемой в мире организации, как Еврокомиссия, так нагло врать, и не только врать, а ещё лишать больных и несчастных людей очень нужных им лекарств?! Ответ неожиданен и жёсток…

Просто лекарства эти создал нацистский медик Йозеф фон Менгеле. Но он был не только палачом, и даже не столько палачом, как учёным. Смерть не ради смерти, смерть ради фармакологии. Вот что бесит ЕС! К тому же, кроме полу-демонизированной фигуры Менгеле, в его штате работали десятки честных немецких фармакологов, которые и создали сульфазин (оно, правда не относится к психотропному ряду, и служит для лечения – тоже страшной болезни – малярии), галоперидол, мажептил, – лекарства, которые уже больше семидесяти лет спасают жизнь людям.

Нацизм «снёс крышу» неглупому и талантливому немецкому народу, но вот «КРЫШИ», с современном понимании этого слова, как раз и не дал – отправил вместо этого в горы Сербии, Вязьму, Сталинград, пески Ливии, Тихвин... Миллионы и миллионы немцев, стиснув зубы, ругали Шикельгруббера, но оставались профессионалами, «мастеровыми» – говоря по старому.
Как известно, в Нюрнберге в 1945 году всем мировым сообществом официально СС признали преступной организацией, а маршевые роты солдат (то есть – вермахт), обозначили как вынужденных жертв тоталитарного нацистского режима. Проведу неожиданную параллель и сообщу малоизвестные, но достоверные факты… Так вот, и в медицине Третьего Рейха было совсем по-разному. Йозеф фон Менгеле и его лучший приятель, тот ещё подонок и непревзойдённый авантюрист Отто Скорцени – резали и калечили людей в концлагерях они преступники, почти забывшие Гиппократа. А просты немецкие врачи на Восточном фронте бескорыстно прячась от СС лечили от тифа и холеры русских стариков и детей, даже если их взрослые воевали в Красной Армии; не ставьте под сомнения мои слова: родную сестру моей мамы в возрасте четырёх лет, когда она на оккупированной территории в Воронежской области заболела сыпозным тифом, лечил и вылечил немецкий полковой врач, он даже и позже ходил к ним домой и узнавал, как поправляется девочка, -- не из корысти в любой её форме, а просто из человеколюбия, просто потому, что он был добрым человеком, потому что помнил свою клятву Гиппократа. Точно так же немецкие фармацевты, даже под жёстким и жестоким прессингом Менгеле и Скорцени, честно трудились и создавали лекарства, да С ЛЕЙБЛОМ «МАХЕН ИН ДЕМ РАЙХ», но этими лекарствами: мадетеном, люминалом, лепонексом, мажептилом сотни тысяч людей спаслись от тяжелейших расстройств психики, которые ничем другим вылечить невозможно. Но вот через 70 успешного применения этих препаратов «гуманисты» из ЕС (а в Европе, как известно, ну никаких других проблем нет!), решили, что лечить «нацистскими» лекарствами нельзя. Хорошими, но нельзя. Запретили их производство в Европе, но этого мало – вокруг целый мир, где тоже лечат и вылечивают, и в первую очередь евросоюзовцы решили «подрегулировать плохих» российских психиатров, это за то – что Россия САМА ПО СЕБЕ и лечит лекарствами, а не идеологемами...

Эта городская психиатрическая больница номер 5 в стандартном списке психлечебниц тел. Справочника ничем не выделяется, ничем особым не помечена. Слов «спецлечение», «суперинтенсив» ни в каком тел. Справочнике нет. Немного только удивляет, что больница ГОРОДСКАЯ , а находится она аж у Второго Бетонного кольца, за сотни верст от Москвы. Но как раз-то практический смысл в этом есть!

В больницу номер 5 не направляют «просто психов». А вот те, кто отягощен такими диагноза, и при том совершили, – нет, не преступление! – только и только административные правонарушения, их и отправляют в село Троицкое-Антропово Чеховского района Подмосковья – в эту пятую больницу... И тут больным на их конечно же несчастливой стезе – впервые, и впервые вполне серьёзно! – начинает везти... И тут надо пояснить один немаловажный момент. Эти самые комиссары (будто б 1920 е вернулись!!!) Совета Европы почти каждый месяц наносят «визиты невежливости» – во все психостационары в черте Москвы. Там они, данной им СЕ властью, следят чтобы пациентам не давали препараты, которые СЕ считает препаратами «несущими слишком тяжелые побочные эффекты», но это – ложь! Просто эти препараты изобретены помощниками того самого Йозефа Менгеле. Вот СовЕвр и свирепствует, изничтожает «нацизм в лечебницах СНГ»! В результате тяжело больные не могут необходимые лечение, и не могут и не смогут из-за ЕС вернуться в норму...

А вот в Чеховский район «советоевроповцев» не впускают. И правильно делают! Пациенты «пятерки» получают в полном объёме (по 350 – по 450 мг в сутки) лекарства, созданные Йозефом Менгеле. Благодаря этому больные в «пятёрке» буквально «вырываются из НИОТКУДА», их выводят из тяжелейших депрессий, перманентных суицидальных намерений, тяжёлых психозов, галлюциногенно-психотических синдромов и хронических синдромов т навязчивых состояний! Персонал больницы, конечно рад тому что СЕ даёт ему возможность ПРОСТО РАБОТАТЬ ПО СВОЕЙ СПЕЦИАЛЬНОСТИ, и поэтому, понимая свою уникальность и особую социальную ответственность перед обществом, ответственность по защите общества от психо-атак, зная и видя всю важность своей работы, относятся к больным-пациентам с особым теплом, большЕй, чем в других больницах, заботой. Даже называют их не «БОЛЬНЫЕ ИДИТЕ УЖИНАТЬ, БЫРА!», «а господа пациенты, ужин стынет». Смешно?! Нет!!! Так и везде должно быть.

Примеров, когда врачи пятой больницы вырывали пациентов из криминальной среды и возвращали обществу – масса. Александр Лакашев, 62 года.. До больницы – сплошные суициды. Вернулся из «пятёрки» – спокойный, доброжелательный, и! – рискнув своей судьбой взял кредит в одном немецком банке в РФ в 12 000 евро, и он теперь женщина, и он теперь певица Полякова, и он счастливая невеста. Ладно, пусть так, лишь бы не вешался. Жизнь всё расставит на свои места.

Борис Иванов, 38 лет, – в прошлом квартирный махинатор, после 5 лет в пятой больницы – теперь и представить не может как он мог «накалывать» людей на квартиры, курит, пьёт виноградное вино, смотрит комедии, много спит.

Александропуло Брускевич, 37 лет, всегда был не выдержан ни в мыслях, ни в поступках. И как результат – ударил шефа своей фирмы по лицу, да к тому же шефом была женщина. После двух лет в «пятёрке» стал толерантным, вежливым, добрым, всегда готовым терпеливо выслушать собеседника. И такие случаи совсем не единичны в Московской городской больнице номер пять в Чеховском р-не. Чудеса?! Только – чудеса эти современной российской психиатрии, применяющей лекарства Третьего рейха. А в странах Евросоюза рычат, обрызгивают своей дистиллированной слюной наших врачей...
Часто медсёстры «пятёрки» выходят замуж за своих пациентов. Но... Но тут тоже – жизнь есть жизнь. Медсестра Елена Буляева-Водко вышла замуж за готовящегося к выписке москвича, родила ребёнка, но потом её сильно потянуло назад в её Подмосковье – к подругам, самогону, парням... Бывший психбольной один растит сына, о жене старается не вспоминать, а она – о муже и сыне – тоже. Отец и ребёнок полностью социализированы, как говорят психиатры, «сохранны», в их отношениях НЕТУ НИЧЕГО ОТ П С И Х О! А если бы лечение проводилось не в больнице номер пять, вряд ли бы такой хэппи-энд...
ПОСКРИПТУМ. Елена Буляева-Водко постоянно от всех слышит в своём подмосковном Барыбине слышит и от своих друзей и от своих подруг «Вернись к мужу и сыну! Была же у Вас любовь! Была же у Вас семья! Всё было!!!» Я думаю, она вернётся.

Москва, 09 марта 2009 года

НОРМАТИВ ПО СУМАСШЕСТВИЮ

В прошлом году, 10 октября – во Всемирный День психического здоровья, в отечественной прессе были опубликованы действительно шокирующие цифры: сорок процентов россиян испытывают периодические проблемы с психикой, проблемы, пока не ставшие постоянными.
В обществе сложился порочный норматив: стресс иногда – человек как бы здоров, стресс постоянно – человек как бы болен, а значит, «псих», изгой. Даже главный психиатр России Татьяна Дмитриева признаёт: «В странах СНГ обращаться к психиатру всё ещё считается стыдным или неудобным, а общество относится к психически больным со страхом. И как результат – больные скрывают своё состояние и оказываются в изоляции». Верно сказано. И это, так сказать, одна сторона медали. Но разговор в этой статье пойдёт не о тех несчастных, кому нужна помощь от общества, а о тех, кто хотел бы как раз этому самому обществу прокричать: «Не мешайте нам, не унижайте нас, мы – больные, но нормальные (болезнь и норма – разные вещи!), и если вы, т.е. общество, наконец, это признаете, то польза социуму от нас будет, и не такая уж маленькая!» Ведь действительно, вопрос упирается в то, что определять как норму. Учитывая наползающую не только на СНГ, но и на весь постиндустриальный мир, «эпидемию» разнообразных психических расстройств, определить границы психических состояний - очень важно. Вот, допустим, из страшной цифры – шестьдесят тысяч ежегодных самоубийств в России (это даже больше, чем гибнут на дорогах!), подавляюще большая часть вызвана семейными и профессиональными неурядицами, драмами и неудачами, и только пара-тройка процентов суицидов вызваны состоянием непрекращающейся депрессии или ангедонии! Слава Богу, уже давно прошли времена сталинской «психиатрической юриспруденции», когда почти любое самоубийство постфактум объявлялось следствием шизофрении погибшего, и уголовное дело благополучно закрывалось.

Вообще-то, статья УК «Доведение до самоубийства» и сейчас-то используется крайне редко. Может быть, эта информация и не столь известна, но следственные органы и уголовный розыск сразу же после факта самоубийства начинают... копаться в медицинской карточке суицидника, находят там что-нибудь, почти у каждого можно найти!- а потом... всё сваливают на то, что, дескать, «человек не выдержал мучений болезни». А, так сказать, близкие, реально своим поведением доведшие несчастного или несчастную до петли, спокойно остаются вне зоны ответственности, и, соответственно, вне «зоны»...

Также немаловажен фактор общественного мнения, ведь даже при всех издержках нашей «суверенной демократии», в Администрацию президента и в Думу приходят люди, если и не отражающие в полной мере «чаянья народа», то по крайней мере, сформированные тем же «стереотипным» рядом, что и народ. «Псих? – НАПОЛЕОН! Ну, в крайнем случае, ПРОКУРОР!» И хоть с эпохи выхода на экраны сыгравшего столь зловещую для этой проблематики роль фильма «Кавказская Пленница», прошло уже почти полвека, до сих пор (Данные НИППОН ЭЙША МОТИТОГРИНГ) 98% россиян считают, что в психбольницах до все ходят в смирительных рубашках с длинными рукавами, по коридорам установлены сирены тревоги на случай побега, а единственным лекарством является – аминазин… Кстати, изобретенный ещё в 19-м веке! Сейчас лекарства пятого поколения позволяют решать даже тонкие нюансы душевных переживаний и комплексов. А 99,7 % (!!!) процентов убеждены, что лиц, состоящих на психучёте, не пускают в дальнее зарубежье. Видимо, Закон 1993 года. «О свободном выезде из РФ» воспринимается не более достоверным, чем сказочка о скатерти самобранке и гуслях самогудах! Психи – они шуты, клоуны неумелые, они не такие как мы, они – хуже. Вот вердикт общественного мнения. Однако, современная психиатрия (пусть и не всегда) способна лечить и вылечивать, правда, обычно как-то забывая вернуть ВЫЛЕЧЕННОМУ набор его гражданских прав!…Но общество и не собирается ни понимать реальность, ни в неё поверить: жить в мире ярлыков во многом спокойней.

Для современного российского общественного сознания типично, что узкие (!) психиатрические термины, в крайне условном и чётко не определяемом значении («аффект», «психический срыв», «истеричка», «психопат», «параноики», «шизофреники-шизоиды», «имбицилы», «двинутые по шизе», «дебилы», «маразматики», «склеротики») легко и как-то даже триумфально вошли в бытовую речь почти всех страт общества, и прежде всего, как средство психологическо-социальной дискредитации неудобных, непонятных людей, путём исключения их из понятия «МЫ = нормальные», делая, таким образом это «МЫ» привилегированным и чуть ли не снабжённым индульгенциями. Всё это создаёт богатые предпосылки для произвола на работе и в быту. Например, лёгко и безответственно используется термин - «психическая девиация» для любого, какое понадобится, внеправового ущемления прав человека, - конкретным чиновником, участковым милиционером, сотрудником детских комиссий, которые вообще не имеют психиатрического образования! Всё это приводит к тому, что люди, у которых в результате нашей богатой стрессами жизни появляются либо временные, либо локально-функциональные нарушения психики, очень боятся обращаться за помощью к профессионалам – психиатрам и психоневрологам. А «раскрученные» и «модные» психотерапевты и психоаналитики помочь могут, увы, далеко не во всех случаях.

Когда в ходе перестроечных преобразований наше общество стало всё более смело говорить правду о самом себе, вдруг выяснилось, что закоснелые постсоветские организационные формы охраны психического здоровья россиян являются слабыми, рыхлыми и несовершенными, а их методики – во многом устаревшими. Психиатрия «за закрытыми дверями», послушные психиатрам суды, права человека и гражданина в ракурсе понятий «вменяемость и адекватность», личная свобода (пусть даже маленькие её «участки»!) психиатрического пациента – все эти «белые пятна» отечественной психиатрии не способны ликвидировать своим рабочим подвижничеством честные психиатры, которых в СНГ, конечно, очень много. Само общество просто не хочет реформирования психиатрической сферы жизни, само общество трусливо шарахается от открытого обсуждения этой тематики. И получается так, что чаще всего о психиатре, проявляющем гражданскую инициативу, брезгливо говорят «работать не умеет, вот и лезет со своими идеями»…


...Вернёмся к тематике российских больниц и к клубку не только явных, но и латентных, их проблем.
Тут не надо сбрасывать со счётов пришедшую на смену «эпохи реформ», да ими-то и вызванную, просто феноменально высокую усталость российского общества. И вот, один из немногих, оптимистически настроенный человек попадает даже не в психиатрическую, а в обычную соматическую больницу, и там он, не всегда, но не редко, окунается в атмосферу депрессии и подавленности – как концентрацию чувств, коими живёт общество... Все эти разговоры о врачебных ошибках (действительных и мнимых), о неэффективности лечения и страшной дороговизне лекарств, а также постоянные сетования на «тяжёлую судьбу России, которую поделили между собой олигархи, депутаты и интердевочки, начисто лишив народ нормальной жизни!»... Знакомо?
Кроме «неуловимого осадка» испытываемой физической боли, в больницах гнетёт многое – это уже по части психологии, скорее, социальной психологии...
Грошовые зарплаты санитарок и нянечек у многих из них (слава Богу, что не у всех!) вызывают зависть к просто нормально зарабатывающим пациентам (действительно богатые в государственно-муниципальных больницах не лечатся). А в такой ауре продуцируется уныние и неверие в выздоровление.

Зачастую в больницах по полгода-году сломаны УЗИ и рентгеновский аппарат. Но не ремонтируют их не из-за отсутствия средств, а именно по той же причине: заниматься диагностикой врачам просто не хочется: больных ВСЁ РАВНО НЕ ВЫЛЕЧИТЬ, так зачем же ЛИШНЯЯ процедура? Это латентные настроения – на словах всё обстоит прекрасно, и врачи «полны энтузиазма выполнить свой долг». И вот пишу это я, очень плотно знакомая с эсэнговской психиатрией, с приличным «стажем» госпитализаций (правда, не слишком длительным), и нечто невидимое заглянуло через моё плечо в монитор, и говорит мне: – попадёшь ты больницу, врачи «начнут исполнять свой долг» И ЗА ЭТУ СТАТЬЮ тоже, и узнав тебя, отоперируют тебе чего-нибудь не лишнее… А потом – «всего лишь врачебная ошибка», идите в суд, где ничего никогда не добьётесь. Это дела по защите прав потребителей выигрываются легко. А пациент – не потребитель, он часто совсем беззащитен.

Но я же, к моему счастью, – в Финляндии, говорю ему, значит, не боюсь! Тут всё по-другому, тут проблемы большие, но другие, свои.
И вот расскажу конкретный случай, произошедший недавно в одной из московских больниц и хорошо иллюстрирующий общее состояние полной абулии и апатии.
Представьте себе картину, как после вспыхнувшего в одной из московских клинических больниц пожара, пациенты, кто молча, кто чертыхаясь, в едком дыму переходили из загоревшихся палат в следующие, волоча за спинами каталки с не ходящими пациентами, а когда пожар настигал их и там, шли в следующие по списку палаты, и так далее…
И пожар очень долго никто не тушил, так как ни у персонала больницы, ни у пациентов не возникло желания вызвать пожарную службу. А уже после ликвидации пожара некоторые из пациентов – чумазые и довольные разделывали столовыми ножами обгоревшую мед-аппаратуру, дабы извлечь их неё столь ценные для пьющей части общества цветные металлы.

Потерю обществом пассионарности (по Льву Гумилёву – первый шаг к полному разрушению государства и, в целом, страны) лучше всего увидеть в замкнутых «кусочках» общества, больницы - тому пример!
Ну и, повинуясь просто ненормально популярному в первой половине 1990-х годов, безусловно порочному принципу «Не я такой, жизнь такая, значит, ничего не изменишь», и впитав полный депресс-коктейль больничных эмоций, пациент соматической больницы делает первый шаг в сторону психиатрической, где ежедневно будет слышать и не такое: и возбуждённые «охотничьи рассказы» о белой горячке, и о реальном терроре родственников по отношению к психически больным, цель которого, не нарушая закона (NB!), прикарманить несчастные несколько квадратных метров в дешёвой хрущобе...

Так вот, во времена «ельцинской вольницы» (на современном новоязе – «анархии лихих 1990-х»), в тогдашнем Минздраве России победило и утвердилось супер-либеральное мнение, что «ненормальным можно признать лишь того человека, который представляет угрозу окружающим и/или себе». Естественно, после таких , с позволения сказать, «нормативов», по которым 90% психических расстройств объявлялись нормой и здоровым состоянием, в наши дни, при нынешней власти маятник качнулся в другую сторону. Так, в 2003-м году на рассмотрение нашей монолитной в своем единстве Госдумы был внесён пакет поправок к закону РФ «О психиатрической помощи и условиях её оказания», разработанный в Институте им. Сербского, где, кстати, в своё время был изобретён, ныне отменённый, термин «вялотекущая шизофрения», позволявший признавать больными лиц без видимых признаков болезни, что широко использовалось в СССР в политических целях. Этими поправками предусматривалось принудительное задержание пациента в больнице решением врача без санкции суда в течение 10 дней, что на практике многократным плюсованием ещё и ещё десяти дней могло стать – ни много ни мало легитимизацией бессудного пожизненного заключения! Насильственное лечение людей, «не способных понимать смысл происходящего, но не являющихся недееспособными», что позволяет считать таковыми кого угодно, точнее, кого выгодно. Правозащитники и пострадавшие от современной психиатрии москвичи выставили пикеты, забили тревогу в СМИ. В последний момент в Госдуме рассмотрение поправок было отклонено. «В Думу давно уже не поступал закон, который нарушал бы столько статей Конституции», заявили тогда представители Гражданской комиссии по правам человека. Группа адвокатов, специализирующихся по делам, связанным с психиатрией, разработала жизненно необходимые альтернативные поправки, так пока так и не принятые к рассмотрению. А ведь уже шесть (!) лет миновало!

Как попасть под жестокий каток дедовщины – известно: надо иметь несчастье быть в возрасте восемнадцати лет. А вот как абсолютно здоровые люди вместо свободы, любви, семьи, друзей, хобби, работы (т.е. нормальной жизни), быстро и неожиданно для себя получают побудку с аминазином в семь утра, - об этом подробнее.

В современной России есть несколько способов психически нормальному человеку попасть в качестве пациента в психиатрический стационар (больницу). Рассмотрим обстоятельства каждого из них. Обращение к психиатрам, например, при стрессе, в форме визита, - ничем вам не грозит. Но по телефону (даже по «телефону доверия») – может иметь последствия: вычислив вас по номеру, могут прислать «перевозку»
Вообще, в современной России есть масса квалифицированных частных специалистов: психологов, психокорректоров, психоаналитиков и даже инфо-кармо-биоэнерго-терапевтов – обращайтесь к ним, тогда риск потерять свои гражданские права у Вас будет сведён к нулю.

2. Коварство сослуживцев, соседей, тёщи-тестя-свекрови-свёкра – по принципу «если потенциальная жертва психиатрии «болтается под ногами» и всем мешает», т.е. если вы не дороги кому-то их ваших близких, и они не порядочные люди.
Чаще всего в этой ситуации «москвичей портит квартирный вопрос»! Теоретически у жены (мужа) есть шанс через ряд госпитализаций супруга (супруги), используя безразличие психиатров и социальных работников, а иногда их и подкупая, добиться признания своей половины недееспособной (-ным) и установить над ним (ней) опеку. Из этого вытекает вполне юридически обоснованное управление финансами жертвы и переход квартиры или доли квартиры во владение организовавшего это. Таких случаев в современной России – сотни! «Раскрутить» ситуацию назад и дезавуировать признание недееспособным крайне сложно. Государственные органы за это не берутся, обращаться приходится к адвокатам. Средняя цена выигрыша такого гражданского иска – 15 тысяч рублей. Но учтите! Вам будет невозможно снять свои деньги со счёта – всеми вашими финансами будет управлять ваш опекун – т.е. лицо сотворившее с вами это!

3. Экстремальная ситуация в общественном месте, и, как следствие, ошибочный вызов «перевозки». Варианты этой ситуации могут быть различны; итог, как правило, один –принудительная госпитализация.

4. Госпитализация из «склифа» вследствие ошибки врачей. Обычно это происходит так: врачи скорой помощи, забравшие вас из дома, к примеру, с острейшим пищевым отравлением, замечают на вашей прикроватной тумбочке пустую упаковку, скажем, аспирина (т.е. якобы выпил всё сразу) Часто из этого делается вывод, что вы пытались совершить самоубийство путём принятия сверхдозы обезболивающего. Ваши объяснения в «склифе» ни к чему не приведут, а только усугубят формировку вашего будущего психиатрического диагноза.

5. Госпитализация из ОВД или вытрезвителя вследствие ошибки милиционеров. Тоже нередко встречающаяся ситуация. С вами реально произошло нечто из ряда вон выходящее, а ваши рассказы об этом сотрудники милиции восприняли как один из вариантов бреда. Ситуация тупиковая, изменить такую ситуацию нельзя, надо минимизировать её последствия.

6. Действия коррумпированной власти (незаконное помещение в психиатрический стационар). И хотя за такое предусмотрена суровая 128-я статья Уголовного Кодекса, продолжают идти на такие преступления, надеясь, что жертва власти, получив максимально сильный и пугающий окружающих ложный психиатрический диагноз, ничего не сможет доказать – к словам человека с таким диагнозом могут просто не прислушаться!

7. Предвыборные интриги. Если вы – доверенное лицо кандидата в депутаты или баллотируетесь сами, то на время предвыборной кампании вас, как это бывало, могут насильственно поместить в психиатрический стационар ваши конкуренты на выборах.

8. Переадресация пациента наркологами. По существу, стоит только наркоману проконсультироваться у пусть даже «своего» нарколога о своём психическом состоянии, как доверившийся наркоман сразу становится заложником «системы кулачного права» – т.е. психиатрического ограничения личных свобод.

Так что, психически адекватному человеку потенциально грозит оказаться в психиатрическом стационаре, и краски здесь не сгущены, скорее наоборот, я описала ситуацию в смягчённом варианте!

Как видите, человек, способный адекватно ситуации адекватно на неё реагировать, т.е. нормальный, - может быть признан больным, или вовсе не тяжело больной может разнервничаться при беседе с психиатрами, и получить «крутой диагноз психа», а затем принудительно, но в рамках закона, будет помещён в среду реально тяжелобольных, где перенимает от них то, что объективно передаётся, как инфекция, на уровне психологии, и что в психиатрии признано как факт, и официально называется «контактной психастенией»! И круг замкнётся.

И тут подходим к ключевому моменту. Если психиатрический пациент сам осознаёт свои проблемы с психикой, если в стационаре он честно рассказывает врачам о всех своих болезненных ощущениях и синдромах, а после выписки дома принимает назначенные в стационаре лекарства, то он – явно нормален, хоть и болен. Но болен, в таком случае, -- не навсегда! Он-то как раз и попадает в те малые, но реальные полтора процента, которые полностью выздоравливают от психических расстройств, и дальше живут уже полноценной жизнью! Но в отечественной психиатрии даже нет самого термина «выздоровление», тогда говорят только о «стабильной ремиссии», подразумевая, что «ремиссия - не навсегда, и потом снова будет плохо!»,- и это ярчайшее свидетельство того юридического кошмара, в который в России всегда попадает человек, психически болевший и выздоровевший!

О чём я? Вот о чём. Купить квартиру, земельный участок, вообще, любую недвижимость он может, а вот продать – нет. Бред?! Но факт! Районный Психоневрологический диспансер, по инструкциям, просто не имеет права дать риэлторам согласие на продажу своими пациентами каких-либо объектов их же недвижимости. Дальше. Брак с выздоровевшим от психической болезни, но так и не получившим от общества признания этого факта, супруг (супруга) может абсолютно без проблем расторгнуть, не предъявив ни мотивации, ни доказательств фактического распада семьи, - достаточно у мирового судьи просто упомянуть о том, что «половина» состоит на учёте в Психоневрологическом диспансере, - и всё!

А сняться с учёта? Практически невозможно! Не дадут! По истечении оговоренных Федеральным Законом 1993 года пяти лет НЕОБРАЩЕНИЯ в ПНД, когда согласно этому закону, пациент может быть снят с учёта, с ним сыграют в злую «игру» - его просто насильно, с санитарами, и иногда с участковым милиционером, без всяких на то причин госпитализируют, - и это только для того, чтобы законный пятилетний срок снова отсчитывался с нуля!

Проблемы своего внутреннего мира человек, прошедший психиатрию, держит в себе, не «вываливая» их на других и не взваливая на окружающих, а на него взяли и шлёпнули несмываемое клеймо – «псих»...

Вот так и мыкаются по лабиринтам жизни те, кто имел несчастье заболеть и имел счастье выздороветь. Но, видимо, одного это счастья в России явно недостаточно.

Финансы поют романсы. В стране. Общество напряжено. И многих так и тянет «волшебной палочкой» финансово-репрессивной психиатрии, как гнилой ветви Психиатрии нормальной, честной и действенной (о которой здесь не шла речь, но которая, конечно, есть)) решить свои проблемы. За счёт других, как правило – ближних…

Финляндия, Хельсинки, 18 марта 2009 года.

ОБЛАСТЬ ТЯЖЁЛОГО ОПТИМИЗМА

рассказ (почти очерк, что ли)

Глупость есть – ума не надо.
Изречение, имеющее авторство.


Не жисть такая, мы такие.
Фольклорное изречение 2000-х, Россия.

«Жёлтый» дом, «казённый» дом…
Будем дружить домами.
П. Гусев, 1996 г., Москва.


Место это – городская психиатрическая больница. Раньше она называлась «наркологическо-неврологической», но потом решили, что так меньше «внушаеть». А внушать должно. ВСЁ внушать должно.
Место это находится в том Административном Округе Москвы, где земля

дороже, чем в Манхэттене. Да-да, это там, где кв.м. стоит больше $2000. Там днём и ночью во всех окнах горит свет. Там делают деньги. Врачи. На всём. На праве ходить в своей одежде, на право пользоваться своим сотовым и своим ноутбуком, на отмазках от зоны (60% успеха) и отмазках от армии (100%)…

Древние, гнилые вязы скрипят стволами вокруг двух корпусов психиатрической больницы. Усталые омоновцы на входе отбирают стволы у посетителей. У корней вязов гниют разорванные особо буйными вязки.

Во дворе особая толпа. Нигде больше нет навещающих , у которых только два выражения лиц: либо беспредельно подавленно-грустное (простые россияне), либо очень и очень наглое (непростые россияне). И нигде больше пациенты больниц, гуляющие во дворе, так не ликуют. Ещё бы: халявная еда – ежедневно. Жри водяру – менты не заберут. А болезнь почти не беспокоит… Да нет, точно не беспокоит! Чувствовал бы себя плохо – не дали бы право на прогулки. Значит чувствуешь себя хорошо. И чувствуешь, что жизнь прекрасна.

Утро в поднадзорной палате началось без пятнадцати четыре ночи. Перевозка (специализированная скорая психиатрическая помощь) привезла двух в «белочке», а скорая – одного.
Медсёстры разбудили шестерых наиболее плечистых из нормальных палат. С их помощью новеньких зафиксировали. Потом каждому из «белочной» троицы прокололи по семь кубом аминазина с десятью кубами «галки» (галоперидола, – лекарства эффективного, в довольно многих случаях и не заменимого, но высокомерно презираемого («Фи!») за неизбежные тяжелые побочные эффекты). К завтраку, то есть к первому по времени событию, когда пребывание новых пациентов хоть в малейшей степени стало иметь какое-то, пусть даже формальное, значение («Мы обязаны больных кормить!»), все трое умерли.

Завтрак прошёл как обычно. Половина отделения не смогла, как всегда, к нему проснуться, и спала до обеда. Немудрено! Всю ночь весёлые и раскрепощённые в общении молодые и не очень молодые мужики жгли в туалете в импровизированных кострах казённые – рваные-прерваные – полотенца, наволочки и пододеяльники и до самого утра варили и пили чифирёк.
Утренняя раздача лекарств не состоялась: финансовый лимит больницы был исчерпан – ведь конец месяца! – и лекарства вчера вот не привезли.

Около полудни приехала «газель» с красном крестом на борту и ментами внутри – это увозили в психотюрьму тех, кто был осуждён «самым гуманным в Мире», но не смог наскрести $3000 на лапу главврачу больницы, чтобы срок проволынить (прокайфовать) здесь, а не на крайне нехорошей киче.
Телевизор “Hitachi” ещё не додолбали – он новый и показывает качественно. Ленивая тоска отделения переплетается с грустью бесконечнейшего телесериала «Бандитская житуха в России».
– Можно я съезжу домой?
– Езжай. В прошлый раз ты неплохой тортик купил медперсоналу. Не забудь вернуться до отбоя.
– Постараюсь.
– Надень шапку и шарф: на улице уже холодно стало. Если своих нет, вон, пойди, возьми больничные из шкафа.
– Спасибо.
– Валерий Валерьевич, МЕЧИСЛАВ Мстиславович, я, вот, не знаю, кто конкретно из Вас подписывает, ну вам двоим будет; но вот на другие подписи чтоб не тратиться… сколько мне будет стоить оформить у вас вторую группу по шизе, или по ЧЕМУ там будет дешевле, но чтоб пенсию не снижалась?
– Лёш, бесплатно.
– ???
– За это мы денег не берём. Нам денег ПФР не жалко, НЕ НАШИ… Не наши они люди, пэфээровцы, не медики…

Из пятой палаты истошные вопли «Пустите, пустите меня в мой президентский кабинет в Кремле, пустите!!!»
– Ещё ему вколоть, что ли? Да нет, вроде достаточно… Или ещё? Ребятки, вы проследите, чтобы он не развязался.
– Да нет, он крепко прих…ярен.
– Да. И не бейте его больше, пожалуйста.
– А фиг ли он всем спать мешает!!!

К обеду выяснилось, что у трёх утренних покойников нет родственников, желающих забрать тела. Выяснилось быстро, потому что родственников осталось мало: родители померли, жёны ушли, детей не было – только братья да сёстры. Друзей быть и не могло – при обилии собутыльников друзья не появляются…
Старшая медсестра с трудом нашла четырёх желающих за тройное первое и тройное второе (за обедом) и 50 грамм медспирта, БОЛЬШЕ НАЛИТЬ-ТО НУ НЕЛЬЗЯ (самим нужен!!!) оттаранить умерших в находящийся в пятидесяти метрах от корпуса больничное «место последней Станции Предела»….
– Блин, Андрюха! Ты чего его на носилки головой вперёд кладёшь?! Ё…нулся, что ли?!
– Угу… Вот, блин…
– Суки, гады ср…ные! Как вы мне надоели! Убила бы всех!!! Это вам не воля, где вы никак не хотите жить – всё сюдя вас везут! Тут вам я только меня слушать, суки! Блин, сколько насрал, сука ссаная, вот убирай за тебя, боров бл…дский, сука!!!

И убирала санитарка. И думала о том, что завтра внеплановая смена. Хорошо хоть, что праздников нет, а то столько бы таких вот сраных понавезли бы, что… Лучше не торопить, всё в своё время.
– Нет, что ни говорите, господа, а интерьер этой курилки – это самый супер-сюр в Москве, нарочно-то не сделаешь…
– Да, мощно забацали врачи!
– Причём тут врачи?! Строители!
– Врачи тут при всём!!!

...Мальчик. Заплаканный.
Ну, нет, конечно, по номинальному возрасту он уже подходит ко взрослому отделению, – вот он и здесь. Плачет по ночам: мамы нет рядом.
– Капустин, ну что ты такой навязчивый? Ладно! Меряй температуру, а то достал уже, и чего тебе дома не сидится, в больницу к нам припёрся! Ого, температура – 40! Ладно, завтра терапевта вызовем...
– И ломает всего меня, – жалобно говорит, почти стонет Капустин.
– Э-э-э, погоди, погоди, Капустин! – и медбрат начинает рыться в бумагах, – Тебе, видишь ли, передозировку при уколе сделали. Так что температура от этого.

Медбрату не приходит в голову не только извиниться. Он даже фразу «случайная передозировка» произнести не может: в такой фразе ведь уже скрыто извинение.
– Тебе бы, Капустин, корректор сейчас дать. Но они все учётные, дать не могу. А вот у больных по рукам гуляют корректоры. Иди в курилку, выменяй на сигареты.
– Да я не курю...
– Ну тогда, выменяй на чай. А то температура до завтрашнего утра не спадёт.
В курилке стоял крепкий пряный аромат чифиря. Все уже были «в норме», и Диме Капустину так и не удалось выменять таблетки-корректоры на свой, кстати, последний чай.

Дима безучастно посмотрел в окно. А из окна его, буйного (по классификации) отделения, было видно, как молодые и молодящиеся мужчины и женщины гуляют, знакомятся, влюбляются, целуются, ссорятся и вновь мирятся. Турбаза «Крутой Берег», да и только! Это – пациенты санаторных отделений. Для них жизнь в стенах этой больницы и вовсе не превратилась в существование.
– Ну, Тимка, волнуешься-то перед судом?
– Не, Колян.
– На суд тебе нас...ать? Во даешь!
– Не, Колян, ты попутал малысь. Завтра – ВТЭК. А Суд через неделю. Да подмажут где надо, мои-то – с головой!

Прошла неделя. Никто не приехал, никто не подмазал. И бедолага Тимофей отправился топтать психозону.
– Лёш, я вот думаю, мне вот теперь дают дорогущие нейролептики нового поколения с антидепрессантами, а лучше почему-то не стало...
– Макс, по мне так – по фигу, какими здесь нас таблетками кормят, мне бы свалить отсюда побыстрей, и забыть как страшный сон.
– Лёш, не забудешь. По опыту знаю: вернёшься сюда и не раз.
– С чего так?
– Ну, поскандалишь, к примеру с соседом, а он не морду тебе бить пойдёт! Он по другому поступит. По-хитрому. Он вызовет санитаров, и те, не задавая тебе лишних вопросов, приволокут с пи...дюлями тебя сюда, обратно.
– То есть – ни за что, а просто со слов соседа?
– Да. Ты теперь к этой больнице приписан. Тебя и соседи, и родичи всякие, и менты, и любовницы твои будут сюда сдавать. Быстро и без проблем. Оглянись! Мы все здесь такие.

Сидит у окна. Стеклолит (бронированное стекло дешёвого образца) настолько грязный, что вообще непонятно, можно ли что-нибудь увидеть. Напевает то «Погоня, погоня горячей крови…», то «Белые розы».
– Что, на баб смотришь, а?
– Не-а… Вижу, что Земля круглая.
– Прип…здон! Это же – московский холм!!!

«…подумав ещё и вместе, отзываю свой иск о разводе с женой, отказа от отца и выделения мне как инвалиду дополнительной площади, потому что у нас сложные взаимоотношения, у меня с ними сложные взаимоотношения, у них со мной сл.вз., у меня с собой сл.вз.»

Все места в тесном закоулке, называемом столовой, были уже заняты. За столом для бизнесменов, бандюков и ПОЧТИ УЖЕ ДОНЕЛЬЗЯ СПИВШИХСЯ деятелей шоу-бизнеса деловито нарезали ручками ложек сервелат и честерфильдский сыр, втихаря под столом разливали в пообтёртые щербатые чашки «кристалловку». За длинным-длинным столом для геев сидели в обнимку-«снимку» пары, «тройки» и «четвёрки» и, в ожидании завтрака, лениво так целовались взасос. За остальными столами большинство угрюмо молчало, погружённое в свои невесёлые мысли. Некоторые, как и в любом мужском коллективе, спорили о политике, новых типах вооружений и о футболе. У стола для невменяемых стояли три мускулистые неразговорчивые медсестры, и относительно несильными, но «чисто конкретными» оплеухами, затрещинами и пинками возвращали на стулья то и дело вскакивающих из-за столов дуриков. Те никогда не понимали, когда горластые медсёстры орали «Завтрак! Обед! Полдник! Ужин! Кефир!». Только когда перед носом появлялась тарелка, они начинали что-то понимать. А вот предназначение унитазов для постоянных обитателей шестой первого мужского отделения острых психозов так и оставалось непостижимым, и все дела они делали прямо в кровати. Поэтому у врачей кроме назначения уколов мажептила и отмены так называемых «реабилитационных» отпусков , есть ещё один административный ресурс для «вразумления особо умных» – засунуть их в благоухающую шестую палату.

Отпуска эти – вообще один смех! Называются они «реабилитационными». А используется этот викэнд, конечно, для того, чтобы упиться вволю после относительного (!) алкогольного воздержания в процессе пяти-шести дней, проведённых в дурке. Вот и получается истинный смысл реабилитации – не «покаяние за свою болезнь временного психа перед лицом суперъабсолютнейше психически здорового социума Москвы» (как планировалось) – а действенная и сугубо практическая реабилитация реноме временно не пившего в глазах собутыльников (круга общения).

По коридору, соединяющему корпус, где размещается девятнадцать отделений, с корпусом администрации больницы, коридору, примыкающему к столовой, строевым шагом и с гордо поднятой головой прошагала жутко накрашенная незнакомая медсестра в пошлой дешёвой кожаной мини-юбке, уже устаревших колготках-паутинках и модных новых «казаках». Она на секунду отвлеклась от своей гордости собой и соизволила бросить презрительный взгляд на сидящих в столовой. Поправила и без того безупречную, но безвкусную причёску и зашагала дальше по коридору. Весь (кроме голубых) состав первого отделения проводил её пристальными плотоядными взглядами.

Тишина стала просто удушающей. Гром небесный не заставил себя ждать.

– Так! Придурки! – буфетчица, помахивающая поварешкой, выглядела эффектно. – У меня дома в Старых Пеньюках мой нашёл и пропил, сука ср…ная, то, что от зарплаты осталось. Так что, чтоб нам с голоду не подохнуть, в мои смены на завтрак, обед и ужин буду только хлеб выдавать, вот. Не сдуетесь – чай. Вас вообще кормит вредно. Потом дурные какие-то по коридору ходите, поубивала бы всех. И зачем только государство на вас, козлы, деньги тратит, лучше б зарплату нам подняло!

За столом «крутых» это известие просто проигнорировали: как бы справиться бы хоть с этой горой еды на столе!

Остальные столы сдержанно зароптали. Потому что несдержанность вела бы прямой и очень короткой дорогой в процедурный кабинет на недельную серию уколов мажептила (или недельное трёхразовое в день откупание налом от этих уколов). Поэтому, в принципе, царило безмолствие.

Но «самый умный» всё же нашёлся, нервно вскочил из-за стола и крикнул:
– Это что же: на сигаретах я уже как месяц «на подсосе», так теперь и на питании буду на отсосе?!!
Столы голубых одобрительно загудели.

После несостоявшегося завтрака отделение погрузилось в привычную рутину. Стоны зафиксированных с «белочкой», смех засеревшихся от всего в служебной комнате медсестёр, грохот домино, рокот телепрограммы «Принцип домино»… Всполохи тяжёлой эйфории на тусклом ландшафте будней. Выходных в дурдоме не бывает. Есть приёмные и неприёмные дни. И банный день. И завтрак в субботу – когда кормят вкусно. Но, как всегда, мало.

И разговоры, разговоры…
«Из-за Крыма точно будет война!» «Ты чего в палату задом входишь?! И не в свою…» «А мне Зюганов обещал пост вице-прокуратора РФ!» «Ну, третья палата на вязках – ясно: их друганы вчера водярой круто подогрели; но Витька-то из четвёртой за что – или он что – с ними бухал?» «Сколько метагалактик в электронном поле, а сколько вне?» «Сдавал, как жена ушла, свою двухкомнатную хату «азерботам», а они меня – сюда. Всё имущество выбросили, евроремонт делают. А ты, говоришь, свою трёхкомнатную сдавал абхазам?» «Ну проснулся я, думаю: сон это был или «белка»?» «Ты мне за один отсос обещал пять пачек с фильтром и две стограммовые пачюшечки\красавицы чая. А дал четыре с фильтром, одну – без, и чай в пакетиках. Как чифирить-то?! Пусть другие сосут!!!» «А я на Черноморском Флоте служил. Матросом. Это я потом только, значит, заболел.» «Мама с отчимом пенсию мою сняли по разовой доверенности, а сами месяц уже сюда не ходят: ни кофе, ни сигарет!!!» «Слушай, братан, у тебя в приёмном бабло потырли? Да? Пятихатку? А у меня, суки «цветные», полтинник баксов, х… им в ж…, б…ям!!!» «Чего я такой грустный? В интернат брат сдаёт – у него двойня родилась, вот он квартиру и расчищает…» «Больше не дрочи в нашей палате, ходи в туалет!» «Россия – Швейцария когда играть будут? Ну посмотреть хоть дадут?»

– Обход! Обход врачей! – звонкими пьяными голосами верещало трио медсестёр.
Банки с чифирём перекочёвывали из курилки в палаты под кровати, потому что the show must go on. Больничные «бомжи» радостно кинулись копаться в мусорных баках курилки и холла для отдыха с телевизором (он же единственный туалет – главврач сиё объяснил так: не хватает по штату персонала, чтоб одна медсестра наблюдала за вами, дураками, в туалете, другая – у телевизора, поэтому и совместили…) Навечно «прописанные» в больнице жадно докуривали бычки. Почти каждый бычок вызывал у них восторг: «Королевский!». Худые, морщинистые лица, красные от ежедневных гор нейролептиков веки впавших вечно сонных глаз. Немыслимо, просто неописуемо рваная – несравнимо гораздо хуже чем у уличных бездомных – одежда. Радостные лица – в баках отыскивается то недокуренная беломорина, то огрызок яблока, то целая протухшая без холодильника в палате курица. Всё это быстро исчезает в беззубых ртах. В дурке стоматологи не пломбируют зубы, а только вырывают, и для экономии времени сопровождающего пациентов из корпуса в корпус персонала – вырывают оптом по пять-восемь зубов сразу: и больные и здоровые: «мол, всё равно потом вырвать когда-нибудь придётся!»
«Когда же обход?» – звучало нарастающим гулом. «Это когда две мои мамы за окном, вон там, на трубах пищеблока сольются в одну и придут… придёт со мной трахаться!!!» Шшшвввяк! Звонкий удар в лысину улыбающегося идиота, и он приземляется на бесчувственно лежащего уже неделю, но тем не менее всю эту неделю непрестанно – и днём, и ночью – смеющегося такого же человека-«растения». Так они по вынужденной диагонали и лежат. Символ Всемирной Организации Здравоохранения. За окном дымил больничный костёр прелых листьев…
– Какой обход? О…уели, суки, что ли? – старшая медсестра искренне удивлена. – Врачи поели (ну, естественно, того, что не доложили пациентам – ну странно было, да и были бы они психиатрами, то есть нормальными, если б отказывались от нормы бытия – пользования халявой?) и уехали на праздничные двенадцатоиюньские каникулы. А? Да, до семнадцатого августа – до Всенародного Дня дефолта. Хотите поговорить о своих тараканах в башке с дежурным врачом? Можно. Пять долларов. Что? Не-е-ет! Деньги вперёд, господа психи!
– Да какой он мужик?! Морда сияет, а ни лавэ на кармане нет, ни бухнУть в ноль не могёт! Так, пенёк сизокрылый. Разве что из-под нар не кукарекал!!!
– Да он, кажись, курьером пашет в нех…вой фирме, слыхать!
– Х…во пашет значит, что свободный выход себе пробашлять не могёт!!!
– Я грязный? Поклёп, блин!!! Поклёп, Степанида Ивановна!!! Ну уж если уж и не каждый день я моюсь, то уж во всяком случае уж не реже…– (мучительные, долгие, но совершенно безрезультатные потуги памяти) – …то уж во всяком случае уж… я – чистый!!! И мыться, блин, не пойду. Мажептил? Какой мажептил? Мажептил, ой, а-а-а-ааа!!!
– Слушай, Люля-Кебаб-хренов, у тебя свободный выход, блин, а ты, сучонок, сигареты «стреляешь»!
– Мужики, блин, так вышло!–, оправдывается щуплый Кебабов, – Я пошёл в магазин, а там на проходной дурки омоновцы говорят: «В Москве чечена-взрывника поймали, выход закрыт. Я им «чирик» сую, а они, падлы зажравшиеся, представляете, отказываются! Во дела!!! Я полез через забор, но вот, блин, упал…

В курилке зависает скорбная тишина: Кебабов, прип…здон, мужиков не «подогрел». Упал он, видите ли, сука сраная!!!
В окно стук. Форточку распахнули. Три бутылки «палёнки» благополучно просунуты в «ещё не спаленную персоналом», и потому не заваренную электросваркой, дырку в решётке. Просунуты и унесены в палату для бизнесменов.

Снова тишина. Кебабов насобирал «бычков» от «Примы» в мусорном ведре, скрутил из «МК» самокрутку и жадно курит.
Из седьмой (поднадзорной) палаты слышны звонкие и частые удары кулаками по голому телу и истошные крики: «Не трогайте меня! Я – «бог» истинный и сущий!». Медсестра торопит бьющих: «Ребята, быстрее! Я за…балась тут со шприцом стоять!!!».

Из туалета для персонала по всему коридору отделения разносятся прерывисты сладкие стоны – это к дежурной медсестре, как обычно, пришёл повар с пищеблока. Заведующий отделением барабанит в дверь: «Анжелка, быстрее! Бишница ё…нутая! Туалет освобождай! Уволю суку!!!». Никто из гуляющих как по авеню по коридору уже не смеётся. Все давно привыкли к тому, что Анжелка запирается то с Колей с пищеблока, то с любовницей Нуриёй – скромной процедурной медсестрой. Нурие стыдно, что она – лесбуха, а Анжелке – по фигу, но, однако же, и она своей «розовостью» не гордится – вот что интересно!!!

– На полдник!!!
Лучи закатного сентябрьского Солнца неестественно ярко, как в телесериале, высвечивают чистенький больничный двор и, пробиваясь через замшелые металлические решётки и пыльные окна из стеклолита, подсвечивают грустными красками спины в разноцветных рваных пижамах стоящих в восьмидесятиперсонной очереди за полдником.
– Почему же только одно печенье?!
– Мечислав Мстиславович распорядился «не больше двух», вот я и даю…
На сторожевых вышках, нервно помигивая, зажигаются дешёвые люминесцентные прожектора. Вентиляторы второго корпуса захлёбываются, не справляясь с концентрацией сигариллно-папиросно-сигаретного дыма в отделениях корпуса. Пёс по кличке Плутон отлаял сегодняшнюю норму, отужинал путём, лежит у ворот и смотрит меланхолично на пушистые ветлы, давно и сиротливо поместившие себя во двор этого московского ПАНОПТИКУМА…
Шумят живые артерии Московского Мегаполиса. Пульсируют, бурлят. Но это в ста метрах отсюда. Там.
«Забить» на всё на это – не выход. Впрочем, и что бы то ни было всё остальное – не выход тоже…

09 – 21 ноября 2003 г.
14 августа – 10 сентября 2006 г.,гор. Москва.

ЖИЗНЕННЫЙ ПУТЬ ЗЕМЛЯНИНА РОССИЯНИНА ИГОРЯ ВИКТОРОВИЧА ФИЩЕНКО.

рассказ

От автора: Смело называю героя рассказа Игорем, потому что я – не совсем Игорь, и Игорей нет среди моих друзей, соответственно, негативно-деструктивной случайной визуализации не произойдёт.

Путь этот – он такой, какой и бывает в подавляющем большинстве случаев на нашей планете, в ходящей в звёздную систему-изгой, изгой Солнечная Система потому, что на просторах Вселенной приемлемыми для общения считаются Цивилизации, где тотальное повседневное, поистине систематическое унижение достоинства сапиенса не может быть нормой. А у нас… У нас жизненный путь этого несчастного представителя племени людей был бы не менее ужасным в любой, я подчёркиваю в любой (!) стране Земли, Марса и Юпитера. Мы – несчастны, и это изначально заложено в судьбе каждого (!) из нас, всех населяющих не такую уж малочисленную когорту так называемых «карантинных» планет.

Отец Игоря не спешил обременять себя регистрацией брака с матерью Игоря, ибо подозревал, что из их семьи мало чего разумного получится. И когда у Виктора Серова возникло ощущение, что за порогом открываются неплохие жизненные перспективы, он, не задумываясь, бросил вечно скучную, тоскливую и унылую( не в постели) Александру с руками, красными от стирки одежды своей, своей матери и Виктора и пелёнок Игоря, и с еще большей радостью он бросился прочь от перманентно раздражённой и взвинченной тещи Александры Викторовны, столь же перманентно награждавшей его косыми агрессивно-каннибальскими взглядами (Вы спросите: а бывают ли каннибальские, но не агрессивные, а сочувственные взгляды? – Бывают: сам видел! Но это на другом уровне, не нам их не понять, не им нас…_).

Игорёк формировался тщедушным смугловатым пареньком с правильными нежными чертами лица серьёзно обезображенными очень крупным мясистым носом, резко спускающимся вниз и хищно изогнутым, как незнамо у какой кикиморы. Этот лицевой беспредел не могли компенсировать роскошные вьющиеся белокурые волосы, тщетно мечтающие услышать комплимент типа «о, эта белокурая бестия!»…

Игорь рос, получая поучения вместо воспитания, сюсюканье вместо теплоты, крики и ругань вместо ощущения семейного очага, кормление (плохое) и одевание (очень плохое) вместо родительской заботы.

Заботы не хватило и тогда, когда в 7 лет Игорь простудился, и мать на ходу не глядя взяла из домашней аптечки и швырнула ему в постельку пачку таблеток: вместо аспирина – аминазин состоящей к тому времени под постоянным наблюдением психиатра Александры Викторовны.
--Мам, а можно я ещё съем пару горошинок? Они такие забавные!
--Можно,-- ответила мать, даже не задумавшись хоть на секунду, о каких «горошинках» идёт речь.

У Игоря произошёл токсический психомоторный суб-аффективный шуп, его госпитализировали в самую поганую в Москве из всех детских психбольниц и поставили на учёт в ПНД.

В 1985 году, когда Горбачёв уже произнёс сакральное слово-«стартёр» «Перестройка», а казарменный социализм был ещё столь же силён, как и в 1937-м, наивный ученик Электротехнического ПТУ Игорь Викторович Фищенко написал письмо в журнал «Мир и Рабочее Движение». В письме содержался вопрос, сформулированный по-детски, наивно, но совершенно без злого, а тем более «антисоветского» умысла. Игорь интересовался, много ли смешанных метисов и мулатов родится после Международного Фестиваля молодёжи и студентов в Москве-1985. Причина возникновения этого вопроса была в том, что Игорь почти можно сказать приятельствовал с двумя уже солидными мужиками из соседнего дома – мулатом и метисом, родившихся после московского Фестиваля-1957. И ему хотелось, чтобы разноцветных детишек вокруг было больше.

Такая интерпретация не то чтобы шла в разрез с курсом Партии и Правительства на превращение Москвы в образцовый коммунистический город, а вообще ни в какой плоскости не была пригодна для «подгонки» к соответствию официальным концепциям, -- соответственно, как всё непонятное, однозначно трактовалась как «антисоветизм».

Система заскрипела своими сталинско-стальными жерновами и затянула в костоломку гр. Фищенко.

На зоне для психов к новенькому подошёл подлиза крутого пахана и замахнулся на Игоря. Игорь просто не знал, что именно в этой ситуации первичной проверки зоной, надо проявлять твёрдость, и смешно и нелепо закрыл лицо руками. Подлиза довольный хмыкнул и обернулся к пахану, который лениво, но злорадно махнул рукой своей кодле : «Опускайте это чмо!»

Несколько долгих лет Игоря насиловали, избивали, тушили об его лицо и пенис сигареты, заставляли пить свою мочу и есть свой кал, а он терпел и на редких разрешённых свиданиях с мамой говорил, что всё у него хорошо, а лицо разбито, потому что он просто упал.

Сухими от выплаканных слёз глазами он смотрел из года в год в терёмное окно на три голубые ёлки и кусочек неба между мрачными корпусами. Небо плакало вместе с ним в дождь, небо скорбело вместе с ним в снег, небо нагло дразнило его своей голубизной летом, словно грозно напоминая, что и оно, небо, и ёлки, и он, Игорь – голубые, и не по своей воле. А ещё он мечтал, глядя на облепленные чешуёй от воблы стены и ёлки, о первой новогодней ели дома, после неизбежного, как дембель, освобождения.

Однажды в 1990-м году на свиданку мама пришла с моложавой женщиной в дорогом, но слегка аляповатом платье. Строгое и властное лицо. «Она – колдунья, она тебе поможет!»,-- сказала мама Игорю. Но для Игоря в ту минуту было актуально не то, действительно она поможет и ли нет, и даже не то, действительно она колдунья или нет, -- для Игоря был актуальным только жгущий тело и разум вопрос: даст или не даст? Но она действительно была телепаткой и обившись на мысли совсем её сексуально не привлекавшего подростка, ответила холодным и непреклонным «Нет!» на умоляющие просьбы Александры помочь вытащить сына с психо-зоны.

Освободили с зоны политзэка-«антисоветчика» Фищенко только в сентябре… 1992-го года – когда больше года уже не было КПСС, почти год уже не было СССР и больше двух лет не было пресловутой 6-й статьи Конституции СССР, «по которой», по сути-то дела, он и сидел! Дорвавшимся до власти завлабам-экс-коммунистам в первую очередь было дело до разворовывания того, что по идее (демократической) должно было быть приватизировано населением, в тысячную очередь дело было до «элитных» политзэков (которых выпустили в декабре 1991-го, и всё равно: ведь не в августе же!!!), в стотысячную – до «обычных» политзэков (январь-февраль 1992-го) , и в миллионную – до «психушковых» политзэков.

Мама и бабушка встретили Игоря радостным ликованием и абсолютно пустым холодильником.

Летом 1993 года «новый русский» на джипе с «кенгуриной» сбил насмерть Александру и Александру Викторовну, перебегавших, по своему совковому обыкновению Каширское шоссе на красный свет. «…сбил , уехал вдаль, что ему моя печаль: он в своём лесу блуждает, никого ему не жаль». Сбил и уехал на свой участок в шестьдесят гектаров с коттеджем, блуждать в СВОЁМ лесу.

Сразу после гибели мамы и бабушки Игоря главврач его ПНД подсуетился, отправил Игоря на пожизненное пребывание в психоневрологический интернат в восточносибирскую Республику Юконию, а «освободившуюся» таким страшным образом квартиру получила «обычная» очередница района – родная племянница главврача.

В интернате Игоря сразу бросили в карцер, где температура была минус десять градусов. Спустя сутки предложили: «Делаешь минеты всем мужикам и каннилингусы всем бабам в интернате – или ещё сутки в карцере». Игорь с трудом встал на ноги, кивнул. Толстый якут протянул руку с перстнем, печатка которого изображала череп: «Целуй, дух!» Игорь покорно шагнул вперёд, чтобы поцеловать эту щупальцу узкоглазого урода, но тут у Фищенко закружилась голова и он упал на пол. Стоявший рядом русский пахан интерната хотел пнуть его ногой по яйцам, но удар пришёлся по виску: Игорь в момент удара инстинктивно сжался в комок. Из виска потекла кровь. Игорь умер. А в этот момент в соседней комнате по ещё советскому чёрно-белому телевизору, как генерал-губернатор Республики Юконии на встрече с Ельциным взахлёб рассказывал о том, «что соблюдение прав личности стало краеугольным камнем суверенной, демократической внутренней политики в обновлённой демократической суверенной и правовой Республики Юконии».

Через полтора месяца Игорь Фищенко родился красивым
фиолетово-изумрудно-оранжевым младенцем-гермафродитом с десятью парами крыльев, похожих на стрекозиные: у обитателей планеты Оыфхьинн в созвездии Лебедя срок беременности – именно полтора месяца, на в 6-м Измерении (на «Том Свете») Всевышний Бог решил не задерживать Фищенко и дня. Над колыбелькой из платины – самого распространённого на Оыфхьинне металла склонилась голова мамы/папы и посмотрела на Игоря тремя любящими фасеточными глазами.

Жизненный путь доселе никогда не верившего ни в реинкарнации, ни в НЛО Игоря Викторовича Фищенко продолжался.

Впрочем, по большому счёту, он и поныне не верил в инопланетян, только сейчас инопланетянами для него были уже земляне. Земляне, стойко продолжавшие вынашивать планы самостоятельно выйти в Дальний Космос и нагрянуть с визитом невежливости в том числе и в Созвездие Лебедя, домой к Игорю.
01 – 04 октября 2002 г., гор. Москва. Тверская ул..

ГРЯЗЬ И ДРУГИЕ.
рассказ

Витя Свириденков рос вдали от матери. При разводе родителей Вити, судья, хоть и сама баба, но не могла не увидеть прущую отовсюду и заполняющую собой весь объём помещения яркую и, можно сказать, классическую шалавистость Тамары Петровны, матери Виктора. И Витю отдали отцу. Витя учился на маркетолога. Маркетологов на рынке труда было полно, даже с избытком, но Витя и все его однокурсники всё равно продолжали учиться, – просто в первом десятилетии 21 века мода такая была на профессии.

Санёк Бобин первый раз попал на «зону» в 16 лет. Обычная пьянка, почти обычная драка, бутылка по голове той бабёшке, которая час назад искренне клялась в любви, но уже после третьего литра портвейна потеряла всякий

интерес к кавалеру. Долго – и в СИЗО, быстрый суд, Санёк идёт на зону. Тогда модной была песенка рок-группы «Агата Кристи» под названием «Грязь» (с альбома 1995 года „Opium“) с вот таким прилипчивым рефреном «Ты узнаешь, что напрасно называют грязь опасной, ты поймёшь когда по-це-лу-у-у-ешь грязь! Грязь!! Грязь!!!» Санёк и на воле, и потом уже на зоне, всё мурлыкал, всё напевал эту навязчивую музыкальную фразу, и авторитетные зэки, когда определяли его статус на зоне вовсе не без остроумия дали Бобину кликуху «Грязь»…
Грязь изо всех сил пытался выбиться в блатные. Нет-нет! Правда, изо всех, какие у него остались после десятилетий разгуляйской жизни, сил! Успех был частичным. Он стал лишь приблатнённым. Так, утешительный приз…

Витя не умел радоваться тем и без того очень редким моментам, когда Солнце счастья заглядывало в его двор. «Это – само собой, ведь только хорошего я и достоин, и не важно, почему, но только хорошего я и достоин, и почему жизнь потонула в грязной, жуткой мути повседневности – вовсе не ясно, ведь все трудности, тоска и потери – это должно было быть предназначено не для меня, ничем не заслужил я тех трагедий, которыми полна моя жизнь». Так думал Витя.
При таком подходе он никогда ничему не радовался, зато, вот, мучился и страдал почти всегда, страдал от, как ему казалось, – тотальной несправедливости Судьбы к нему… Он не жил, он ждал. Ждал, ждал и ждал… А жизнь тем временем проходила. Проходила мимо. Вот он и остался у разбитого корыта, а потом даже и корыта не стало. Именно поэтому, его душе было как-то тесно в нём, и свои переживания Витюша выносил на просторы общения с другими, инстинктивно ища в других людях точки опоры для себя, то, чего не было в его собственном внутреннем мире. И люди от него не шарахались, как избегали бы другого на его месте, значит было в Вите что-то такое, в чём нуждались другие. Найти в другом точку опоры для себя, – это не банальный «душевный стриптиз» – это глубже, это – менее негативно, и это – совершенно неискоренимо. – повтор и не понятно.

Витя Свириденков не выбирал себе друзей. Он общался с теми, кого

прибило к нему волнами жизни, – с такими же, как он, обломками кораблекрушений, такими же одинокими, как он. Но от общения с ними, вопреки распространённой социо-психологической матрице, не становился сам менее одиноким.

Общение было, а вот некая общность так и не возникала. Тогда он начал называть друзей «компаньонами», а сердце в бессонные ночи щемило от того, что где-то, может быть, в соседней «клеточке» его мегаполиса, может, в соседнем подъезде, есть люди, которые могли подарить и дружбу, и, кто знает, может быть, и настоящую любовь… Но дни шли, а на горизонте были лишь рваные свинцовые тучи… Иногда на Витю наваливался парализующий волю и сознание страх… Он пытался отогнать его, убеждая себя, что «страх этот – безосновательный…» Но течение событий показало, что страх этот был пророческим, был полностью оправдан… Будущее можно трактовать и так, и этак, – бессловесное Будущее не может спорить, не может защитить свои честь и реноме, – и это только по той простой причине, что оно ещё не состоялось, и даже в никаком «пятом времени года» его ещё пока нет… Малейшие частицы приходящего Будущего есть в каждом нашем нынешнем слове, каждом действии, но самого Будущего пока нет, и искать его, восторженно-взволнованно, на горизонте – дело, в общем-то, пустое…

И тогда Витёк рванулся с места в карьер в Виртуальную Реальность. Год назад, когда он упросил отца купить ему Виртуальный шлем, тогда это был просто каприз, просто хотелось выглядеть круче бывших одноклассников и нынешних однокурсников, которые, невзначай демонстрируя своё превосходство над Витьком, нагло и изящно пересыпали свою речь «пройденными уровнями», «три-дэ реальностями» и «квадро-хай-фай звучихой»…
А вот теперь, когда Витькина личность – в пучине жизненного кризиса, он, Витёк, вспомнил об этом отцовском подарке и стал надевать Шлем по пять-восемь раз в день. Мгновенно втянулся в красочный и будоражащий кровь виртуомир и, уже примерно через неделю, Витя вообще перестал Шлем снимать, а для экономии сил и времени уже даже спал в нём…

Результаты отказа Виктора от Мира Реального появились быстро, леденящей лавиной накрыв их семью. Однажды, в недоброе утро, Витя проснулся, и абсолютно не узнал свою комнатку. Он было хотел сказать: «Ну ни фига же себе, это где это я, и как тут оказался?!», но обнаружил, что разучился говорить. В диком испуге Свиридов стал оглядываться вокруг и с неописуемым страхом увидел, что у него вообще нет тела, есть только голова. Голова в шлеме!
Отец Вити был современным образованным человеком. Он сразу отмёл, что сын придуривается, отцу стало понятно с первых минут, что у сына – тяжелейший психоз и надо срочнейше прибегать к помощи медицины и просто верить и надеяться, что современный уровень психиатрии поможет Виктору и выцарапает его из лап внезапно напавшей психической болезни. Были мысли и другого рода: «Карьера, будущее… Всё, всё похерил! всё предал! Гадство, шлем какой-то трёпанный! Да как я просмотрел-то, как?! Растил, из сил выбивался, да это-то ладно… и – что? И ведь всё это – реальность, вот что дико! Это ведь ставить, как там, – на учёт, потом – психушка… и другого выхода нет, просто нет… и чем быстрее… Может ещё вытащат Витьку моего бедного.
…Как же ты, а?… Да и я хорош. Сам погибель сыну купил, если б понимал это тогда, эх, поздно…».

А Витька, в расстёгнутой и вылезшей из брюк рубашке метался по комнате, разрывая руками и зубами толстую, многостраничную газету. Он был как контуженный. Хотя почему «как»? Виртуальная Реальность предстала для Виктора одной из своих граней: она оказалась оружием, бьющим на поражение. Отец Виктора беспомощно закрыл глаза и рухнул в кресло. Смотреть на это просто не было сил…

Врачи психбольницы тоскливо смотрели на Витю, своего нового пациента. С первых минут им было ясно, что лечение будет непростым и, видимо, придётся использовать разные методики и даже выстраивать сложные их сочетания.
– Я и мой ассистент не гарантируем, что ваш сын поправится, но – сделаем всё, что можем, – сказали психиатры, и скрипучая бронированная дверь острого отделения за ним закрылась.
А сутками раньше в это же отделение поступил Грязь, ему надо было «отлежаться», чтобы не предстать перед Судом за очередную пьяную драку и очередную же поножовщину, на этот раз случайно попавшую в поле зрения правоохранителей.

С первого же дня Грязь легко и органично вписался в ту грязь человеческих взаимоотношений, что буйным цветом цвела в стенах психушки. Всё текло, рассыпаясь на отдельные недобрые и настороженные взгляды, брошенные украдкой, и застывало недосказанными фразами… Долгое молчание в курилке прервал рыжебородый здоровяк и с испитым лицом: «Вот, говорят: борьба с коррупцией, на фиг она им сдалась, борьба-то. Ведь при коррупции жить куда проще: что ни накосорезишь, не со зла, а так, по дури, да хоть и со зла, разницы нет, или родоки твои косяков корявых накидают – всё можно откупить, замять. Раньше, при коммуняках, бабло было, как вода, текло сквозь пальцы, – на хавчик, на тряпки тратили, в общем, ни на что серьёзное бабло не использовали… А зато теперь «бабулечками» любые проблемы решить можно, а если б не нонешняя власть, не коррупция, то всё было бы по-старому, по закону : реальные чуваки шли бы по этапу, зато теперь это им не надобняк, зависают вволю, оттягиваются по полной, а начудят, всегда можно лавэшку менту сунуть, – это правильно, это демократия нам принесла, всегда на выборы хожу, таких пацанов во власти надо поддерживать.» Обитатели курилки вяло кивали головами говорящему, возражать и опровергать эту чушь у них не был ни желания, ни сил… Они давно уже перестали реагировать даже на такие крайние проявления действительности.

Нельзя сказать, что взаимоотношения в коллективе мужского отделения «дурки» чересчур жесткие. Скорее отношения эти, – по воле случая собранных в одних стенах очень разных людей, – всё же, складываются как отношения мужского товарищества, взаимоподдержки – в тяжёлом противостоянии с болезнью (а этот невидимый бой ведёт там каждый), нот вот места такому чувству как нежность, там нет. Но вот странно, – в отношении к Витьке души суровых, закалённых жёлто-домовской (несравненно более страшной, чем «зоновская») неволей мужчин, – раскрепощались, в них вдруг просыпалось почти забытое, добродушие, а порой и доброта. Чувства, которые большинство дурдомовских обитателей постоянно в себе вытравливают, полагая, что будешь добрым, – значит будешь слабым, а будешь слабым, не выживешь, заклюют…

Хоть уменьшительно-ласкательные суффиксы в дурдоме совсем не в почёте (разве что употребляются в разговоре с медсёстрами, когда надо подольститься и чего-нибудь себе выпросить), Виктора Свириденкова все и всегда называли «Витюшей». Правда вот, передачками с ним не делились: родственники у «лежальцев дурки», как правило, небогатые, много принести не могут (вспомните, как в 2009 году в Москве ошалело галопировали цены, – кризис, что поделаешь), передачек и самим-то не хватала, но вот помочь Витюше чем-нибудь, просто отнестись не равнодушно, просто сделать по-доброму, а, бывало, и защитить, – это – всегда – ЭТО ВСЕГДА. Случалось, кто-нибудь из новеньких, ещё не понявших жёсткую иерархическую структуру власти в среди больных, ударит за просто так Витю, ему – сразу по рогам: убедительно так объяснят, что не обижай того, кто слабее тебя, – он ведь тоже человек , и ему тоже больно, в общем объяснят истину, уже забытую с детства. И грубые и брутальные мужики в отделении просто хватались за возможность сделать Вите доброе дело и хоть как-то заполнить свинцово-мрачный дефицит доброты в их жизни. Может быть, помочь Вите – это был один из немногих шансов почувствовать себя ЧЕЛОВЕКОМ… А чувство это очень легко редуцируется почти до нуля – в том Обществе Жестокости, каковым является любой российский дурдом.

Грязь человеком становиться не спешил. Перефразируя известную формулу можно сказать: всё человеческое ему было чуждо. Грязь ревновал по-чёрному: «Почему о Витьке такая забота?! Почему Витьке такое внимание? Он – же лох ушастый, ботан, а значит, чмо!!!» Грязь уже ненавидел Свиридова…

Врачи не были жестокими, не были подлыми, они были, скорее, просто чёрствыми, вы представьте специфику их работы, – изо дня в день выслушивать в своих кабинетах полнейший бред, и так весь рабочий день, и завтра то же самое, и послезавтра, и лечишь больных лечишь, а результата не видно, некоторые психические заболевания современная медицина пока вылечивать не в состоянии, а способна их лишь чуть-чуть притушить. Вот и грустно от низкой эффективности своей работы психиатрам. Но иногда и им хочется чувствовать себя добрыми кудесниками. И решили они не жалея времени и сил вылечить хотя бы Витю Свириденкова. Видимо, такая вселенская горечь была в глазах его отца, что равнодушными даже психиатры уже не могли быть…

Врачи стали ожесточённо биться с болезнью Вити, пробовали всё новые и новые сочетания дорогущих импортных нейролептиков, некоторые из них даже приходилось заказывать по отдельным заявкам в Департаменте минздравсоцразвития. Со своей стороны, Витя мужественно переносил эти уколы, а делали их по двенадцать-четырнадцать шприцев в сутки, на попке Витьки не осталось живого места… Но ничего не помогало, болезнь ни на йоту не сдавала позиции. Казалось, надежду потеряли все. Только в полных ужаса и нечеловеческого страдания глазах Вити, когда на минуту-полминуты к нему возвращалась относительная адекватность, мелькал огонёк надежды и веры в своё выздоровление. Психиатры чувствовали даже азарт – вот вылечим Свириденкова, докажем, что психиатрия двадцать первого века может очень много, может то, на что вообще не была способна психиатрия века двадцатого! Только месяцы шли, а Витя не поправлялся. Азарт врачей сдулся. Они лечили теперь Витю, если так можно сказать, по инерции… И вдруг! На пятнадцатый месяц лечения Витюша начал понемногу поправляться. Стал узнавать медсестёр, говорить по слогам, у него уже не так сильно тряслись руки и ноги, почти перестала дрожать нижняя челюсть… Всё отделение радовалось за него, как за близкого родственника! Это вообще вывело Грязь из себя. Криво усмехаясь, он устроил засаду на Витю в туалете – единственном месте, по понятным этическим причинам, не оборудованном видеокамерами наблюдения и контроля. Хотя, учитывая сложную специфику данного учреждения, на этику лучше бы наплевали и видеокамеры бы поставили. Нельзя, нельзя нигде и никогда, этические принципы (кстати, всеми очень по-разному понимаемые) ставить выше обеспечения безопасности. Безопасность всегда конкретна. И она нужна. Всем!

И вот, Витя Свириденков, после обеда направился, как это бы прозвучало по-фене, – «отлить на дальняк».
Вообще-то говоря, в дурках редко бывает, чтоб в отхожем месте было пусто, чаще, да почти всегда стоит и шумит очередь к толчкам.
Грязь был в сортире один, когда туда вошёл ничего не подозревающий Виктор. И тут Свириденкову очень не повезло, крупно и дико больно. Витя пытался кричать, но звуки взяли и глохли в его моментально пересохшем горле, он беззвучно взмахивал тонкими, как спички, руками.

Через десять минут Витя, шатаясь вышел из туалета, мимо шли два обычных «лежальца», не блатные, не крутые, – Вова и Лёха , оба из пятой палаты. Витя опустошённым взглядом провёл по стене и сухими губами произнёс: «…Я – жер-т-ва… И я теперь, как все скажут, «голубой, вот такие дела…»

Вовчик и Лёшик сразу всё поняли, ворвались в туалет и трёмя короткими ударами ног под дых свалили на пол насильника.

Гарик Дрыганов уже час стоял в центре своей восьмой палаты (палата смешанная: туда кладут и с лёгкой психопатией и неизлечимых шизофреников), стоял, как нередко это бывало, вытаращив глаза, нервными, дёргаными движениями рук делал замысловатые пассы и вещал утробным хриплым прокуренным голосом:
– Я – Всепланетный Разум! Пришёл на вашу Землю, чтобы стать скоро здесь царём. Вот вы все спите, бесконечно спите и спите, а когда не спите, то кемарите все, а проснётесь уже в Империи, МОЕЙ Империи! Дайте мне пуза своего кусок, дайте, не жадничайте!
– Тише, Игорь! – остановил ему Кирюша Железнов, – сейчас сюда медсестра приведёт Витьку Свиридова, его трахнули жестоко, пусть отоспится в нашей палате, на мягком, в его «поднадзорке», сам знаешь, койки железные…

– А кто ж это сделал? Это ж должен быть не человек, а мразь!
– Почти верно: не мразь, а Грязь. Кто ж ещё такое может…
– Крутым из третьей палаты уже сказали?
– Ага. Уже пошли к Грязи на разборки. Я б на их месте Грязь бы сразу кончил,.. а потом от грязи руки бы отмывал час…

Мужики собрались вокруг Грязи. Грязь ещё не отошёл от своего сладострастного кайфа и даже почти ничего не понимал: зачем они собрались вокруг него, всё же тип-топ, вот чмарика опустил, а для чего ещё существуют чмарики, для чего вообще их матери рожают, ответ Грязь понимал так, для того чтоб их потом опускать, ну, когда есть желание…

– Ну погань, становись раком, будем из тебя «дырку» делать!
Грязь мгновенно понял, что ситуация переигралась. Он было уже бухнулся на колени, но тут вспомнил, что он и сам «крутой», да к тому же на коленях этих самых на зоне было выколото «Не перед кем!»… Правда, следовать этим своим гордым принципам хорошо тогда, когда ты в безопасности, а сейчас вот запросто могут и убить, и, вот уже, ноги и руки предательски дрожат…
Но Грязь решил всё же не сдаваться:
– Отвали, фраерок, – уже не очень уверенным тоном произнёс Грязь мгновенно пересохшими губами.
– Ща! Падла, на колени, сосать! Кому сказано! – и для убедительности сказанного пять сильных коротких ударов по рёбрам и два в нос.

…Грязь в тот вечер «опустили». Заведующий отделением не стал вызывать ментов, всё спустил на тормозах, совесть диктовала, что акт наказания зла – это добро. И по идее – соразмерное.

Витю через семь месяцев выпустили: гипер-дозы новейших нейролептиков помогли, к нему полностью вернулась речь, полноценная, даже местами витиеватая и богатая образными выражениями. Ему предлагали вернуться в Университет. Но тут Виктор проявил взрослость. Он сам предложил отцу обсудить то, что психика надорванная прошедшей болезнью, и соматика, ослабленная нейролептиками отныне не дают ему возможность учиться в «универе», а главное то, что отец не должен чувствовать крушение карьеры сына, которому он отдал столько сил, жизнь есть и за рамками высшего образования… Витя пошёл работать маляром в соседнее РЭУ, он там на хорошем счету, работает, не халтурит, не пьёт. И невероятно, но факт: реальная жизнь во всем блеске своего несовершенства оказалась менее жестокой чем «миры» Виртуального Шлема.
P.S. Может быть, это документальное повествование сможет остановить кого-то, в эту минуту надевающий Виртуальный Шлем, и абсолютно уверенного что с НИМ-ТО этого не случится.

Ноябрь 2009 года, июль 2010 года,
Берлин – Москва

НОВЫЙ СИНДРОМ

Эта статья – необычного формата. Я сам – психически нездоров, довольно часто нахожусь в стационарах, но при этом – я сохранен и социабелен, и я –профессиональный журналист и довольно популярный писатель, член пяти творческих союзов России, Финляндии и Германии Я хочу Вам рассказать то, что кроме меня не сможет сделать никто, потому что, как это ни парадоксально, но этот комплексный синдром появился у меня первого, такое тоже бывает, и психиатрической науке он ещё не знаком. Значит, это мой долг. Мои профессиональные журналистские качества мне в этом изложении, безусловно, помогут.

Комплексный психосоматический синдром (КПСС – такое, без всякого ёрничества, дал ему я название, ведь, всё равно, какое-нибудь название надо давать нечто новому), впервые появился у меня в декабре 1997 года. Вначале я очень удивился и не мог понять, что со мной происходит. Потом, к сожалению, это стало привычным!

Погружение в КПСС может происходить в любое время суток. За минуту-полминуты до входа в КПСС, я начинаю как-то чувствовать, что это наступает.
КПСС продолжается – минимум три часа, максимум – десять-пятнадцать часов. Собственным усилием воли выйти из КПСС никак нельзя. Синдром заканчивается так же спонтанно и внезапно, как и начинается.

Комплексность синдрома заключается в том, что на всём протяжении его действия – с одинаковой (и очень высокой!) интенсивностью действуют психические симптоны, соматические симптомы и вторично-ситуационные соматические симптомы. Рассмотрим их по-отдельности, так сказать, «по списку».

В качестве самых тяжёлых психических симптомов проявляются три невроза: невроз дыхания, невроз мышления и невроз засыпания. Психосоматические же симптомы следующие. Психоз отношения, когда мне кажется, что все окружающие обращают на меня особое внимание, только непонятно почему, ложное ощущение, что кто-то стоит прямо за спиной и дышит в затылок, ощущение выпучивания глаз и распухания щёк, а если в помещении я не один, то панических страх, что у меня отберут что-либо ценное, кроме этого присутствует желание смотреть вниз и трудность произносить более-менее длинные фразы, речь становится отрывистой и доставляет мне большой дискомфорт.

Невроз дыхания заключается в том, что функция постоянного вдоха-выдоха переводится с нормального для неё уровня подсознания на уровень сознания и, как следствие этого, наступает временная (до возвращения на уровень подсознания) реальная асфиксия. Это может повторяться с разной частотностью. Невроз мышления проявляется в том, что разрывается привычная связь «мысль за мыслью», и мышление всё время возвращается к какой-то определённой точке, от которой начинает идти той же цепочкой мыслей по второму разу; точек этих может быть несколько, и возвращение к ним приносит тяжёлые душевные страдания. Невроз засыпания лучше всего описан Владимиром Владимировичем Набоковым его книге «Терра Инкогнита», лучше него я не смогу описать всё равно.

Психофизиологическими симптомами ситуационного ряда является то, что явно указывает на прохождение КПСС сейчас: если я курю, то гораздо чаще нормального стряхиваю пепел, если я лежу, то буквально через полминуты меняю позу, если я лежу, то глазные яблоки под закрытыми веками начинают активное движение.

Нельзя не отметить, можно сказать, и чисто нейролептические симптомы, которые происходят при КПСС (хотя нейролептики тогда не принимаются и не могут создать такие эффекты): выгибается вперёд и «одеревневает» позвоночник, сильно и подолгу (1 – 2 часа) трясётся нижняя челюсть, а язык довольно часто при КПСС прижимается к верхнему нёбу.

Всё это рассказал для того, чтобы пролить ясность на синдром КПСС и помочь, насколько я могу, в его лечении.

2012-10-17

ТРАНКВИЛИЗАТОР
ТРИЦИКЛИЧЕСКИЙ
ОБРАТНОГО ЗАХВАТА

Документальный рассказ

Протащился по брусчатке перекуров долгий, суетливый день. Если судить по
результатам, -- то, вообще, бестолковый. Кому-то не дозвонился, кто-то
пьёт, кто-то болеет, кто-то в командировке или на курорте, у кого-то
вдруг обострились, обычно тихо тлеющие, семейные проблемы, в общем, всем
не до делового сотрудничества.

        И вот, ввиду промозглой вечерней офисной тоски рука сама
потянулась к упаковке транквилизаторов. Я руке не мешал. Не мешал, когда
она выдавила пятнадцать таблеток, не мешал, когда она держала стакан с
водой, а я запивал. Потом рука немного поразмышляла и положила
оставшиеся пятьдесят пять «колёс» в карман дублёнки…

Я блаженно растянулся на стоявшем ещё с советских времён здесь роскошном
плюшевом диване, сфокусировал зрение на нашей люстре с новыми, модными
экономичными (шёл 2008 год, год экономкризиса) лампами, и стал ждать
«прихода».

Люстра в глазах расплывается. Но это – не «приход», это – пока только
его канун.

Из-за стены послышались всхлипы, стоны, покрикивание, мяуканье, ослиное
ржание. Нет – это тоже пока не «колёсный приход». А что? Сейчас
расскажу.

Наше брачное агентство с трудом находило клиентов: конкуренция жёсткая,
сколько ещё сотен таких же, как наше, Агентств толкутся на рынке брачных
услуг!
Это вошли в рабочий раж труженики сексуальной нивы.

Наше   агентство   года полтора назад решило поступиться совестью, не
поступаясь названием.

Почему бы не продавать услуги путан?   Формально это тоже ведь
ЗНАКОМСТВО, просто в гэджете указать «Любовь на час, или, ну, там, два,
с одной девушкой, или там, с двумя». С тех пор доходы поползли вверх, а
работать стало противно

Вот и хочу сегодня отъехать, погрузиться в масленицу, точнее,
транквилизаторную масленицу. Клавиатура. Пи-си. Два клика и весь мир на
ладони. Где-где тут ближайшая тусовочная масленичная площадка.

Недалече. Ну, я попёр на транквилизаторное «вече»!
Автобус. Пробка перед парком. Становится нестерпимо тускло и от пробки,
и от близкого уже, вон музыка звучит, парка, где… да какая разница, что
там, тускло, что колёса уже ну, послабже уже катят…

Усредненный, такой вот мещанский, здравый смысл вдруг ни с того ни с
сего проснулся, стал активно стучать в темечко и надрывно шептал:
«Хватит, завязывай, больше чтоб ни одного колеса сегодня!» А в ответ ему
в голове рокотал громоподобный глас: «Ведь ты – эстет, ты
дрим-куртуазный маньерист, ты – самый главный надсоциумный эксцентрик,
так что не парься, а прими ещё четыре колеса, а лучше семь».

Бодрым кривым шагом я вошёл в масленицу.
        Насладившись произведённым эффектом, я решил добавить ещё
«жести». Промелькнула мысль: «А стоит ли, надо ли? Может, просто
сдаться?!» Но бурлящий в крови транквилизатор мгновенно пригасил эту
мысль – «и стоит! и надо! и последствий не будет никаких, а будут --
приму ещё десяток «колёс», и всё снова станет о-кэй, чих-пых, тип-топ!»
Динамики грохотали забористым рокопопсом   на английском. На деревьях
мигали редкие скучные лампочки. И взрослые, и дети водили хоровод вокруг
костра. И всё? И это всё – что может мне дать в праздник «внешний мир»?!
А вот внутренний мир, уже напичканный под завязку транквилизатором… нет,
ещё не под завязку… приму-ка я три, нет, четыре, нет, лучше пять
«колёс»… принял!   Так вот, внутренний мир сверкал, искрился, переливался
всеми цветами радуги, и звучал, звучал сильной и яркой музыкой.   Я
погрузился в себя   и побрёл по тропинке…   просто куда-нибудь.

        Из тумана в голове и просто из тумана выплыл 75-й автобус.
«Куда это он идёт?» -- лениво проползла мысль, когда я уже полчаса ехал
в этом автобусе. «Норд-вест? Зюйд-вест? Правильно ли мы держим курс?!»

        «Следующая остановка – Коррекционная школа». Я сошёл. «Давно,
ох, как давно, я не бывал в школе, не общался со школьниками, и этого
очень-очень хочется, особенно сейчас!» И было абсолютно мне по фигу, что
на дворе уже глубокая ночь.

        Я бодрым шагом двинулся к школе. И тут из ночного полумрака
вдруг нарисовался сторож, белобрысый паренёк в кургузой телогрейке и
стильных итальянских ботинках.   Странный, какой-то. Не-е-т! Он ещё более
странный! Обычно сторожа, встретив на охраняемой ими территории
незнакомца, что тогда   говорят?! Правильно! «Стой! Куда идёшь?! Предъяви
документы!»   А этот…   смотрит в глаза и спрашивает: «Вы – кто?!»

        Я не был готов к этому вопросу. Хотел было придумать что-то
выгодное себе, но вместо этого, тупо, как первоклашка на школьной
дисциплинарной линейке, ответил:
        --Стоцкий Юлий-Игорь Юрьевич.
        И тут лицо сторожа осветилось совершенно неадекватной радостью.

        --А! Я понял! Вам, наверное, нужно туда, -- и он махнул рукой в
сторону психоневрологического интерната. Почему мои безобидные ФИО
вызвали у него такие немного странные ассоциации, что «вам – туда! И
никуда иначе!», это так и осталось невыясненным.
        --На-а-аверное, туду… -- уже не очень уверенно протянул я.
        --И охрана не пускает? --   ещё больше расплываясь в уже
неприлично широкой улыбке, спросил сторож.
        «К охране я не ходил. И не планировал даже. Поэтому, с натяжкой,
конечно, можно согласиться со сторожем – у охраны просто не было шанса
пустить меня, поэтому, следуя формальной логике, охрана меня не
пускала».
        --Ага, не пускает!
        --Ну, это я вам сейчас помогу!
        Вот! Всегда приятно, когда незнакомые люди готовы тебе оказать
помощь, и, в принципе, даже не столь важно, в чём эта помощь конкретно
выражается.
        --Идемте, господин!--, надо же! Даже ночных сторожей уже
отучили от слова «товарищ», -- демократия-то, оказывается, сильная
штука. – Идемте, я покажу, где у них – на «у них» он сделал ударение, в
луче ночного прожектора я увидел, как исказилось злобой и завистью лицо
сторожа, -- там у них плита повалена на заборе, -- я подсажу, и вы,
господин, -- уже внутри ихьнего ПНИ.

        Я перелез через забор. На меня в упор смотрела видеокамера. Это
меня несколько озадачило. Ведь влетит же мне за проникновение на
режимный объект!   Тогда я показал камере «фак» и пошёл дальше по участку
ПНИ.   Серый снег падал шапками. Было тепло и грустно. А, вообще, сюда
залез я зачем, и делаю я тут что?! Но! Но отступать поздно! Сейчас,
видимо, прибежит охрана и пропишет мне по семнадцатое число – за этот
«фак». Я добавил шагу.
        Повернул за угол, ахнул! Красивейший фасад, суперсовременный.
Оказывается, интернат к улице был повёрнут тылом, -- серым, унылым, -- а
со двора – вот он какой! Логики здесь нет. Но стоит ли искать логику в
психиатрическом учреждении…

        Мне вдруг стало очень противно. Мог бы сейчас сидеть дома, в
тепле, слушать в хороших наушниках что-нибудь снобистско-элитарное,
рок-оперу Александра Градского «Стадион», например.

Вместо этого – по пояс в снегу, под прицелом насмешливо-равнодушных
видеокамер.   Меня разбирала злость. Я выдавил ещё семь таблеток
транквилизатора, растопил снег в ладошках, запил.
В небе закрутились радуги. Вот они сомкнулись в окружности, ограняя
собою мишень. Мишень пылала ярко-оранжевым. Да пошла-то ты, мразь! Я
разбежался и ударил ногой по центру мишени.

        Там оказалась дверь. Дверь в столовую интерната. Дверь была
стеклянной. Но прочной. От нехилого такого моего удара дверь не
обратилась в кучу звенящих осколков, она только треснула, и, -- вот
удача, хорошо «колёса» мне помогают, молодец, что не поскупился, принял
от души, --   в трещине оказался замок. Ещё один лёгкий пинок ногой, вот
замок и выпал! Я, победитель, гордым взглядом окидывая брошенное
противником поле боя, ступил в мирно ожидающую завтрака через семь
часов, интернатовскую столовую. Что я орал, когда плясал меж столиков, я
приводить в тексте не буду: по непонятным причинам, у меня, интеллигента
в пятом поколении, ПЕСНЬ ПОБЕДИТЕЛЯ вышла почти вся состоящая из мата,
сколькоэтажного, даже не сочтёшь, такого талантища к изощрённой ругани я
раньше в себе не знал, видимо, вот, транквилизаторы (если, конечно, они
в хорошей дозировке) способны раскрывать спящие таланты. Надо завтра
написать об этом e-mail в журнал «Химикэл Технолоджи»!

        И тут, откуда-то из глубины корпуса, послышались шаги и голоса.
Я понял, что оказался в шаге от беды. Инстинкт самосохранения сработал
мгновенно: я нырнул под один из обеденных столиков, прижался к полу и
замер, только бы не чихнуть или не кашлянуть. В полуметре от меня шагали
сапоги буфетчиков. Я раньше никогда не понимал выражение «лечь и
прикинуться шлангом», теперь я понял. Скрипнул стул в полутора метрах от
меня. Я вжался в пол, наверное, ещё крепче, хоть это, пожалуй, и было
невозможно. Десять минут, которые, пользуясь ночным временем, буфетчики
пили кофе и курили, что являлось бы днём грубейшим нарушением Его
Величества Режима, я пролежал, как на минном поле. Но вот буфетчики
поднялись, и, лениво обсуждая «с чего это входная дверь треснула,
наверное, треснула сама, плохо узбеки её сделали», ушли вглубь корпуса.
        Я осторожно поднялся с пола. Меня бил нервный озноб. Я,
трясущимися пальцами выдавил ещё десять таблеток транквилизатора, запил
их недопитым буфетчиками, дешевым и вонючим кофе, сел за стол и нервно
закурил. Сложившаяся ситуация меня не радовала, но ничего! Через
двадцать минут подействуют принятые таблетки, и всё снова станет
весёлым, радужным и прекрасным…

        И точно! Через двадцать минут тревога ушла, но ушла вместе с
объективным восприятием реальности. Меня позвал ветер дальних дорог. И я
шагнул во тьму неосвещённого коридора интерната.
        Лестница. Второй этаж. Отделение на ремонте. Ремонт – днём, а
сейчас – в редком свете аварийных ламп разбросаны   по полу пилы,
рубанки, всё это присыпано гвоздями и шурупами. Выбирай – не хочу! А я
хотел. Взял «болгарку», дрель и строительный пистолет. Жаль, в
психиатрических учреждениях запрещены зеркала, а то бы я полюбовался
собой – крутым рейнджером.

        Снова лестница.   Дверь. Надпись «Охрана». Ну, пусть тогда крутым
рейнджером полюбуются и другие. Ногой – по двери! У охранников,
погруженных в высокоинтеллектуальное занятие, -- коллективное
разгадывание сканворда, лица вытянулись, а челюсти отпали. Я ведь вошёл
не с улицы, а прямо из «чрева» охраняемого ими объекта.

        Итак, охрана?! Мочить её!!! Я лихо выхватываю из-за пояса
строительный пистолет, прицеливаюсь в начальника охраны…    Но в глазах
темно, и где-то «бух-бух-бух» -- как колокол…    Я роняю пистолет себе на
ноги, спотыкаюсь, падаю и…     засыпаю! Транквилизатор, блин, мать его!

        Сон был сладким. Я сидел в каком-то офисе, туда по очереди
заходили Джулия Робертс, Пенелопа Круз, Камерон Диаз, Сандра Балок, Мила
Йовович, а улыбающаяся во весь рот Бриджит   Бардо приковывала кино-див
наручниками к моим запястьям.   Я, с трепетом в сердце, ожидал
продолженья…
                 «Встать! Встать, когда с вами сам зампрокурора Округа
разговаривает!» -- «Да он не встанет: он «колёс» ужрался в ноль!» --
«Да, ладно, фиг с ним… Вернёмся к нашим козлам. Вы, что же, козлы, не
знали, что у вас больше половины камер слежения не работают?!» --
«Знали, мы и заявку посылали…» -- «Хватит врать! Я проверил, никакой
заявки не было! Всем на два звания вниз и строгий с занесением! Всё, я
поехал! Весёленькая ночь! Хрен выспишься…»

Мне очень хотелось посмотреть на зампрокурора. Я даже по TV их, кажется,
никогда не видел. Прокуроры выступали в эфире, а вот их замы, -- да,
точно, не выступали…    Но веки мне разлепить не удалось, и я только
глухо застонал.
        «А с этим-то что делать-то?» -- «Это ваши проблемы!»

        Я снова провалился   в сон. Прочухался я только к полудню. Охрана
молча вывели меня с территории психоневрологического интерната. Даже
«иди домой, всё кончилось» не сказали. Я побрёл по лакируемой холодной
позёмкой улице.

        Дома – горячая ванна, коньяк. Блаженствую и думаю:

«Трициклический транквилизатор обратного захвата – великая сила! Всё,
абсолютно всё мне сошло с рук!»

        Сижу в халате в кресле, курю сигару. Звонок в дверь, резкий,
какой-то властный.

        --Открывайте! Это – ФСБ!
Январь 2011 г., Москва, р-н «Богородское».

ДЕДУШЕВ.

Когда Дедушев спал на своей шконке с открытым ртом, у всех проходящих по больничному коридору мимо добрых людей возникало желание сделать Дедушеву приятное и кончить ему в рот, а у всех злых – нассать туда. И только то, что всё это было в остром отделении московской психиатрической больнице, где сексуальные контакты между пациентами были строжайше запрещены и жестоко наказывались, останавливало и тех, и других. Но, как выяснилось, не всех…

Марк Ашеров был из разряда абсолютно безнадёжных больных. Часто он за неделю не произносил ни одного слова. По-правильному его давно надо было отправить в интернат. Но руководство отделения предпочитало имеющуюся квоту на отправку в интернат заполнять не реально больными, а наоборот, абсолютно здоровыми людьми, за которых родственники заплатили 17 тысяч долларов. Поясняю. По этому тарифу, установленному зав-отделением (сумма, кстати, не взятая с потолка, это усреднённое по разным психиатрическим больницам Москвы – тариф за преступление, за сломанную судьбу) родственнички отправляли совершенно здорового владельца московской недвижимости пожизненно в интернат, а сами завладевали его собственностью…

Так вот все квоты на отправку в интернаты были заняты этими «квартирниками», и на реально больных мест не хватало, они так и жили десятилетиями в больнице. Вы спросите: а как же контроль?! Ну что вы, всё было продумано. Раз в год этих несчастных якобы выписывали и тем же числом оформляли их новую госпитализацию… А за Марка Ашерова ещё и родственники приплачивали зав-отделения по 2 тысячи рублей в месяц – чтобы он лежал в больнице. Если он поместится в интернат, то его пенсия просто пропадёт, не будет выплачиваться. А пока он в больнице, милые родственники спокойно снимают его четырнадцать тысяч рублей по доверенности, которую выдаёт тот же зав-отделения. Ну как тут не отстегнуть «милому человеку» две тысячи рублей?! А для зав-отделения это конечно не 17 тысяч долларов за «кардинальное решение вопроса с человеком», но тоже приятно…

В психиатрической больнице охамевший персонал обижает пациентов во всём. В том числе, коверкая их имена. Коверкая так, насколько хватает – вернее не хватает их деревенского интеллекта -- а все медсёстры и санитарки в московских психбольницах приезжают на работу из области, из деревень… К примеру Юлия Чернова, о нём я ещё много расскажу, называли только «Юрка». Имя «Марк» тоже было за пределом понимания этой деревенщиной, и, конечно, они называли его «Миша»…

А все пациенты звали его «Карлсон». И вот почему. У Марка было две большие грыжи. Одна на животе – таким образом, он был «толстым», как Карлсон, а вторая на спине – вот и «пропеллер»… Ашеров ничего не делал. То есть вообще ничего. Он часами лежал на шконке, потом курил. Курил он редкую погань, в Москве такие дешёвые – и даже не сигареты, а папиросы – трудно было найти. Но родственнички его находили, чтобы хоть ещё 50 рублей урвать…

А у всех пассивных в жизненном пространстве психически больных людей очень активно пробуждается совершенно запредельная сексуальность. Это – закон психики.

Утром, как всегда, в курилке полно народу. Все скамейки забиты, стоят пациенты в проходе, а те, кто самый слабый, тех, в курилку не пустили, стоят у входа, ждут своей очереди, предвкушают удовольствие. В курилке почти все кашляют – курят-то очень много, в больнице заняться нечем, телевизор-то всем остобрыдл, а это – не санаторное, а острое – ни библиотеки нет, ни магнитолы, вот все и ходят весь день через каждые десять минут курить, а по утрам кашляют так, что просто заходятся, становятся от кашля какими-то лилово-малиновыми, но сигарету не выпускают изо рта…

Тут входит Дедушев. На нём лица нет. А губы плотно сжаты. И держит он перед собой лист бумаги, на нём крупными печатными буквами написано: «Пока я спал с открытым ртом, Ашеров-подонок накончал мне в рот. Что мне делать?!!!» Юлик Чернов, журналист крупной газеты «Независимое Обозрение», который был горячо и безответно влюблён в Дедушева уже несколько госпитализаций, чуть не подавился смехом и кричит: «Конечно, глотай!»

На Юлика зашикали – «Как не стыдно тебе!», а Дедушеву, естественно, как и водится у приличных людей объяснили: «Иди к раковине, выплюни и прополоскай рот».

Судьба – и советский строй – сыграли с Дедушевым недобрую шутку. Александр Фёдорович Дедушев с 1985 года работал младшим научным сотрудником в одном очень престижном НИИ. Работал радиоэлектронщиком. Шпионско-антишпионский психоз в стране был на высшем уровне (как впрочем и сейчас – это только при Ельцине – на очень короткое время – в каждом перестали подозревать врага)… Дедушев задумал о том, как бы помочь доблестным советским разведчикам в получении оружия ТАМ. И вот, однажды утром, начальник отдела входит в лабораторию и видит, что м.н.с. Дедушев водрузил на чистый лабораторный стол какое-то ржавое колесо, с помойки, что ли? А Дедушев действительно, когда шёл на работу, подобрал это колесо от «москвича-412» с помойки. И вот м.н.с. Дедушев сопит, пыхтит и запихивает в ржавые дырки на колесе дорогущие казённые микросхемы. «Иван Иванович! Не мешайте! Я – на пороге создания очень важной и полезной штуки, полезной всем нашим разведчикам!!! Я сейчас сделаю агтигравиталёт и он будет через границу со странами НАТО летать, а вот тут, видите, углубление, в него будем класть по два пистолета стразу – и этот антигравиталёт будет прилетать к нашим разведчикам, они будут получать столь им необходимое в странах НАТО оружие, и он будет к нам возвращаться…» Начитался Дедушев книжек! Ну, и оказался в остром отделении психиатрической больницы. А там о нём… забыли. Просто забыли про человека – и всё! Шёл 1987 год. И с того года Дедушев долежал до капитализма. Дочка его – стерва и сука – ещё при советской власти сдавала комнату в его квартире, а сама шлялась месяцами по хахалям и хазам. Всю квартиру сдавать боялась – а что участковый скажет?! При капитализме всё оказалось проще. Дщерь его заплатила зав-отделению оговоренную сумму в гринах, Дедушева лишили дееспособности, лишили, соответственно, собственности на квартиру, далее, строго по закону – выписали из квартиры и стали оформлять в интернат. Эта сука на том не остановилась – она доплатила ещё 2 штуки зелени, чтобы её родного отца поместили не просто в районный психоневрологический интернат, а отправили в одиннадцатый. Этого интерната не было даже в «Жёлтых страницах» Москвы – сразу после десятого там шёл двенадцатый. Потому что этот интернат был секретным – в нём лежали сошедшие с ума Федеральные Судьи. Конечно, таковых, даже по всей РФ, было немного – но и интернат был маленьких – всего в два отделения – женское и мужское. «Доча, доча! – рыдал Александр, -- За что ты так меня? За что?!» А дочка сдавала квартиру, а сама жила на эти деньги с мужем в Ялте.

Шёл октябрь 2003-го. Юлика Чернова как-раз только что бросила невеста, и он всеё душой влюбился в Дедушева. Дедушев и вправду был красив: импозантная седина, добрая улыбка. Дедушев вначале даже не понимал, насколько сильно Юлик в него влюбился и как долго он будет его домогаться. Дедушев вначале просто сказал «Я – не голубой, у меня была жена». Юлик стал объяснять, что «голубым можно стать в любом возрасте, стоит только захотеть». Тогда Дедушев абсолютно серьёзно ответил: «У тебя пэннис – такой большой и толстый, мне будет больно, очень больно…» Юлик охнул: «Слышала бы это моя бывшая невеста, это ведь – такой комплимент!»

Юлик в столовой отделения сидел напротив Дедушева. Сначала он ему пел «Ах, Александра, Александра, этот город – наш с тобою, стали мы его судьбою…» Говорил Дедушеву комплименты, назвал только «Александрой Фёдоровной». Потом Дедушева переименовал и стал называть всегда только «Сосанной Фёдоровной».

Ходил за ним и пел супер-хит той осени «Моя невесте вместо, вместо неё, моя невесте, честно, честная, ё!»

А Дедушев не хотел быть геем. И ещё он очень не хотел в интернат, к тому же такой страшный – одиннадцатый. Он плакал по ночам. Он хотел повеситься. Но откуда в психиатрической больнице взять верёвку – если даже там из ботинок вынуты шнурки. Вязки для буйных – тоже в шкафчике под целыми двумя замками. Но Дедушев очень хотел повеситься и придумал. Он вошёл в поднадзорную палату глубокой ночью, когда весь персонал уже спал, развязал буйного и на её вязках стал вешаться в курилке на водосточной трубе. Кто-то из пациентов ночью на счастье пошёл покурить – и тут же вынул Дедушева из петли.

Только рубец на шее у Дедушева остался. Дедушев плакал и ночью и днём. А Чернов всё вспоминал и вздыхал о своей дурной Леночке и , одновременно, всё очень и очень засматривался на Дедушева…

Юлия просто трясло он нетерпения. Дедушев – вот он, рядом. Такая соблазнительная седая шевелюра, такие складки у рта, а усики! Усики окончательно добивали Юлика. Он думал: «Вот если бы Дедушева перевернуть вверх ногами – и он бы взял в рот, то тогда бы его усики щекотали бы Юлику муде! Вот был бы класс!!!»

Приближалась среда – день бани в отделении. Юлик, конечно, подгадал, чтобы пойти мыться в одну смену с Дедушевым. Юлик горел желанием! Вот-вот и всё сбудется – Юлик засадит Дедушеву… потом, Юлика, естественно, положат на уколы, но это уже будет не важно: ведь мечта сбудется!

И вот Юлик входит в баню. И тут его желание как само собой опадает. Дедушев спокойно стоит спиной под душем. Вот и его вожделенная попка. Но! Над ней – хвост!!! Юлик ещё раз протёр глаза. Нет, действительно, хвост! Маленький такой хвостик – сантиметра два с половиной… Помните школьный учебник биологии? И рисунок хвостатого мальчика из Канады? Так вот, у Дедушева – тоже самое, только гораздо короче…

Целую неделю Юлик не обращал внимания на Дедушева. Тот даже удивлялся. Потом гормоны взыграли вновь. Юлик не мог придумать – КАК завладеть желанным Дедушевым? Может быть, попробовать по религии? И вот, Юлик ходит с кадилом и поёт Дедушеву: «Сын мо-ой! Я – Юлиан-креститель… -- и широко крестит Дедушева, правда в другую сторону, --- …А ты, сын мо-ой, -- Александр-сосатель!» И тут не вышло. И тут не прошло.

Как-то Дедушев сидел на «очке». В туалете нервно курил Серёга Васильев, безобидный паренёк – но зазнатный гомосек – и активный, и пассивный, только это – за пределами больницы. Юлик влетел в туалет, видит Дедушев прямо сейчас не встанет, и Юлик говорит Васильеву: «Засунь в рот Дедушевой, засунь! А потом – я!» Почему Чернов решил уступить пальму первенства другому, он и сам не понимал… Дедушев не на шутку испугался – Васильев-то во-о-о какой бугай, говорит жалобно: «Серёжа! Не надо, за это сажают!» А Юлик такой: «За это уже давно, с февраля 1994-го – не сажают, отменили!» Васильев нежно посмотрел в глаза Юлику и говорит: «Не-ет… Я с тобой, Юлиан, хочу! Я Дедушев – он не по нашей теме, фиг с ним, с ним – неинтересно…»

Вообще, туалет в отделении – был как клуб. Самые интересные разговоры были там. Ну ясно, там же санитарки не подслушивают. И вот Дедушев стоит и треплется с Черепановым. О том, о сём. Мимо проходил Чернов и услышал обрывок фразы, это Дедушев хвалился своими былыми профессиональными успехами: «…Я вот, был специалистом по тепловым насосам…» Юлик, вообще, был остроумным, и даже стихи неплохо писал. Услышал это Юлик, и у него сразу экспромт родился: «Сосанночка, -- говорит он Дедушеву, -- А знаешь ли ты, любимая, что он тепловых насосов – один шаг до голубых отсосов?!» Тут Дедушев взорвался. И как накинется с кулаками на Чернова. Юлик понял – сейчас-то надо срочно под защиту персонала. Побежал по коридору в сторону Дежурного Поста, а Дедушев за ним, за ним, и всё старается Юлика по голове кулаком трахнуть… А вот и Пост. Старшая по смене медсестра берёт Дедушева за ухо, и, как нашкодившего школьника, ведёт в процедурку. Там укольная медсестра удивляется «Так это Дедушев бил Чернова, а не наоборот, Чернов-то ведь агрессивнее…» «Да точно Дедушев бил, я сама видела, давайте колите ему пятьдесят миллиграмм галоперидола с «соткой» аминазина».

И вот после тихого часа Чернов встал с койки, потянулся, зевнул, выходит на полдник и видит Дедушева – какого-то скукуженного, почерневшего даже как-то, очень грустного, даже можно сказать – трагически грустного… Стало жалко Чернову Дедушева. И стыдно немного стало за свою шутку про «наносы». И пошли они есть апельсины с яблочным соком – как и бывает обычно на полднике в психиатрической больнице.

Дедушева переложили в одну плату с Юликом. «Теперь я пропаду!»-- охал Дедушев.

А Юлик просто дрожал. У Чернова стоял всё время. Дедушев, как я уже говорил, спал всегда с открытым ртом. Юлик подошёл к койке и поднёс свой нефритовый стержень ко рту Дедушева. Но всунуть побоялся – вдруг Дедушев откусит… Тут Дедушев проснулся, скривился и сказал: «Чернов, ты меня обидел…» «Чем это?» -- искренне удивился Юлик. «Как чем? Дал нюхнуть!!!»

Утром Юлик вывесил на двери палаты объявление: «Внимание! Эротическо-порнографический супер-спектакль «Изнасилование Дедушева». Начало завтра в 8 утра. Вход – 2 сигареты. Приходите все!!!» Зав-отделения проходил по коридору, увидел афишу, сорвал, скомкал и строго сказал Юлику: «Чернов, ещё какую-нибудь херню повесишь – к своему месяцу срока добавлю ещё неделю!»

На прогулочной площадке были ромашки. Юлик собрал большой букет, потом нарвал крапивы и аккуратно всунул её между ромашками. Пришёл с прогулки в палату и вручил букет Дедушеву. Тот обжёгся крапивой, ойкнул и дёрнул рукой. Один лист крапивы влетел к потолку палаты и, медленно, как при рапиде, кружась и покачиваясь, лёг прямо на нос Дедушеву. «Это – знак! Это – знак, что ты мне отдашься!!!»

Но Дедушев всё не отдавался и не отдавался. Тогда Юлик подумал: Если Дедушев ТАК против гомосексуальных отношений, то ему надо предложить – гетеросексуальные.

И Юлик стал часами в курилке уговаривать Дедушева оскопиться, уехать с ним к брату Юлика в Берлин и там пожениться. Деньги, мол, не волнуйся, на оскопление найдутся – я продам свои акции Сбербанка – я их на чёрный сохранил, не пропил, не потратил впустую… А в Берлине брат заплатит за юридическое изменение пола. Ты же погибнешь в одиннадцатом интернате, тебя там будут насиловать круглые сутки, ты же знаешь, ЧТО это за люди – бывшие Федеральные Судьи! А тут – роскошный город, роскошная Германия, хорошая квартира брата, он нам отдельную комнату выделит, и не просто комнату, а комнату в целых 125 квадратных метров, она у него – меньшая…

Те, кто сидел в курилке, стали уже советовать Дедушеву: «И правда, поезжай в Берлин! Тебе в одиннадцатом интернате гораздо хуже будет, чем в постели с Юликом…»

Но Дедушев упорно твердил «Нет! Нет! Нет! Нет!»

Юлика Чернова выписали и он уехал в Берлин. А Дедушева отвезли в одиннадцатый интернат.

И вот там, в одиннадцатом интернате, для Дедушева действительно начался настоящий кошмар. Бывшие Федеральные Судьи, озлобленные на жизнь и свою судьбу, часами в своих фиолетовых мантиях сидели и мочили члены в ацетоне, периодически вынимая и сравнивая с цветом мантии. У них был такой договор, такая игра – пока член не станет одного цвета с мантией, нельзя бежать и насиловать Дедушева, а как станет – так, значит, можно! Дедушев забивался под шконку, дрожал от страха и отвращения. Бывшие Федеральные Судьи прибегали, вытаскивали Дедушева из под шконки и набивали по три члена ему в рот и по два в попу… Дедушева рвало от ацетона и спермы, но он ничего не мог сделать. И только с грустью и тоскою вспоминал, как отказал предложению Юлика Чернова.

Через полгода Дедушеву разрешили отпуск. Худой и бледный, он вышел из одиннадцатого интерната. Дождался автобуса, вошёл и сел на сидение. Внезапно ему стало плохо. Схватило сердце. Дедушев охнул и… умер. Водитель автобуса, чтобы не прерывать маршрут, просто выкинул на снег труп Александра, но, правда, позвонил по мобильнику в агентство «Ритуал».

А Юлик женился на спившейся бывшей телезвезде – точнее телезвезде очень маленького и заштатного телеканала. На второй день после свадьбы он нашёл её в жопень пьяную в постели с соседом и тут же подал на развод. Развод удовлетворили.
14 – 17 декабря 2013 г., гор. Москва.

Удар за удар, удар за ударом.

Рассказ.

--…Если ж ещё по стакану, то давай, «губастый» наливай, не жадись: к тебе ж больше вернётся по жизни! Эту истину я давно понял.
--Братан, ты не прав. Не жадюсь я, этой отравы сколько хочешь, видишь – ящик! Поезд качает, «губастый» не получится.
--Эх, жись моя – копейка!
--А, давай, братэлло, и вправду копейку, хоть они сейчас и маленькими стали, даже меньше советских, эту копейку самую напополам разделим. Ну, на память.
--И, как талисман, на цепке носить?
--Нет!--, пьяный попутчик Сергея вдруг стал серьёзным, -- С крестом святым вместе ничего носить нельзя. Негоже! Не для того мы – православные!
Нервный стук колёс навевал тревогу и тоску. Сергей из не такого уж маленького личного опыта знал, как в таких случаях надо поступать. Он решил напиться. И выполнил намеченное.

Тусклым похмельным утром поезд прибыл на Павелецкий вокзал Москвы. «Как бы вертухаи в ШИЗО не посадили, как увидят, что я – бухой»--, подумал по привычке Сергей, и сам рассмеялся от такой своей мысли. Но… Впереди его ждало невиданно страшное испытание – впервые после ЭТОГО спуститься в метро. Сергей поколебался, но всё же решил его избежать, и пять с половиной часов добирался домой наземным транспортом, рационально, эффективно, продуманно, а потому, безупречно, как и год назад, (до ЭТОГО), стыкуя автобусные, троллейбусные и трамвайные маршруты. «Москва стала красивей, но пробки стали ещё более удручающими, почти удушающими»--, отметил про себя Сергей.

Вот и дом. Долгожданный дом! Сколько он ему снился!!! Сколько он представлял себе, что входит на порог, и сердце тогда томительно сжималось…

Отец смерил Сергея холодным взглядом, не поздоровался и сразу вышел курить на балкон. Потом, не проронив ни слова, только как-то недобро хмыкнув, быстро собрал всё необходимое, сел в свой старенький «жигуль»-восьмёрку и уехал на рыбалку.

Мать поохала, пообнимала, немного всплакнула и… снова уставилась в телевизор. На экране были титры: «Любовь и ненависть. 298 серия».

Сестра, встречи с которой он та-а-к ждал, по которой та-а-к скучал, его милая сестричка взвизгнула «Серге-е-е-й!», горячо поцеловала в щёку брата и тут же устремилась на кухню печь праздничный, по случаю возвращения Сергея, пирог. Сергей хотел с ней просто поговорить, но в ушах девушки были бананы, она слушала Pink.

--Да-а-а, в наше время слушали не Pink, a – “Pink Floyd”… --, с грустью сказал немым стенам кухни Сергей.

К пол-девятому вечера пирог был испечён. Ежевичный с манго. И с подгорелым боком справа и тоже немного подгорелым слева.

Отец вернулся с рыбалки, но без рыбы, -- но с лягушкой, кинул её их терьеру, тот нехотя лягушку слопал… Отец посмотрел на терьера, теперь уже довольно хмыкнул и тут, наконец-то, благодушный, сказал сыну хоть одно слово, -- буркнул «Привет», мать оторвалась от телевизора, сестра намазюкалась дешёвой и грубой косметикой, и, наконец-то, впервые за год, семья села за стол в полном составе. Сергей вдруг почувствовал, что веки у него слипаются, и его душит мягкая подушка сна. С чего бы это? Ах, ясно… На его психозоне в это время был уже отбой, срабатывал непреложный выработанный рефлекс…

--Мам, может я пойду сосну?!
--Нет уж!--, резанула мать, -- Сиди за столом, что, Ритка напрасно пирог пекла?!--, и сняла со стены, положив рядом с собой нунчаки, -- Подарочные!--, пояснила она.

Пришлось подчиниться.

--И, сиди, не горбись!—, ну, этому-то подчиниться до кучи было гораздо проще, за психозоне санитары орали это постоянно. Только у них в руках были ментовские дубинки, а у мамочки любименькой – нунчаки. Разница невелика.

Молчаливый ужин наконец-то закончился. Сергей засыпал на свежевыстиранном Ритой белье. Но слёзы обиды душили его. «Я ведь, хоть мне и 37 лет , -- всё ещё взрослый ребёнок, -- правильно думал Серёжа, -- А детей обижать нельзя. Никогда.» На этой мысли Сергей заснул.

А под утро, как часто бывало и на психозоне, ему приснилось ЭТО. И, как обычно, в мельчайших, режущих и зрение, и душу, и сознание, подробностях! Сергей возвращается с Измайловского Рынка. На нём новенькие куртка и кроссовки, и куплены недорого –то рынок же! Настроение, поэтому, прекрасное.

Как здорово, что можно купить вовсе не беспонтовую, -- даже мазовую фирму, -- и так дёшево! Как же, всё-таки, хорошо, что на Родине – демократия и рынок. Спасибо Ельцину, что он так сделал, хоть ему было и очень даже непросто… Спасибо всем нам, что в 1989-м и в 1991-м мы его выбрали! Спасибо нам, что мы для себя, именно для себя выбрали капитализм… Плюсов очень много, жизнь стала другая, в жизни это ощущается на каждом шагу, повсеместно. Но и минусов стало просто немерено. Вот – примеры минусов, -- когда шляешься по рынку, выбирая себе одну куртку из сотен тысяч, постоянно надо следить, чтобы кошелёк не прорезали ли просто не «подрезали» (бандиты), и чтобы не подбросили в карман один патрон и пять с половиной граммов героина (а это уже – менты). Ну, что ж, у каждого места свои законы, их надо уважать, или, по крайней мере, с ними считаться, так как на стороне богатых – сила, и уткнись в тряпочку и продолжай выбирать себе тряпки.

Гром! Внезапная короткая летняя гроза! Не важно! Сергей, смеясь и даже как-то нелепо «прихрюкивая» от удовольствия и довольством жизнью (или, по крайней мере, данным моментом), уже стряхивал с себя в вестибюле станции метро «Измайловский Парк» крупные, блестящие капли летнего московского дождя. Часть капель полетела вверх и осела на видеокамере круглосуточного видеонаблюдения за всей территорией и помещениями Московского Метрополитена. Это же здорово – видеонаблюдение! Почему? Да ведь, это – защита от террористов, от смерти, от боли! Сергей широко улыбнулся в видеокамеру и даже помахал ей рукой.

Удар грома за стеклянными дверьми вестибюля! Мир вдруг ирреальным. Очень быстро стал. Мимо Сергея прошёл мужик в такой же куртке, таких же кроссовках и таких же брюках, (видимо, тоже, с того же рынка), к тому же, такого же роста, и тоже, как Сергей, белобрысый и конопатый. Даже бедлам на голове (опять посеял расчёску!), -- и тот был похож.

Сергей хотел перекреститься, но испугался группы чеченов в одинаковых чёрных куртках, только что вошедших в вестибюль: известно, как они там, на войне, пытали и даже казнили тех русских, кто не хотел отказываться от Веры Православной…

Да-а-а, правльно, что он этих чеченов, или, для краткости, как зовут их русские солдаты, -- «чехов», испугался: смерили его, Сергея, недобрыми взглядами, аж мурашки по коже, програтанили что-то на своём языке, и, -- ьвот тоже ведь, так ведь тоже не спроста, -- развернулись все разом и вышили из метро. Плохой знак! А, может, хороший?! Ведь вышли же. Страшно, страшно потому, что не понятно! Но раз они вышли – то переь всё будет хорошо… Сергей ринулся к турникетам, на ходу доставая зелёный цезиевый жетончик и бросая его в щель турникета… Да, теперь ВСЁ будет хорошо…

Толпа покупателей с Измаловского, одного из самых больших в Евразии, рынка, все с баулами, пакетами на тележках или просто с огромными сумками через плечо заполнила всю платформу станции «Измайловский Парк». А она там – узенькая. Станция уникальная, вторая есть тллько «Полежаевская». Это станции московского метро, где по три, а не по два пути на станции. Исторически и от «Измайловского Парка» и от «Полежаевской» хотели строить линии-ответвления, но потом посчитали, что новые маршгруты будет неретабельными, строить не стали, а «Измайловский Парк» и «Полежаевская» так остались – стремя путями. И, в силу этого, с очень узкими платформами. Толпа на станции нервничала, судорожно высчитывала, где будут стоять двери вагона, чтобы сразу, отпихзивая других, в них ломануться и успеть занять сидячие места… Сергей поморщился. «Толкнут и в бок, и в спину, и снова в бок»,-- почти обречённо подумал он.

Рыкнув на толпу, поезд выпрыгнул из тоннеля. И… И… Тот мужик, двойник, быстро-быстро, прямо двумя руками зачем-то толкает какую-то девшку с платформы прямо под поезд и… убегает… У машиниста даже полсекунды не было, чтобы затормозить…
Женские визги рикошетили от потолка, сводов и колонн станции метро, а Сергея уже вязали. «Не я!» -- «Не п…зди!!!»-- вот суть всех разговоров Сергея с разными следователями в течение целых трёх недель. Вертухай холодными глазами из дня в день фиксировал, странную и очень неправильную, на его взгляд, картину. Подследственный Коровичков Сергей Николаевич всё время молился, -- но! --, перемежал православные молитвы с мантрами «Хааре Кришна». Сергею однажды так объяснила случайная попутчица в электричке: «Одно другому не мешает, а, наоборот, помогает, усиливает одно другое, да-да!». Сергей это помнил. Вертухай стуканул начальству о неадекватном для преимущественно православной многоконфессиональной Российской Федерации поведении подследственного Коровничкова, начальство согласилось с такими-то мощными доводами, и уже через полтора часа Сергея перевезли в «Серпы». Румяные психиатры «Серпов» сразу пообещали Сергею, как и всем, кого к ним привозили на экспертизу, что «зону топтать ты не будешь, раз УЖЕ к нам направили, отделаешься дуркой». «Так мне ни туда, ни туда совсем и не надо – я невиновен!» -- «Не серди добрых дядей, иначе они станут злыми».

Воспоминания унеслись куда вбок и вниз. Полшестого утра. Сергей проснулся. Выработанный за бесконечно долгий год его пребывания в Специальной психиатрической больнице исполнения наказаний, 10-м отделении («спец-интенсив»), биологический механизм разбудил Серёжу И ДОМА ровно в час и минуту подъёма в дурке.

Проснулся, -- и не увидел привычных зарешёченных плафонов на потолке. Как и не увидел авангардную люстру, купленную им два года тому назад на Арбате для своей комнаты, он тогда ещё долго торговался, был, что называется, «в ударе», и скостил-таки почти половину суммы. Под потолком его комнаты висел оранжевый абажур, из разряда тех, которые коммунисты 1920-х годов называли «мещанскими». А люстры нет. Выкинули, значит. Да ладно, потеряв голову, по волосам не плачут.

С омерзением Сергей спустил ноги с кровати. На полу стояли домашние тапочки. Новые. Мама или Рита их ему купили, -- не важно! А где же его мокасины из натуральной кожи, в которых он приехал?! Эти мокасины были его гордостью: он сшил их СЕБЕ – втихаря, в мастерских психо-зоны, когда вертухаи уходили пить водку… И вот мокасинов нет! И мусорное ведро, -- вот! --, уже пустое, уже с утра вынесли, бля!

Но раз уж встал, надо прочесть «Отче Наш» и аккуратно застелить постель. На психо-зоне санитары всегда били, если покрывало не было н6атянуто, -- или было недостаточно натянуто… Здесь никто бить не будет, даже отец, но привычка-то, привычка-то осталась, а это, как говорят, вторая натура, вот.

Серёжа на цыпочках, да так, чтоб не скрипели отдельные «музыкальные» половицы (пол старый, дощатый – дом ведь пятой, второй снизу, категории, слепил этот из подручного дерьма стройбат, -- в своё время), прошёл в большую комнату. Голова закружилась, он бухнулся в кресло и мгновенно заснул: добирать недостающие часы.

Проснулся от какого-то очень странного и непривычного для уха человека мяуканья, неестественного какого-то. Серж ещё до психо-зоны принёс домой беспризорного котёнка, уж очень жалобно тот смотрел, словно чувствуя, что в глазах людей, большинства людей, он – «нечистый»: чёрный от макушки до кончика хвостика, даже без традиционной для чёрных котов беленькой манишки на грудке. Котёнок буквально сам прыгнул на руки Сергею, сидел на руках смирно, не вырвался, только в лифте беспокойно мяукал, ну, это и понятно – лифтов все коты боятся. Котяра вырос статным, но главное: вырос добрым, весёлым, умным и жизнерадостным. А тут неделю тому назад родители Сергея и Риты взяли на передержку от соседей по лестничной площадке, отправившихся отдохнуть в Анталию, пивка “Efes” халявного в отеле попить, двухмесячного щеночка, и не какого-нибудь субтильного мопса-попса, а серьёзную и очень конкретную кавказскую овчарку.

Кот по кличке Магистр и взаправду, как настоящий магистр, сидел на высокой мебельной тумбе, перед которой метался «салага» Полкан. «Ш-ш-шш!» --, Магистр ощерил свои клыки, пёс послушно перестал метаться и сел перед тумбой, преданно глядя в глаза своему котяре-гуру. «Мяу-у-у!» --, Магистр поднял правую лапу и выпустил когти, -- прям Пилсудский какой-то на трибуне, и… И! И!!! И послушная собака тоже подняла правую лапу и спустила какое-то подобие «мяу». Потом ритуал в точности повторился и с левой поднятой лапой. Решив, что урок закончен, и обучаемый продемонстрировал хорошие результаты послушности и обучаемости, Магистр соизволил сойти со своей тумбы-«кафедры», и они, кот и пёс, довольные всем и всеми, стали кубарем кататься по полу. «Собаку испортили: мяукает, да ещё как-то по-дурацки, мурлыкает, спит клубочком, как кошка!» --, с горечью резюмировали через две недели вернувшиеся из Анталии хозяева Полкана.

Ну вот. Магистр, хоть и не человек, а кот, но чувствует. Что он ДОМА. А у Сергея такое нормальное и обыденное чувство как-то всё не возникало и не возникало, как он ментально ни тужился… Вроде, всё как всегда, вроде, и тот же вид из окна… Ан нет! На горизонте – три новых высотки, раньше не было… Выветрилось, повыветривалось что-то неосязаемое такое.

--Мам, за этот год мне звонили, кто?
--Первый месяц звонили, потом перестали. Забыли тебя, сын!
--Ну, что ж, ладно, позвоню друзьям сам.

--Саш, где ты пропадал?
--Да, знаешь, сутками пил, даже Новое Тысячелетие пропустил. Однажды, как часто бывало, спрашиваю у прохожего «какое число?» -- декабря, в смысле… И вот, оказывается, я уже шесть дней бухаю в Новом Тысячелетии…
--Да-а-а… А я только слюнки глотал, глядя на рекламу пива по «ящику».
--Нет, Серёг, у нас ведь вместе столько всего было!
--Да, десять лет дружбы – не хухры-мухры!
--Да-а… Помнишь, бухали тогда, потом ты выключился, а я ментов-«лейтёх» отпиздил?!
--А не они ли тебя?
--Нет, это – в другой раз было. А, помнишь, мы набухались, я вырубился, и ты меня тащил?
--Угу…
--А, помнишь, мы набухались, а это была «палёнка»…

Сергей положил трубку. Судорожно стал набирать другой номер, пальцы дрожали, не попадали по клавишам… И тут Сергей остановился: а ведь и с этим другом разговор будет таким же…

--Мам, позавтракать есть чего?
--Я не готовила, голова болит!
--Ну-у-у… Пойду тогда в пиццерию, что ж делать-то, хоть и дорого там, реальная переплата…
--Я! Я! Я… --, заорала на сына мать, захлёбываясь от злобы, -- Я не для того тебя, мерзавца, рожала, чтоб ты себе желудок портил – и ещё гордился этим!!! Жди! Пошла готовить, шантажист поганый…

Солнечно. Но не жарко. Ветер свежий. Жить, да радоваться. Но, -- как чёрная непробиваемая стена отделяет Сергея от света, радости, счастья.

Там, на психо-зоне, когда три раза в сутки водили в туалет – по коридору, строем, там на полсекунды была видна улица. О, как он завидовал. Теперь же он может быть с ними, со свободными. Но… Но не радует. Лишний он здесь. Там о таком мысли и допустить он не мог.

Ночь. Тошно. День. Тошно. Сергей поехал на станцию метро «Измайловский Парк». Зачем? Объяснения он не знал, но и не искал. Поехал, и всё.

Какие холодные глаза! И тонки губы! Садист, наверное. Да ещё, видимо, и педофил. Ну вот, жертва выбрана. Теперь этот «кекс», ха, никому никогда уже не скажет «Доброе утро!», да, впрочем, по его саркастической ухмылке видно, что он так ничего доброго никогда в жизни и не произносил… Итак, внимание, разгон, руки вытянуты, ладонями вперёд. Э-ээ-э! Товарищи милиционеры. Я вовсе не хотел – никого, ничего, никогда…

Попал в ту же камеру. А вот его шконка-то уже занята. Хмырь какой-то лежит на ней и лыбится. Лягу на другую. Ладно, уже через полчаса поведут строем в туалет, пока будут вести по коридору, можно глянуть на свободу. Там люди просто вот так вот ходят, и им хорошо. Всем.

27 сентября – 04 октября 2006 г.,
гор. Москва – пос. Заветы Ильича Московской Области.

Юлий СТОЦКИЙ.

СМОГ.

Документальный рассказ.

Саша Лапин не служил в армии. Не сильные, в принципе, у него были неврозы, но были. И военкомы решили, что автомат доверять ему нельзя. Перестраховались. А, может быть, они были правы.

А двоюродный брат Саши Константин в армию попал и попал сразу в Афган. Бои, самое пекло. Но прошёл всю эту войну и ранен не был, одна только контузия, и то не сильная. Вернулся в своё подмосковное Пушкино совсем не озлобившимся, не угрюмым. У Кости, вообще, светлый, чистый и радостный взгляд на мир. Но, как застолье, как собираются все родственники по всем линиям, Костя начинал рассказывать про бои, засады, посты… Саша слушал в два уха. Он и книги-то про войны (коих наша Родина вела бессчетно) очень любил… А тут – живой рассказ! Переспрашивал, уточнял.

Пришли «нулевые» годы. Саша Лапин лишился работы. Он работал электромонтажником и денег более-менее хватало. Но на их фирму «положила глаз» крупная корпорация из Москвы. Ну, и как водится, рейдерство, довольные обашлённые чинуши, ОМОН выгоняет хозяина честной фирмы из его кабинета. С деньгами у Саши стало совсем плохо, но большей проблемой стало – куда девать освободившееся время, чем заняться, куда себя деть… Саша пришёл в гости к Косте и попросил посмотреть все видеодиски про войны – и афганскую, и первую, и вторую чеченские. Костя, конечно, диски дал и даже несколько подарил – те что были у него по два экземпляра. И даже про приднестровскую войну фильм откуда достал. Саша дома погрузился в просмотр. Ночью ему снились горящие танки, трассирующие пули…

Утром в Сашину отдельную квартиру пришёл его отчим.
-- Александр, разговор есть.
--Да, папа.
--Оформи-ка мне генеральную доверенность по недвижимости. Ну, оформи!
--А зачем, пап? Я ни продавать, ни сдавать свою квартиру не собираюсь. Жить-то иначе ГДЕ?
--Нет, ну знаешь, доверенность – она лишней не бывает… А вот я тебе редкий диск принёс – про то, как американцы в 2002-м брали Кабул. Посмотришь, как там было. Оказывается они по коммерческому контракту набрали бывших советских воинов-«афганцев», и, опять же, как всегда, нашими руками, взяли Кабул… Ну, напишешь доверенность? Я тебя никогда не обману, никогда не подставлю! Я же тебе – отчим, а не кто-нибудь…

И Саша генеральную доверенность подписал…


Саша Лапин возвращался домой. День, вроде, сложился неплохо, настроение было нормальное. И тут… Как в большинстве российский дворов мусорные баки находились у дорожки от остановки автобуса под подъезда. Вдруг Саша Лапин видит, что из бака торчит его любимый свитер. Да нет, может, просто такой же. Но на всякий случай Саша привстал на цыпочки и заглянул в мусорный бак. Саша почувствовал, как у него затряслись губы. В баке, кроме его свитера, были его рубашка и его ботинки, -- а под ними! – кошмар! – почти все его книги. С сердцебиением, гулко отдающимся в ушах, Саша вбежал в подъёзд. Он ни мог ни секунды потратить на то, чтобы ждать лифт, и мигом вбежал на свой третий этаж… Так, дверь цела. Саша всунул ключи, но они уже не подходили к замку…

Тут у Саши Лапина зазвонил мобильник. Звонил отчим. «Да ты не волнуйся, в квартире хорошие люди… Вот они мне денежки поплатят-поплатят, я тебе обеспечу хорошее место в хорошем санатории… Да не спорь ты! Санаторий хороший, и там очень понравится! Только сначала надо будет в дурдом лечь – ну совсем ненадолго… Как для чего? Чтоб место в санатории было получше!!! Сейчас иди на вокзал, я тебя уже жду, поедем в Москву… Дурдом там.»

Всё дальнее происходящее казалась Саше Лапину каким-то ирреальным кошмарным сном. Первые дни привыкнуть к тому, что ты окружён психами, было трудно… Но Саша привык. Отчим приходил часто, рассказывал, что он пересмотрел уже несколько номеров в санатории, но они все какие-то не такие, что он найдёт пасынку самый-самый лучший-лучший номер, так что тот должен ещё полежать в дурке… Потом отчим уходил, оставляя Саше пачку недешёвых сигарилл. Все окружающие больные завидовали, кто по-доброму, кто не по-доброму… Саша курил, и в глазах его стояли слёзы…

В курилке как-то на этот раз было тихо и скучно. Вяло велись обыденные разговоры. Мол, вчера комиссия из департамента приезжала, хоть поели больные нормально… Всегда – всегда без исключений! – о приезде проверяющей комиссии за сутки сообщают главному врачу дурки. Целый вечер санитарки моют окна (не мытые с приезда прошлой комиссии), больным выдают чисты, не рваные, «праздничные» пижамы. Они хранятся отдельно, под замком, и выдают их только в двух случаях – при приезде комиссии и на выборы. В современной московской дурке – ВСЁ бутафория. Выборы, конечно, тоже. Больных одевают в «праздничные» пижамы, дают на завтрак к каше и компоту по одному апельсину и половинке (и здесь от яйца отлить!) банана, потом ведут на избирательный участок в главном корпусе больницы, где однако самые своё законно волеизъявление не осуществляют – за них голосует персонал, голосует, как надо, конечно… Так что приезд комиссии абсолютно бесполезен, впрочем, одна польза есть: на обед выдают больным полную, не уворованную, как ежедневно , порцию. Так что хоть знают больные, как их должны были кормить… Поговорили об этом – и снова молчание, снова скука…

Потом стали говорить на «вечную» тему – когда кого выпишут, сколько кому осталось ждать. «А вот тут Володьку Беляева выписали сегодня утром: он два косаря зав-отделению сунул. Ну, дурак, куда рвется? Ведь сегодня же опять мать изобьет, его уже к вечеру обратно привезут». Все закивали головами, Володька такой, и ионного варианта в его жизни просто не предусмотрено… И опять его, избитая им мать, будет ходить к нему на свиданки. Старушка будет горбиться, но всё равно нести сынку-уроду две полные тяжеленные сумки еды…

Повисшее тягостное и печальное молчание нарушил Юлик Чернов: «А хотите я вам новые свои стихи почитаю?! Не в книге нашёл, сам написал!» Максим Максимов скривил презрительную мину: «Есть ОДИН поэт – то Пушкин, ну а ты второй – Психушкин» -- и смачно сплюнул в ведро. «Нет, Макс, я – поэт. Есть такая профессия. А нас, поэтов, не любят. Вот, говорят, что в СССР поэзия была в почёте, а мне брат мамы говорил, что по запрещённой в Советском Союзе статистике, в советских библиотеках только полтора процента, представляете, только полтора процента читателей брали стихи… Вот какая лживая была в СССР пропаганда…» Тут пахан – крупняк с пропитой мордой – Колян Чекалковский постановил: «Короче, Скклихософский! Не нуди… Читай!»

Юлик воодушевился, встал, скрестил руки на животе и стал читать:

«Три раза в очи плюнь,
Булавку в бок ты сунь,
Иди, лечи своё фригидство!
Забыли Бога все,
Кругом – одно бесстыдство!!!»

«Вот это – клёво, -- заценил Чекаловский, -- Фригидство – большой грех, это как же баба выгрёбывается, чтобы мазовому мужику не дать!!! Фригидство – оно ведь хуже лесбиянства, а лесбиянство, все знают, хуже пьянства!!!»

--А сейчас ещё одно стихотворение!, -- глаза Юлика сверкали и сияли…

«Очень я люблю ежу,
Я её в руках держу,
Я ей голову вскружу,
Я ей “Fuck” не покажу,
Никогда не «подсижу»,
Я ей денюжку ссужу,
Если нужно,
То и за зоофильство отсижу,
Лентой шёлковой её повяжу,
Вот как я люблю ежу!»

Это стихотворение курилковскому обществу понравилось меньше. Не про секс ведь! Ну, секс-то был, но ведь какое-то гнусное зоофильство, а не про баб…

Саша Макаров, который всё это время в курилке молчал, подал голос:

--Лучше я своё стихотворение расскажу – оно про жизнь! Слухайте:

«В нашем маленьком отсеке
Появились гомосеки.
Через неделю:
В нашем маленьком отсеке
Каждый третий – гомосеки.
Через две недели:
В нашем маленьком отсеке
Половина – гомосеки.
Через месяц:
В нашем маленьком отсеке
Все спла-а-шные га-а-а-масе-е-е-ки!»

Доселе молча стоявший и курившись свои сигариллы, Саша Лапин, вспыхнул:
--Что ж такую гадость про подводников говоришь?!
--Не гони, Сашок! Я сам был подводником!!!
Ой ли! Не ври! У тебя рост больше двух метров, -- что было правдой и не было преувеличением, -- Тебя бы в подводники просто не взяли!

Тут Макаров вскочил со скамейки и с размаху разбил Лапину глаз. Саша Лапин побежал в свою палату, забился под одеяло и долго-долго плакал, потом заснул…

Градоначальник в кепке доживал последнюю неделю в своём кресле. Но верил в это. И продолжался в Москве тот же дискурс и тот же тренд. Чиновница, полной грудью вдыхая свою безнаказанность, всё рылась и рылась в компьютере – чего бы ещё продать из городской недвижимости. Ничего не находилось: всё было давным-давно продано. И вдруг! О, удача!!! Можно продать отделение в дурке в Свиблово! За реализацией этого «проэкта» дело не стало. Отделение было продано. И, что смешно и грустно, ровно в день снятия с должности кепкастого мэра.

В отделение Саши Лапина привезли свибловцев. Их просто раскидали по разным дуркам, нисколько не заботясь о том, что в них лишнего места нет, и новоприбывшие будут лежать в коридоре на матрасах, постеленных прямо на пол, на на приёмах пищи за небольшими таким столами будет сидеть уже по девять человек, мешая друг другу из-за дикой образовавшейся тесноты…

Женя Лукьянов был одним из свибловцев. Высокий, нескладный, сутулый, какой-то весь, как бы это сказать, узкий… Худое лицо, запавшие глаза. Пришёл в курилку, долго слушал рассказы типа «вот мы набухались, потом не помню, проснулся в канаве, а жена потом грозилась разводом», «ну вот, набухались, пошли добавить, а тут менты замели»… Слушал, слушал, а потом тихо говорит: «А вот, можно, мужики, рассказать свою историю». И начал рассказывать:

--Скучно было, пошёл погулять по ВВЦ. Это о нас километра два. Иду вдоль чугунного забора. И вдруг ко мне подскакивает низенький такой мужик, но крепыш, и прижимает меня двумя руками к забору. Говорит: «Я – Каратан, чемпион России по каратэ-до..»

--Ну ты хоть у него автограф взял?! Ведь такой человек встретился – Олег Дмитриевич Каратан, кто ж его не знает, он же двухкратный чемпион!

--Да нет, не до автографа было…

--А что так?!

--Прижал он меня к забору, кричит «Становись на колени и соси!», а то, говорит, одним ударом замочу.

--Ну и ты?

--Встал на колени, отсосал. Потом во рут полно было такого вот, противной такой массы… А он кричит «Глотай, а то враз переебу!» Я и проглотил… Как мне было противно. Противно, обидно и грустно…

--А хрен-то у него хоть хороший был?

--Да нет, маленький какой-то, сморщенный, чёрный…

--Да-а-а, бывают в жизни огорчения! А чёрный был наверно оттого, что до тебя он с путанами-негритянками поролся! Но всё равно, Лукьянов, гордись! Ты отсосал у самого Каратана…

Саша Лапин стоял в углу курилки, курил. И он понимал, что вот это – и есть реальность, что вот это – и есть жизнь. И что он, Саша, несчастен не меньше, чем этот угловатый Лукьянов…

В отделение положили трёх «блатных» пациентов-клиентов, и пришлось перетрясти состав палат. Саша Лапина переложили в девятую палату – для неизлечимых. Конечно, никто из врачей согласия больных и не спрашивал, не принято это.

В палате, креме Саши, было трое больных. Виталик Прокопенко, тот, что целыми днями читал «Розу Мира» Андреева, грыз ручку (мама каждую неделю привозила ему две новых) и делал подробные выписки из этой книги, больше он ничего не делал, даже, как правило, не отвечал ни на какие вопросы и, вообще, почти не разговаривал. Второй был – Герман Квиринг – абсолютно невменяемый парень, которого его мать – стильная и сексапильная блонда – зачала и родила на отдыхе в Сочи от местного психически больного кавказца, зато у которого стояло, как у собаки Баскервиллей. Герман разговаривать вообще не умел, он всё время дёргал головой и правой рукой и круглые сутки повторял то ли слово, то ли фразу «Де-Га! Де-Га! Де-Га!» Смысл сего был ясен только ему самому. А, возможно, и самому ему не ясен. Третьим в палате был лежащий за взятку (чтобы его не отправили на психо-зону) за изнасилование девятилетней школьницы, белобрысый, голубоглазый мачо Володя Заводсков. Он постоянно говорил: «Мой псевдоним – Адольф Заводной, так меня и называйте». Любимым его занятием было ходить по палатам, выискивать, кому из больных принесли свежий рулон туалетной бумаги, воровать его, мелок рвать на части и запихивать в вечно открытее бачок унитазов в гальюне – чтобы снова всё засорилось, и снова вызвали сантехников – от этого он, буквально, кончал… Саша стал жить в новой палате и наблюдать её дикие законы…

В палате висела полная тишина. Виталик Прокопенко закрыл «Розу Мира», посмотрел в потолок, глубоко вздохнул и ка-а-ак загнёт тему, «Розой Мира», видимо навеяло: «Вот у нас берут анализ крови, анализ мочи… даже кал – и тот берут… нов едь это неправильно, несправедливо! Надо брать ещё и анализ пердежа, ведь без него лечение будет неполноценным, ущербным…» Герман Квиринг громко утробно засмеялся, стал прыгать по шконкам и кричать «Аналыз Бжа! Аналыз Бжа! Бжа-а-а!» Адольф Заводной тоже оживился: «Да я знаю, как это делать! Залить в жиопень машинного масло, засунуть туда провод и пустить ток! Сразу анализ и получится!!!» Виталик Прокопенко поморщился: «Глупости ты говоришь! Надо просто к попке прикрепить лейкопластырем пробирку. Каждый пукает-пукает – и в пробирку всё собирается. Вот анализ и будет готов. А ты, Саша Лапин, чего молчишь?! Ты какого мнения?» Саша отвернулся к стене и сделал вид, что спит…
Адольф Заводной был не чужд творчеству. В комнате свиданий он встал во весь рост и продекламировал: «Сейчас будет песня «Водичка», написал сам…» Родственники, навещающие больных, с интересом обратили взоры в его сторону. И тут он начал петь:

«Стрела самолёта,
Залупу целуй!
И любит ебаться
Мой длинненький хуй!»
Всё, спасибо за внимание!»

Бабушка Юлика Чернова, интеллигент в третьем поколении, заохала: «Ведь какое название – «Водичка»! Приличное, пристойное название! А песня какая оказалась – полное непотребство!...» Юлик Чернов только утвердительно кивнул…

Полночь в палате № 9. Адольф Заводной вскакивает, орёт свою песню «Водичка», хватает Германа Квиринга за волосы, заламывают ему руку и тащит его губы к своему стоячему «длинненькому»… Квиринг пытается мотать головой. Бесполезно. Всё равно, как в песне и пелось, целует залупу Адольфу Заводному, тот счастливый хохочет… А Герман Квиринг потом ещё громче, и с какой-то невыразимой тоской, кричит своё «Де-Га! Де-Га!!!»

Наконец, через неделю, одного из «блатных» выписали и Сашу Лапина на обходе вернули в нормальную палату № 2.

Юлик Чернов был, что называется, журналистом «от Бога». Его профессия была для него – и стилем (что немаловажно), и смыслом (что ещё более немаловажно) его жизни. Юлик справедливо считал, что если Всевышний вручил ему ТАЛАНТ, то он просто ОБЯЗАН нести его людям и работать для людей. Работать для людей, для читателей, для общества, -- и работать себе в удовольствие, -- ведь творчество, это – один из самых высших кайфов, что есть на нашей грешной Планете. Как не сложно понять – исходя из этого – понятия «гражданская активность» и «гражданская позиция» не были для Юлика пустым звуком. Видя страдания неправедно и незаконно «посаженного-положенного» Саши Лапина, Юлик решил ему помочь. И помочь, обязательно, действенно, а не просто успокоить несчастного человека…

--Саш, я могу тебе помочь… И ты выйдешь на свободу. Пойми, твой отчим тебя обманывает, и, к тому же, он просто откупается от тебя этими сигариллами, а сам сдаёт твою хазу, и бед не знает… только отстёгивает зав-отделения.

--Юль, я и сам это уже понял. Но что же делать?!

--Писать в Прокуратуру. Я тебе помогу!

--Как… в Прокуратуру?! Я ж никто, я ж мелочь… Меня просто заколют, меня сгнобят… Нет, это не поможет… Но что же делать… я не знаю…

--Ты – не мелочь, ты гражданин Российской Федерации! И потом, кто не рискует тот не пьёт шампанское!

Конечно, из дурки никто бы не пропустил письмо в межрайонную Прокуратуру. В дурке всю почту всегда перлюстрируют. Дурка – это осколок советского тоталитаризма. И всех «демократов» это устраивает, и общество это не волнует…

А Юлик Чернов как раз выписывался. Он и отнёс заявление Саши Лапина в Прокуратуру. Вот оно:

«В такую-то Межрайонную прокуратуру Восточного
Округа г. Москвы от Лапина
Александра Михайловича.

Заявление.

Я – Лапин Александр Михайлович прибыл в 4-ое отд. 28 декабря 2004 г. Во время прибытия в отделение к меня обнаружили заражение крови и стали промывать капельницами и делать уколы для очищения крови. Через два месяца меня перевели в 1-ое отд. в связи с ухудшегося состояния. 17 апреля 2005 г. меня направили на судебную медицинскую экспертизу. Через неделю был суд на котором я не присутствовал меня лишили дееспособности и по решению суда меня должны были отправить в психоневрологический интернат, хотя у меня есть собственная жилплощадь. Вместе с моим отчимом мы написали, что я отдаю свою жилплощадь за предоставление мне в моё пользование 2-х местного номера пожизненно в санатории в Звенигороде. За 4 года меня туда так и не отправили, ссылаясь на очередь в предоставлении путёвки. Все эти 4 года я находился 1-ом остром отд. ни разу так и не побывал в домашнем отпуске. Прошу у Вас помощи в выписке из 1-го отд. и возврата дееспособности. Хочу жить на своей жилплощади в г. Пушкино и в праве поехать в санаторий по своему усмотрению в любое время и за свои деньги.

P.S. Прошу признать факт длительного пребывания в психиатрической больнице незаконным содержанием гражданина России в психиатрическом стационаре.

02.02.2009 г. (подпись.).»

В Прокуратуре немало удивилось. К ним ещё не разу не поступали заявления от «психов». Прокурор выехал в дурку. Там он вставил ОГРОМНЫЙ ПИСТОНИЩЕ зав-отделения. Сашу Лапина выписали. Он вернулся к себе домой. А отчим начал привыкать жить на свою зарплату.

25 декабря 2013 года -- 13 января 2014 года, гор. Москва, р-н «Богородское».

В завершение хочу отметить, что это – НЕ СУБЪЕКТИВНОЕ МНЕНИЕ автора, это – АБСОЛЮТНО ОБЪЕКТИВНАЯ картина того, как живёт московская психиатрия. И ни добавить, ни убавить.
13:31 03 сентября 2013 года; гор. Москва; В.А.О.; р-н «Богородское».
sych-kss4@yandex.ru.