СОНЕТ

Стихи стекают с острия пера,
Кружатся на листе, затем — стихают.
Не умирают, нет, но — засыпают;
В бумажной колыбельке ждут утра
И если поутру они опять
Проснутся и звучать не будут лживо,
Тогда я буду знать, что они живы,
Их можно спеть и можно... промолчать.
А я... Я просто акушер.
Стихам, ко мне нечаянно зашедшим,
Рождаться помогаю каждый раз.
А вы... Внимайте же, mon chere,
Смотрите — утром сумасшедшим
Свершилось чудо — строчка родилась.



* * *
И белел в тумане посох странный...
Не было у дон Жуана донны Анны.
М. Цветаева

Донна Анна, донна моя Анна,
Вы не позабыли дон Жуана?
Посмотрите, Анна, он — приехал.
Он вернулся, всеми позабытый,
Нет, я не шучу, мне не до смеха,
Он пришёл, он у ворот Мадрида,
Он Вас ждёт. Спешите, донна Анна.
Вы хотели видеть дон Жуана?
Ради этой встречи, как ни странно,
Он вернулся к Вам из дальних стран...
Донна Анна, донна моя Анна,
Ну какой я, к чёрту, дон Жуан?
Где кинжал мой? Где камзол? Где шпага?
Где слуга из рода Ле Порелли?
Нет их и не будет. Я — бродяга,
Соплеменник древних менестрелей.
Где я пропадал? Бродил, пел песни,
Познавал себя, итожил годы
И всего лишился, кроме чести
И сознанья внутренней свободы.
C’est la vie. Скажите, донна Анна,
Вы такого ждали дон Жуана?


ПРИГЛАШЕНИЕ В ТАНАИС

Поедем к Мёртвому Донцу!
Уйдём от суеты и буден!
На время город позабудем —
Он нам с тобою не к лицу.
От электрички к большаку
Чуток пройти — и кануть в лето.
Нам величайший из поэтов
Наловит рыбки на уху.
Окончив трапезу свою,
Пойдём — как Лот — не обернёмся
И у раскопа на краю
Рукою древности коснёмся
И, средь степи воскликнув: «Ах!..» —
Дадим всему своё названье,
И отразится Мирозданье
У бабы каменной в глазах.
И — лишь наполненно молчать.
И — в тишину войти, как в масло.
И — над трудом Экклезиаста
Суетность мира постигать...

Мы лишние в мире, мы люди бродяжьих кровей,
Нас город сковал, из него нам бежать не с руки,
Но всё же поедем, ведь там, средь пшеничных полей,
Ещё сохранился кусок первозданной степи,
Ведь там ещё можно с разбега вскочить на коня
И песню про Ясного Сокола ветру пропеть
И, словно струной, тетивой арбалета звеня
На крыльях из слов к облакам, выше Солнца взлететь
И в землю тугую вонзиться дрожащей стрелой,
Излить в неё семя и вырастить собственный плод,
А после, в смятении ночи, любуясь тобой,
Поверить, что мир не умрёт, никогда не умрёт,
Что слово — бессмертно, что жизнь — торжествует всегда,
Что глупо держаться привычных обыденных схем,
Что город не в силах сломить нас уже никогда,
Поскольку на Мёртвом Донце мы создали Эдем,
Поскольку в любую минуту мы сможем опять
Вернуться туда, чтоб осмыслить своё бытие,
Ведь там — наши корни... Решайся, чего ещё ждать,
Поедем, скорее, поедем, поедем, пое...


* * *

Александру Кириленко

Нежно, как ребёнка из пелёнок,
Две руки гитару из чехла
Извлекли. Был первый звук так тонок,
Так беспомощен, что тишина
Объяла его и повлекла,
На ветру тихонечко качая;
Всхлипнул звук, причмокнул, засыпая,
И застыл. А вслед за ним волна
Звуков из-под пальцев отлетела,
Заплетая музыки строку...
Пой, певец!
...А горло онемело,
Глядя на оглохшую Толпу.



* * *

Как же это случилось? Мой город оглох.
Чуткий к сплетням и слухам, он крика не слышит.
Кто-то в нём голосит, кто-то ест, кто-то... дышит.
Город соткан из теней несказанных слов.

Я сюда не вернусь. Только что тебе в том?
Сиротливо вздохнёт остывающий чайник
И вослед мне посмотрит с улыбкой печальной
Мой неведомо кем переполненный дом.

Как же это случилось, кто может сказать?
Я, конечно, люблю. Только что тебе в этом?
Все слова были сказаны будущим летом,
А любовь — выше слова. Её не объять.

За спиною мой город во сне захрапел.
Он лежит, раскорячившись в сонной истоме.
Нету смысла стучаться, кричать... Что же кроме?
Лишь молиться. А я никогда не умел...


* * *

И седьмый Ангел вострубил...
и разверзся храм Божий на небе.
Откровение Иоанна Богослова

Воструби, мой Ангел, воструби!
Призови меня на Страшный Суд!
Звуки твоей пламенной трубы
Мою душу к Богу вознесут

И тогда, оставив свою плоть,
Я смогу увидеть Божий лик.
«Грешен?» — вопросит меня Господь.
«Грешен!» — скажет дерзкий мой язык.

Я пред Ним быть чистым не хочу.
Пусть возьмёт таким, каков я есть.
Мне любая кара по плечу,
Наказанье я приму, как честь,

Отмолю, отплачу, отпою,
Отживу, отмаюсь, отсмеюсь...
Пусть не суждено мне быть в раю,
Адского огня я не боюсь.

Что огонь, когда душа горит?
Что труба, коль память не молчит?
Вот и всё. Пожалуй, хватит слов.
Воструби, мой Ангел! Я готов.

ЗАРИСОВКА С НАТУРЫ

Себе, любимому

В каждой шутке есть доля шутки.
Народная мудрость

Шагает вдаль поэт Сурнин.
Вокруг него народ снуёт.
И не заметил ни один,
Что рядом с ним — поэт идёт.

Да-с, до него им дела нет...
И, нянча в голове свой стих,
Бредёт по улице Поэт —
До неприличья трезв и тих.

Лет через триста появись
Сурнин на улице хоть раз —
И шум, и гам бы поднялись,
Народ сбежался бы тотчас,

Их не сдержали бы ничуть
Ни град, ни буря, ни гроза —
Ведь всем хотелось бы взглянуть
Живому классику в глаза.

Мораль, по-моему, ясна.
Воскликнем дружно, как один —
Любите, бабы, Сурнина,
Покуда жив ещё...

* * *

Если сквозь донышко стопки смотреть
на окружающую местность, то она видится
гораздо рельефнее.
Остап Вишня

Я вижу сквозь стакан, как пальцы друга,
Привыкшие к виолончели и смычку,
Ламбаду пляшут на гитарном грифе;
Он ищет утешенья в жёстком ритме
И за усмешкой прячет он тоску.

Я вижу, как стоит мой друг с гитарой
На юге среди парковых аллей.
Поёт он для курортников прохожих
И видит вкруг себя хмельные рожи
И слышит: «Спой-к... чего повеселей!»

Я также вижу, как мой друг, отчаясь,
«Агдамом» запивает крепкий чай.
На родине он сердце оставляет,
А сам, сквозь крик и слёзы, уезжает.
Чрез расстоянье слышу я: «Прощай!»

Смотрю в стакан — и делается страшно.
Наверно, я ещё не слишком пьян...
Судьбою я, пожалуй, не обижен,
Но если вдруг себя я там увижу,
Тогда я оторву от глаз стакан.


МОЛИТВА ПЬЕРО

Упаси меня, Господь,
От поступков своевольных,
От ферментов алкогольных,
Что впитались в кровь и плоть,
От влиятельных врагов,
От общественного строя,
Вологодского конвоя
И «испанских сапогов»,
От предательства друзей
Да от женщин ненадёжных
Да от песенок острожных,
Что поются для князей,
От неверности судьбе,
От шлеи да от уздечки
Да от крепкого словечка,
Что скажу не по злобе,
От воды и от огня.
А чтоб жизнь не утомила,
Сохрани моих любимых
Даже прежде, чем меня.

ПРЕДДВЕРИЕ ЛЮБВИ

Какая разница, давно ли это было,
Со мною или нет... Мы пили спирт.
А может быть вино... Висел остылый
Меланхоличный век. Невинный флирт
Мелькнул в глазах извечным ожиданьем,
Не повстречал ответа — и угас.
Не мудрено — невинность — не про нас,
Свинцовым порождённых мирозданьем,
Зачатых в абстиненции... Блевали
Над колыбелью пьяные волхвы,
Гадали бабки: «Выживут? Едва ли...»
Мы выжили. Мы живы. Но, увы,
Мы не забыли своего рожденья.
Проклятое, больное поколенье
В тартарары с разгона понесло —
И только губы шепчут в исступленьи:
«Остановись, едрёное мгновенье,
Остановись, пока не растрясло
По кочкам до кишок...» Да что ж я, право,
Разговорился как-то невпопад...
Знать, алкоголь — воистину отрава.
Я слишком пьян. Простите. Виноват...
А жизнь — мила, как пиво жарким днём
(Мой друг такое сделал наблюденье);
В ней есть любовь — источник наслажденья —
А прочее — гори оно огнём!
Да, кстати о любви... Не Вы ль, ma chere,
Мне лёгкий флирт сегодня обещали?
Давайте — отвлечёмся от печали
И лунный свет потушим, как торшер,
И возгласив друг другу: «Аллилуйя!»
Уйдём вдвоём туда, где не болит,
Где только целокупность поцелуя
От цельности нас с Вами исцелит
И, обесценив всё, что было прежде,
Взамен подарит призрачность надежды
И возведёт её на пьедестал,
Который не преминет развалиться...
Я вижу недоверчивые лица?
Поверьте мне, я здесь уже бывал.


МОНОЛОГ ТЕСЕЯ

Ариадна моя, ты пришла? Ты спасти меня хочешь?
Снизошло на тебя сокровенное бремя любить?
Что ж, люби. Дан нам срок небольшой — до конца этой ночи.
Наступившему утру начертано всё изменить.
Завтра там, за окном, соберётся толпа любопытных
И у всех на глазах от оваций и звуков литавр
Я уйду в Лабиринт, где живёт полузверь ненасытный,
Жертва нашей любви, несчастливый твой брат — Минотавр.
Я войду в Лабиринт, чтобы выйти оттуда героем,
Я в сраженьи убью, уничтожу чудовище, но
Вместе с ним я убью и себя и любовь, ведь построить
Храм Любви на пролитой крови никому не дано.
И когда весь народ победителя, славного мужа
Понесёт на руках, с ликованием в трубы трубя,
Я замечу, что стал не таким, как сегодня, а хуже,
Ты ж останешься прежней, и это погубит тебя,
Ведь потом на любовь не смогу я любовью ответить
И, стремясь убежать от себя, прогоню тебя прочь
И ударюсь в загул, и сопьюсь, и приму «чашу смерти»,
Ты ж панели кинжал предпочтёшь — ты ведь царская дочь.
Нам с тобой непременно пролитая кровь отольётся —
Это формула жизни и с ней бесполезна борьба.
Вот и всё. За окном голоса. Поднимается солнце.
Не желай мне удачи! Не стоит. Такая судьба.


ДИАЛОГ О ЛЮБВИ

Много мудрости таит в себе много печали
и умножающий познания — умножает скорбь.
Экклезиаст

Между нами шёл разговор...
Леопольд фон Захер-Мазох

Она мне говорила: «Приключилась
Со мной неимоверная беда:
Увидела — и сразу же влюбилась,
А он уехал, не сказав куда...
Что делать мне теперь, скажи на милость?»

Я отвечал: «Сударыня! Кисмет.
Всё — суета, всё повторится вновь.
Хотите — верьте мне, хотите — нет,
Придёт к Вам настоящая любовь.
Я с Вами, заверяю, не шутил,
Сейчас я тоже говорю всерьёз:
Сопляк, который Вас не оценил,
Не стоит, извините, Ваших слёз».

Она мне говорила: «Да, возможно,
Но на него я вовсе не сержусь.
Увижу ль я его? Ведь мы — ничтожны,
А мир — огромен. Право, я боюсь,
Что затеряться в нём совсем несложно».

Я отвечал: «Сударыня! Бардак —
Суть наше состояние. Теперь
Не стоит плакать от пустых потерь.
Подайте лучше трубку и табак,
Я закурю, пожалуй. Вот беда —
Табак подмок, стал привкус неприятным...
А с Вашею проблемой всё понятно,
Простите, это просто ерунда».

Она мне говорила: «Понимаю,
Но без любви я больше не могу!
Представить трудно, как меня ломает!
За ним я на край света побегу,
Да вот куда уехал он — не знаю».

Я отвечал: «Сударыня! Отнюдь
Не стоит вам в Офелию играть.
Вам нужно хорошенько отдохнуть —
И всё пройдёт. Пойдёмте лучше спать.
Закройте глазки. Полночь за окном.
А я Вам колыбельную спою...»

Она затихла и забылась сном.
А я от боли третьи сутки пью.

* * *

А хочешь, придумаем песню,
В которой не будет ни слова,
В которой рассвет-кудесник
Умчит нас от мира земного
Туда, где на звёздных качелях
Качаются спящие дети,
Где нет суеты и смерти,
А только любовь и веселье.

А хочешь, придумаем сказку,
В которой не будет сюжета,
В которой с тобой без опаски
Пойдём босиком на край света,
Со всеми невзгодами сладим,
Отыщем от счастья ключи,
А после, как водится, свадьба
И пир на весь мир прозвучит.

А хочешь, придумаем пьесу,
В которой лишь мы — и ветер.
Под птичью хоральную мессу
Рванёмся сквозь степь на рассвете,
Качнувшись верёвкой на рее,
Нам вцепится в плечи ковыль...
А хочешь, придумаем быль?
Но это гораздо сложнее...


ОБРЫВОК НОСТАЛЬГИИ

...Так долго были вместе, что успело
Смениться лето осенью. Зима
Сама пришла потом. Не в этом дело.
Направо — Брест, налево — Колыма,
А между ними — мы, чуть ближе к Бресту;
Везде желанны и везде не к месту,
Поскольку неуместность — Божий знак,
Присущий лишь блаженным и влюблённым.
Мы не были нигде определённо,
А просто были рядышком. Вот так.

Так долго были вместе, что закаты
Пред нами отгорели сотню раз
Иль около того. Мы тем богаты,
Что дорого ценили каждый час,
Боясь его растратить на безделье.
Часы слагались в дни, а дни — в недели
И, неделимы, шли мы дням вослед
И в этих днях нам вместе было сладко.
Всё просто — словно детская загадка.
И тривиально — как её ответ...

СМЕРТЬ ПУШКИНА. БРЕД

Н. Б.

Nathalie, Nathalie... Тонкой жилкой у горла
Твоё имя пульсирует. Более нет
Ничего. Чьи-то руки подняли проворно,
К экипажу несут... Окровавленный след
Оборвался — поехали. Медленно, право,
Сквозь метель мы ползём, не касаясь земли...
Всё — метель, всё — туман, дым, поэзия, слава —
Всё сместилось, осталось одно — Nathalie.
Ах, как глупо — с размаха под пулю, как в воду!
Что же далее — нежить, забвение, тлен?
Отчего, Nathalie, воспевал я свободу?
Несвобода милей — обольстительный плен
Твоих рук, твоих уст, поцелуев, объятий
И сладчайшие пытки семейных утех,
Что порою, бывало, казались проклятьем...
Я оковы пытался разгрызть, как орех
И, стряхнув их, бежать... Но — куда? Для чего же?
Nathalie, Nathalie, mon l’amoure, belle ami,
Как я был неразумен, родная... О Боже!
Хоть пред смертью меня Ты прости и пойми
И, поняв, окажи мне последнюю благость —
С высоты, о которой и думать не сметь,
Ты прочти моих мыслей презренную пакость
И позволь у неё на руках умереть,
А когда я усну и от мира отрину
И взлечу, растворяясь в блаженной дали,
Ты не дай позабыть мне единое Имя —
Жизнь мою, боль мою, Nathalie, Natha...


СВЕЧА НА ДОРОГЕ

Поставьте свечу. Передышка всегда коротка.
Поставьте, поставьте!.. Сиянье в слепом изголовьи —
Ты слышишь, браток? — шевельнётся стволом у виска —
Ты слышишь, любимая? — буйной, безумною кровью
Навек освятится — и грянет прелюдией дня,
Зажжённого с вечера чьей-то умелой рукою
Под вопли суфлёра и шёпот: «Огня мне, огня!..»
Бумажный солдатик... Я знаю, что это такое.
Да-да, я опять говорю и смеюсь и шучу
И жизни обрывок по жизни нелепо влачу
И буду влачить до конца. Но — поставьте свечу!
Не в храме, не в доме, не в ризнице — это не суть —
А просто в глуши, у дороги, хотя б где-нибудь,
Чтоб были блаженны несущие собственный путь,
Чтоб смог я уснуть, безмятежно, навеки уснуть
И видеть во сне хоровод безнадежно любимых
И встретить тебя — порожденье Любви и Огня.
Так будет, я знаю, ты только молись за меня
И свечку зажги, чтоб, тобою и Богом хранимый,
Сумел я вернуться к тебе до скончания дня.

* * *

Борису — после затяжной совместной пьянки

Отраженье в слезе отражённого взгляда
Отражает иллюзию. Мир удручён
И несдержан. В слезе я купался когда-то,
А сейчас не хочу. Ни к чему. Нипочём,
Да и незачем, право. Угасший восход
Поманил за собою. Я жив, как ни странно,
Но увечен. Дорога пошла на излёт
И закончится скоро. Испорченным краном
Захрипят небеса — и сомкнутся за мной
Занавесом в антракте. Грядёт — продолженье,
Акт второй... То бишь, coitus... Главный герой
Хамовит и бездарен. Приходит в движенье
Ось часов Спасской башни. Малиновый звон
Отходную поёт. Брань несётся вдогонку.
Между тем, mon l’amoure, Рубикон — низведён,
И стервятник клюёт лишь говяжью печёнку.
...Уходя — ухожу без прощаний и слёз,
Заполняющих паузу лишнею нотой,
Не указанной автором. Вечный вопрос
Вытекает из тайной мечты идиота
О бессмертьи. Герои ушли навсегда.
А со мной приключился весёленький номер:
Зачерпнул из ведёрка — водица не та;
Зачерпнул из другого — и сразу же помер.

ВОЛШЕБНЫЙ ФОНАРЬ

Оторвись от забот и послушай — оплавились свечи!
И до звона вглядись — до малиновых колоколов —
И увидишь, как фатума тень опуская на плечи,
Отражается время в зрачках пистолетных стволов,
И седой дуэлянт вдруг воскликнет бессмертное «Мама!..» —
И безусый юнец, став убийцей, заплачет навзрыд,
Но слезой не поможешь... Толпа недоумков упрямо
Восклицает: «Vivat! Ave, Caesar! Пожалуй на щит!»
Но за дверь щитовой мёртвой хваткой, как Цербер железный,
Ухватился замок. Не пройти. Замыкающий строй
Обернётся назад — никого. Догонять — бесполезно.
Позади — всё прошло. Впереди — вологодский конвой.
И работа. И пьянка. И думы. И свечи оплыли.
Но они возгорятся и высушат слёзы юнца!
Оторвись — и припомни — кем слыли, что пили, как жили,
Как любили и — были?.. Нельзя разгадать до конца
Мир немого абсурда, который не вылечишь смехом,
Пред которым, бывает, и сильные падают ниц;
Чтоб понять хоть немного, порою приходится ехать
Volens nolens за тысячу вёрст и десяток границ
И назад воротиться — уставшим, измученным, пыльным,
Матерясь, спотыкаясь, в грязи и засохшей крови,
Чтоб потом, не случайно, не вдруг, ощутить себя сильным...

Так поведал Фонарщик. Послушай. И с этим живи.

ПИР

памяти Геннадия Жукова

Соберутся друзья — грянет пир на весь мир! —
Зашуршат бубенцы да воспляшет смычок
Да завалятся в Богом забытый трактир,
Где в подвале бутылки оплёл паучок
Невесомой вуалью; спугнут паучка,
Все припасы немедля воздвигнут на стол
И по первой нальют, как всегда, для рывка,
А потом — по второй, да вдогонку — по сто,
И гитара, как девка, пойдёт по рукам,
И от песен лихих содрогнётся кабак,
Обратится пирушка в обычный бедлам —
Наливай, мол, да пей! Ни за что! Просто так!
Пей, пока твои руки удержат стакан!
Кто свалился под лавку — того выноси!
Если помнишь хоть что-то — то, значит, не пьян!
Разве могут иначе гулять на Руси?
В придорожной харчевне возникнет кагал.
Все, не слыша друг друга, базарить начнут
Да, на радость себе, на погибель врагам
Запоют, да заплачут, да водки нальют,
Чтоб наутро, не помня вчерашний бардак,
Вновь пуститься со змием в лихие бои...
Но — к рассвету какой-то залётный чудак
Прочитает — стихи — и не чьи-то — мои.
И — возникнет божественный свет тишины.
И — лучи упадут сквозь кривое стекло.
И — хмельные друзья, изумленья полны,
Вдруг поймут, что ночное безумье — ушло.
И гитара, как баба, вздохнёт в уголке,
Вспоминая тепло моих ласковых рук,
И по деке скользнёт, как слеза по щеке,
Непонятно откуда явившийся звук...
— Где же автор? — промолвит, намеренно груб,
Чей-то голос. — Налейте ж ему, вашу мать!..
Но за этим столом, словно выдранный зуб,
Будет место моё пустотою зиять.


ТАНЕЦ НА РЕЛЬСАХ

Танцуй же, танцуй! На сплетении рельсов —
В скрещеньи прицела — возникни и — взвейся
Кусочком беды, огонёчком, причудой,
Возникни внезапно, явись ниоткуда
И — только танцуй!.. Камарилья степная
Заполнит пространство от края до края
И будут отстукивать ритм Сарагосы
Колёса, колёса, колёса, колёса...
От красных огней хвостового вагона
Наполнится тема малиновым тоном
И — нет ничего. Ни пространства, ни боли.
Безумие танца да чистое поле
Впитают, как губка, в себя без остатка
Весь мир и... Танцуй же! Как больно, как... сладко!
Танцуй же! А я, твой единственный зритель,
Вовек никому не скажу «Посмотрите...»
Я просто застыну средь тамбура. Право,
Так малые дети глядят на забаву,
Раскрыв в изумлении рты и глазёнки...
Я стану на время таким же ребёнком,
А после, под призрачный рокот колёсный,
Спустя перегоны, заставы и вёрсты
Под горло подкатится тёплый комочек
И сердце — замрёт. И стучать не захочет.
И, вслед за слезами, придёт облегченье.
Да, впрочем, какое имеют значенье
Мои ощущения? Это — дорога.
Лишь рельсы да степь — это мало иль много?
И я между рельсов паломником вечным
Бреду по степи, улыбаясь всем встречным
Усмешкой нелепой, немного печальной,
Не зная зачем, ухожу, возвращаюсь
И вновь ухожу на пороге рассвета...
Но ты не печалься, не думай об этом,
Ты только... танцуй.


СЕКСТИНА

Пусть в эту ночь тебе приснится город,
Который нас с тобой столкнул случайно
И, видимо, решив, что так и надо,
Оставил нас одних. И в ту минуту
Спросили мы друг друга — что же дальше?
И так случилось — мы остались вместе.

Да-да, я помню всё — мы были вместе,
Не расставаясь ни на миг, и город
Доволен был, и уводил нас дальше
От всех, а сам, как будто бы случайно
Не оставляя нас ни на минуту,
Лишь радовался — всё идёт как надо.

Наш добрый гений ведал, что нам надо,
Но мы не знали, хоть и были вместе.
Нам нужно было каждую минуту
Благодарить за счастье мудрый город,
Но кто об этом вспомнит хоть случайно?
И кто же знал о том, что будет дальше?

Припоминаю всё, что было дальше,
И запоздало думаю — не надо,
Не надо было глупо и случайно
Нам расставаться — мы же были вместе!
Но я не мог вернуться в этот город,
Хоть не забыл тебя ни на минуту.

Ты не поверишь — каждую минуту
Любил тебя, люблю тебя и дальше
Хочу любить, но как вернуться в город
И всё вернуть? А может, просто надо
Тебя увидеть и с тобою вместе
Туда прийти, как будто бы случайно?

А может, совершенно не случайно
К тебе примчаться хоть бы на минуту
Куда угодно и, оставшись вместе,
Спросить тебя о том, что будет дальше?
Кто знает, может, вправду так и надо,
Чтоб издалёка улыбнулся город…

Пусть в эту ночь тебе приснится город,
Который нас с тобой столкнул случайно
И, видимо, решил, что так и надо.

АНДРЕЙ

Когда я буду изгнан из Эллады…
За что? Не знаю. Может быть, за то,
Что строчку написал не так, как надо
Иль не подал правителю пальто,
За то, что я, зациклясь на обиде,
Воткнул нахалу точно в почку нож
И спьяну на гражданской панихиде
Устроил безобразнейший дебош,
За то, что я, оставшись непокорным
И чести ни на йоту не поправ,
Сказать сумел нечеловеку в форме,
Что он во всяком случае неправ,
За женщину, за книгу, за идею,
За истину, за родину, за суть,
За то, что приковали к батарее
И долго били, только толку — чуть,
За всё, что мне припишут и предъявят,
Присочинят, приладят, подберут
За то, что объяснят, что я не вправе
Протестовать, и в несколько минут
Состряпают указ — уйти в изгнанье,
В чужбину, в неизвестность и в беду —
И, отплевавшись матерною бранью,
Я соберусь, побреюсь — и уйду.

Но куда ж мне идти, если юг — за водой,
Если запад хвалёный по-прежнему дик,
Если ты не прельстился Полярной звездой
Но востока коснулся хотя бы на миг?
А придя на восток, я пойму — не моё,
Там чужая страна, там чужое житьё,
Только юг — за водой, а на западе — дрянь,
И на север уйду через Тьмутаракань
По степи, по лесам, по болотам, по мхам,
Через Днепр, через Сож, озираясь назад,
Улыбаясь во сне приходящим стихам,
Добреду от востока до северных врат,
Там настигнет тоска, там накатит запой,
Там любовь потихоньку задует в дуду,
И потянет в дорогу, но юг — за водой,
А на запад, на запад убей — не пойду,
И опять по степи, и опять по лесам,
По дорогам пустым, через грязь, через грусть,
И — растаяв от ветра, шепнуть небесам,
Что когда-нибудь я непременно вернусь —
Облаком, деревцем, чёрною кошкою,
Лаем собачьим, ночною гармошкою,
Скрипом калитки, огнями за окнами,
Рыбьей икринкой и лужей глубокою,
Камнем в ногах, угольком на пожарише,
Хлебною коркой, надёжным товаришем,
Яблоком, вереском, бледною птицею,
Кем-то придуманною небылицею,
Всем, что увидится, всем, что услышится,
Всем, что расскажется, всем, что напишется,
Всем, что ценой дорогою достанется —
Всюду частица моя да оста…

Вот и всё. Поманила в дорогу беда.
Нет на запад пути, а на юге — вода.
Только знайте, что я отовсюду вернусь,
Ибо ждёт меня Питер и ждёт… Беларусь.



ДВА СОНЕТА НАТАШЕ

* * *
Опять поманит за собой любовь —
Раздув ноздрю, помчусь за ней вдогонку.
Мильон безумств проделаю я вновь,
Чтоб услыхать твой смех и голос звонкий.
Да, я люблю! — и слово родилось.
Да, я люблю! — и строчка появилась.
Неужто мне и вправду не приснилось
Твоё сиянье, горькое до слёз?
Да, я люблю! — и это не пройдёт.
Люблю из ночи в ночь, из года в год,
Пока люблю, я буду вечно юным.
День без любви не стоит званья дня.
Да, я люблю! — и верю, что меня
Вновь не предаст неверная Фортуна.

* * *
Поэзия музЫкой отзовётся —
Вот чудо, всем известное давно! —
Звук медленно под пальцами прольётся,
И клавиш чёрно-белье кино
Внезапно оживёт, и предо мной
Евангелье от Музы разыграет,
И я пойму: всё в мире умирает,
Лишь выстраданный звук — всегда живой.
Поэзия бессмертной не бывает,
Стихи ведь можно сжечь, но звук — не тает.
Им можно горы и сердца свернуть.
И если в жизни нелегко придётся,
То вновь — я знаю — музыка вернётся.
Развеет горе и утишит грусть.

РОНДО

Н.

Прости! За всё меня прости!
Мне без тебя так одиноко…
Я мог — случайно, ненароком,
Без зла — обиду нанести.
За это грех мне отпуcти
И с милосердностью Пророка
Прости.

Чтоб жизнь нелепая моя
Тобой навеки освятилась,
Я призываю Божью милость,
Тебя и Господа моля:
Прости!

* * *

Н.

Очень забавно среди бардака
Жить с репутацией авантюриста,
Предполагая, что лет через триста
Кто-нибудь вспомнит тебя, чудака.
И, насладившись сонетов венком,
Юноша водки стакан оглоушит,
Дева младая средь мокрых подушек
С завистью тайной вздохнёт шепотком…
Только к чему мне посмертный почёт?
Если в глазах Твоих что-нибудь значу,
Дай мне сейчас хоть немного удачи,
Да и любви… А чего же ещё?