Дима Ухин

Мне тридцать лет. Я закрыл глаза.
Сон был долгим, ярким, пустым, насыщенным, скучным, коротким, веселым, цветным, черно-белым…
Я проснулся как обычно рано. Солнце заполнило мою комнату мягким светом. Сегодня - мой день рождения, мне исполнилось шестьдесят пять. Я еще минут пятнадцать полежал в постели, помассировал суставы пальцев, потом медленно попробовал встать, боль в позвоночнике пронзила меня, но терпимо, терпимо… Опять забыл перед сном поставить тапочки - так, чтобы, спустив ноги, ощутить не холодный дощатый пол, а нырнуть ледяными ногами в свои любимые плюшевые тапочки. Наконец я встал и подошел к окну. Сегодня - мой праздник. Мне повезло, я родился на грани весны и лета, когда черемуха уже отцвела, а сирень - только-только распускается.
Сегодня я непременно сделаю себе подаро к, о котором мечтаю уже третью пенсию… Я открыл окно, и поток свежести охватил меня, голова закружилась, и я вынужден был опуститься в старинное резное кресло, - пожалуй, единственный ценный предмет в моем жилище. Накоплений я не сделал, жил весьма скромно, и все что у меня было - пара-тройка золотых вещичек - наследство давно ушедшей матери, да множество уже вышедших из моды, но весьма элегантных и хорошо сохранившихся вещей. Особую гордость вызывала трость, сделанная по моему заказу и подаренная моим давним другом. Где-то он сейчас…?
Солнце разгоралось, предметы в моей комнате, много лет уже стоявшие каждый на своем месте, засверкали, заиграли, стали принимать иной вид, я увлекся этой игрой. Взгляд мой коснулся моей давнишней фотографии. Быть может, я чересчур субъективен, но мне кажется, что я - почти не изменился: не облысел, не сгорбился, не разжирел, не оброс бородавками… Изменилось лишь лицо, оно очень похудело и заострилось, его испещрили морщины и морщинки, иногда я напоминал себе состарившегося грача, хотя как выглядит состарившийся грач?
Как только пришел мой пенсионный возраст, я ни на день, несмотря на уговоры начальства, не остался на работе - школьным учителем. Мечта сбылась, и я мог теперь посвятить оставшуюся часть жизни себе.
После того как столица вышвырнула меня (а может быть, наоборот - я вышвырнул ее, или вышвырнул себя из нее), я осел в этом небольшом городишке, где невысокие городские дома перемежаются сельскими домишками - со всей свойственной подобным местам атрибутикой: собачьим лаем, петушиными криками, пьяными песнями. На руинах некогда величественного монастыря среди зарослей осины и вишни, где заканчиваются огороды, и летом всегда можно ухватить бесхозное яблоко, местные алкоголики распивают свое заветное. Стройки эпохи-великих-перемен также заросли бурьяном. В городе - несколько однотипных церквей, в центре его пересекает река, лениво несущая сточные воды местного химкомбината, в целом место вполне пригодное для жизни. Я живу в домике городского типа, но окно мое выходит в палисадник, где сирень, жасмин и несколько кустов пионов. Город окружен лесами, полями, лугами, холмами - шишкинская тематика! Мое любимое место - городской сад, там тихо и есть скамейки, странно не разломанные местной молодежью. В кронах старых лип и уютных сосен нашли прибежище стаи галок, здесь даже водятся белки, иногда я прихожу покормить этих остроглазых пугливых зверьков. Я часто выхожу за город, где узкие тропки среди нескончаемых полей непременно упираются в лесок, опять же сосновый; здесь растет земляника, и я нанизываю ягоды на стбелек тимофеевки - как в детстве.
И все же пора заниматься делами, нужно пойти и купить себе заветный подарок - толстую тетрадь в кожанном переплете. Я позавтракал, оделся, взял трость, проверил почтовый ящик - поздравлений и писем не было. Ничего удивительного, ведь почти никто не знает, что я еще жив, разве, что троюродная сестра, но она далеко…
Я поспешил в канцелярскую лавку.
- Простите, будьте любезны, мне вот эту тетрадку, - я указал продавщице, подобной сомнамбуле, на искомое.
- Вам в каком переплете: есть зеленый и коричневый.
- А можно посмотреть оба?
Она нехотя вытащила с витрины две толстые тетради, я повертел в руках каждый экземпляр, помял переплет, поднес к лицу - любимый с детства запах кожи, напомнивший старинные фолианты отцовской библиотеки.
- Зеленый, да, зеленый.
- Деньги - в кассу, - сказала продавщица с удивлением, которое было мне весьма понятно - редко кто в этом городе, да еще старик, мог позволить себе купить столь дорогостоящую вещицу. Мне даже стало неловко, я потратил всю свою пенсию… Смущенно я вышел прочь. Время бежит, надо бы успеть.
Ерунда! Местный доктор на днях объявил мне, что последние анализы оказались хуже предыдущих. Процесс идет. Я подарил ему бутылку хорошего коньяку и попросил впредь быть со мной откровенным.

- Доктор, сколько мне осталось?
- Ну, это зависит от…
- Будьте предельно откровенны.
- Месяца три, четыре…
- Спасибо, а от чего зависит, три или четыре?
- От состояния сердца, общей изношенности организма, может попробуем химиотерапию?
- Думаю, не стоит.
Итак, в запасе я имел еще несколько месяцев. Можно еще многое успеть, каждый день по понятным причинам приобрел для меня особую значимость.
Купив толстую тетрадь, я направился в городской сад. Столкнувшись на посыпанной гравием узкой дорожке с девушкой, гордо везущей впереди себя коляску, я церемонно уступил ей дорогу. Она почему-то воскликнула: "Ой!" и, ускорив шаг, обернулась как-то недобро, провожая меня взглядом. "Видимо, бывшая моя ученица" - промелькнуло у меня в голове. Наконец, я достиг скамейки, прятавшийся среди кустов в отдаленном уголке парка. Предусмотрительно расстелив газетку, я уселся и достал тетрадь - но тут пошел мелкий дождь, и я отправился прочь из города…
Дождик закончился, стало даже жарко. Я скинул плащ, шел по тропке, пересекающей большой луг. Ни души вокруг, лишь трава, еще не успевшая подрасти - неестественно зеленого цвета. Вдали раздавался шум мотора трактора, усиливающий ощущение одиночества. Вот уже и стала видна моя цель - огромный валун, по дороге я думал: "память не подводит меня, руки не дрожат, пишу я разборчиво и без ошибок и всегда презирал черновики, сейчас я открою тетрадь и каллиграфически выведу: глава первая - мне - тридцать лет". Я сел на прогретый солнцем гладкий камень, отдышался, в невысокой траве я заметил притаившуюся ящерицу, я успел рассмотреть орнамент ее чешуйчатого тельца. Минуты две мы сидели неподвижно, потом она сверкнула и исчезла. Я открыл тетрадь. Солнце светило очень ярко, я не сразу понял, что белый лист как бы отражает поверхность подобно зеркалу… Свет ослепил меня, но через несколько секунд я увидел небо, себя, сначала как размытую тень, но резкость постепенно восстановилась, и изображение сдвинулось с места, перерастая границы форматного листа, переходя с плоскости в трехмерное пространство, заполняя его, пальцы мои разжались, сложенный плащ, приготовленная ручка упали в траву, - нужды в них больше не было, как и во всем остальном…
Я иду по залитому солнцем лугу, поигрывая свежевыструганной тростью, мне тридцать лет - и никогда не будет больше. И я совершенно счастлив!