Дима Ухин

Мы жили долго и счастливо и умерли в один день.
Была зима, зима была всегда, редко случались оттепели, во время которых никто не мог до нас добраться. Правда и по снегу к нам никто не добирался.
Наш дом, большой и н еуютный, насквозь пропитался холодом, привыкнув к которому, мы уже не замечали, как стремительно замерзает вода в чашках.
Возможно, где-то далеко происходила другая жизнь, чередовались времена года, чередовались сами эти годы -- возможно... Но мы не думали об этом. Мы вообще не думали, не представляли, что может быть по-другому.
Вокруг - на расстоянии, не поддающемся определению, - растянулись леса и поля. Найти к ним "ключ" не удавалось, да никто его и не искал.
Что же мы делали?
Мы вспоминали.
Чаще всего, самые хорошие воспоминания приходили во сне. Мы научились видеть сны друг друга, что, безусловно, облегчало наше нелегкое общение.
Среди прочих развлечений, у нас был пруд: на его поверхности можно было расчистить снег и смотреть в глубину: иногда там проплывали сонные серебристые рыбы. Раньше - правда, я не знаю, когда это было, говорят, до начала зимы, - на месте нашего пруда была усадьба какого-то средней руки помещика. Так что, если упасть лицом в снег и усиленно всматриваться в темень льда и воды, можно было увидеть очертания барского дома.
Редко, во время оттепелей, посреди пруда мог забить фонтан воды: как будто что-то с другой стороны пыталось под большим напором прорваться сквозь толстый слой льда.. Тогда с водой поднимались какие-то предметы: подсвечники, вилки... Но вскоре все опять замерзало и фонтаны превращались в фигуры, напоминавшие людей или животных.
Частым гостем бывал ветер. Он дул не с какой-то одной стороны, а со всех сразу. Тогда мы придвигались ближе и, чтобы не замерзнуть, заматывались в толстые негнущиеся одеяла. Правда, мы научились понимать ветер. Он любил соль, и, если бросить ему щепотку, - он успокаивался, мы отодвигались друг от друга и вновь погружались в воспоминания.
Иногда появлялось солнце - тогда все становилось хрупким и прозрачным, и главным было не шевелиться, попытаться окаменеть, желательно даже не дышать, иначе любая вещь, ощутившая прикосновение или хоть малейшее движение, - тут же рассыпалась бы на множество осколков.
Но зато, когда были сумерки - а они были всегда, как и положено зимой, - можно было смело передвигаться по дому, брать в руки разные вещи и делать вид, что занимаешься чем-то полезным: уборкой, например.
Чаще всего в такие моменты ты пытался что-то починить, заточить ножи, пришить вешалку к пальто.
Я смотрел на происходящее с недоумением, но не решался тебя останавливать. Видимо ты вспоминал, как делал это раньше, правда, когда это было, я не знал. Сколько я себя помню, столько же и тебя: была зима, и нужды точить ножи не было.
Мы редко говорили.
Однажды ты спросил меня:
- А что будет дальше?
Я растерялся и ответил вопросом на вопрос:
- А это "дальше" - будет?
Но тут налетел ветер, и мы плотней обычного прижались друг к другу.
- Так продолжаться больше не может! - с несвойственной горячностью воскликнул я, бросая щепотку соли ветру.
- Тише, тише, не так громко.
- И вообще, мне надоело!..
- Тише, тише, - ты закрыл мне рот ладонью.
Я сразу же уснул.
Во сне я скользил над полем, то поднимаясь выше, то почти касаясь снега. Потом была пустота. И, наконец, я увидел людей: одни из них сидели на корточках у костров, другие ходили с какими-то флагами. Я удивился тому, что это не было воспоминанием, я не знал их, я впервые видел это место, я присел на корточки и протянул руки навстречу неизвестному доселе чувству тепла...
- Все, хватит! - закричал ты и отдернул обожженную ладонь. Мы жили долго и счастливо.