Яна ЮзвакПОЭЗИЯ ЖИЗНИ (ЦЫ СИ)
Не бывает закономерностей, поскольку их невозможно сосчитать, но оглядитесь: красивой женщине мало золота её лотосов, она вычисляет в уме и, по крайней мере, в состоянии оценить лёгкость стиха, даже если сама не в силах создать его. Этому не учил Конфуций, однако так думает почти вся желтолицая Поднебесная - добрая половина китайцев, рисовых да раскосых. Редкий безумец стал бы их разубеждать. * - Лунный ты мой ребёнок, горячечное дитя, - пропевала нежная мать, убирая дочери тяжёлые волосы в высокую сложную причёску. - Вчера "Книга Перемен" обещала тебе исполнение, сегодня тебе должно повезти. Но будет ли этот день твоим? А набирал силу 1853 год, а в январе императорский двор затеял конкурс наложниц. Юная Йоханала приглянулась двум - один другого старше - жирным лоснящимся евнухам, поскольку обладала странной, не типичной для китаянок внешностью. От смуглых крохотных красавиц девушка отличалась высоким ростом, овальным очертанием лица цвета сияющей слоновой кости и низким глубоким голосом - который будто убаюкивал, которым кто-то колдовал. Её ступни не были похожи на копытца - предел мечтаний тамошних мужчин: когда отец Йоханалы разорился, мать отказалась бинтовать пятилетней девочке ноги в золотой лотос, как это делали другие женщины, подгибая четыре пальца, дабы, по строгому старинному канону, длина от пятки до носка не превышала десяти сантиметров. Не самую последнюю роль в выборе будущих императорских наложниц играли иероглифы, составлявшие даты их рождений, а конкурсантка с цветочным именем, которое в переводе означает "орхидея", появилась 29 ноября 1835 года - в "Заметках о цинском дворе" напротив этого цифросочетания и фамилии отца Йоханалы наивно стоит слово благоприятие. Когда мать узнала, что её лунный ребёнок отныне живёт в пекинском дворце, что теперь её горячечное дитя завистливые слуги окликают драгоценным человеком, она передала через них записку, где умоляла свою дочь лишь помнить о прошлом, не позволяя ему злить настоящее и, тем более, чернить будущее. Прошлое же неизбежно отдавало горечью и позором, приберегало обиды, копило злость. Отец Йоханалы происходил из знатного рода Жёлтого Знамени. Жёлтый цвет, считавшийся цветом императорского двора, расслабил молодого человека, кто с мальчишества привык к, в общем-то, незаслуженным почёту и уважению. На посту таможенного чиновника он, в конце концов, проворовался, его публично объявили взяточником, разумеется, сразу разжаловали, и только благодаря "старым связям" и "нужным знакомствам" его семья могла есть по утрам рисовые лепёшки и спать не в пустыне Ша Мо, которую европейцы простодушно называют Гоби. Поэтому чем угрюмее история маньчжурского мандарина-бедолаги, тем загадочнее появление его дочери в пределах знатных - у ног Сына Неба, рядом с Могущественным Драконом, с императором. В тех же "Заметках о цинском дворе" говориться о том, что участие в конкурсе наложниц могли принимать девушки, чьи отцы значились в государственных должностных реестрах чиновниками третьего, второго и первого рангов из девяти существующих. Так что звание Драгоценного Человека было случайным подарком, удачей, но… Йоханала хотела стать, ни много ни мало, Императорской Драгоценной Наложницею
* Задолго до того, как горделивая чаровница попала в золотые покои китайского самодержца Сянь Фына (а именно - ровно семнадцать лет и два месяца назад), он, осанистый молодой человек, со своим отцом Дао Гуаном решили развеяться в императорских угодьях. Оба хорошо владели стрельбой из лука, были первоклассными наездниками и свободный воздух любили больше благовоний в языческих курильнях. В то утро под копыта их коней попалась старая белая лисица, она, столь слабая и больная, даже не потрудилась убежать, а Его Величество Император Китая Дао Гуан, обрадовавшись такой лёгкой добыче, принялся натягивать визгливую тетиву. - Помилуйте! - услышал он голос сына. - О Вашей мудрости, отец, известно за пределами государства, Вашей силы страшится войско, а доброта Ваша настолько близка к сердцу, что - посмотрите - дикие звери бросаются к ногам лошадей Ваших, а эта, - юный Сянь Фын указал на лису, - готова тотчас умереть за Вас. - И император оставил нечастное животное. Возвращаясь, они снова увидели лесную обитательницу, да на этот раз Дао Гуан не удержался - Тебе не повезло, сын мой, - посочувствовал он Сянь Фыну, - одному и тому же воину нельзя промахнуться дважды, а твой отец здорово стреляет по привычке. Император просит у тебя прощения. Зверя со стрелой в глазу слуги оттащили в сторону, и к вечеру придворный астролог тихо сообщил наследнику трона, что душа убитой лисы уже в теле новорождённой девочки, чьи малахитовые глаза когда-нибудь посмотрят на Сянь Фына и заставят его изменить жизнь их обладательницы, и изменят его судьбу императорскую, и изменят. * - Всё будет хорошо, мой цвет, - говорила мать Йоханале, когда девочке не исполнилось и семи лет, - вот станешь повелительницей, и простишь отцу всю нашу надуманную бедность. Ведь сделал же Сын Неба императрицей свою наложницу Цы Ань. А она, наверное, и в зеркало-то редко смотрела. У Йоханалы по дворцовым порядкам не было почти никаких шансов, ведь всё просчитывалось как дважды два: одна - Императорская Драгоценная Наложница, две - драгоценные наложницы, четыре - обычные, шесть - конкубины, остальные… Как раз в число остальных она и входила. Йоханала к своим семнадцати с лишним годам сумела стать терпеливой и выдержанной, плавной и последовательной, как маньчжурский тигр на охоте перед броском к жертве. Все монеты, причитающиеся ей для роскошных нарядов наложницы, она делила на три горсти: первая уходила на оплату уроков пения, благодаря ценности второй девушка оттачивала каллиграфию, ну, а третью (самую увесистую горсть) она отдала жирному лоснящемуся евнуху - тому, кому она понравилась больше других конкурсанток. Собственно, не прошло и трёх лет, как он, по просьбе своей любимицы, ненароком завёл императора Сянь Фына в её сад, где Йоханала, искусно выводя иероглиф, обозначающий благоприятие, пела старинную китайскую песню о мудрости и доброте Сына Неба, а разноцветные канарейки садились к ней на плечи, вытягивая из расшитого бисером одеяния шёлковые нити. Сянь Фын был поражён, и после ужина Орхидею впервые пригласили в драконьи покои. Следующей целью Йоханалы была императрица. Бездетная и вечно печальная Цы Ань нуждалась если не в заботе, то уж точно в участии, в сочувствии, хотя бы в беседе. Среди прислуги ходили слухи о том, что жена Сянь Фына давно уже не приходила к нему, а время от времени её навещали преклонных лет садовники, один из которых страстно любил Цы Ань, а другому настолько надоели её капризы, что однажды он оставил в спальной комнате императорской жены стебель ядовитого растения сы-дун. Женщина иссыхала от собственных подозрений и одиночества. - Госпожа моя, - обратился к ней верный ей со дня свадьбы подданный, - среди наложниц есть девушка, в семье которой издревле знали о ядах больше, чем следовало бы знать о них. - Поэтому Цы Ань немедля приказала вести ту самую Орхидею. Род Жёлтого Знамени действительно славился своими знахарями, и Йоханала унаследовала талант приготовить любую отраву и с помощью обоняния распознать её содержание. Из девяти напольных ваз, стоявших в просторной чайной беседке Цы Ань, в самой неприметной девушка учуяла опасное зловоние и вскользь не преминула заметить, что точно такой же запах три недели назад она слышала у дверей в комнаты Императорской Драгоценной Наложницы. Дело оставалось за малым. Да честно сказать, доверчивого Сянь Фына долго уговаривать не пришлось. Цы Ань заполучила, как она думала, любезную подругу-спасительницу, а Йоханала - долгожданный титул. * Сегодня её разбудили много позже обычного - так требовали предписания, таким был выдержанный веками ритуал. Ей даже дали понежиться среди наполненных сном подушек, а затем вошёл управляющий Палатой важных дел и, достав зелёную табличку, торжественно озвучил выписанные на ней иероглифы. Вскоре Йоханалу посадили в усыпанный листьями белого чая паланкин, и четыре сбитотелых отрока, подставив свои плечи под тяжесть страсти, понесли её через Парк Радости и Света в императорские покои. Там девушку раздели, омыли, натёрли розовым маслом, обнажённую, облачили в тончайшее покрывало из пуха цапли, потому что птица эта, по преданию, враг змей, потому что змея - воплощение зла и хитрости, потому что человек, дотронувшийся цапли, в миг теряет все свои змеиные мысли, забывает обо всех своих хитрых злодействах. А иначе - он не вправе явиться пред умные очи монарха. Как ни странно, сей день не стал исключением. …Три раза бдительный евнух у дверей спальни кричал Сянь Фыну "Время пришло!", три раза сладострастный Сын Неба делал вид, что не слышит известного ему заклинания, после которого без замедления надобно отпускать любую из наложниц, пусть даже самую желанную. Тем более, что хорошо бы вовремя изгнать драконово семя, надавив девушке на живот, однако на этот раз в Книге Любви пришлось записать: "14 июля сего года в 17:40 Император осчастливил Йоханалу", - а это означало, что Сын Неба позволяет своей драгоценной наложнице забеременеть от него, несмотря на шестьдесят уже имеющихся к тому моменту детей. И - император отпустил Йоханалу, подарив ей изящные четыре серёжки. С тех пор они виделись почти каждый день, но сегодня Орхидея впервые за последние четыре года улыбалась искренне - до слёз. * Через несколько месяцев Йоханала призналась Цы Ань в том, что её бесконечная любовь к Сянь Фыну не позволяет являться к императору с круглым, как аквариум, животом, и доверчивая женщина испросила у своего мужа довольно длительного отдыха для Драгоценной Императорской Наложницы. Последнюю же по рождении наследника ждал исключительный подарок: для неё уже сейчас выбирали имя, а Цы Ань готова была хоть завтра отдать ей свою корону. Никто, нигде и никогда не видел Йоханалу, вынашивающую хоть какое-нибудь подобие ребёнка, зато приблизительно в тот самый период, когда девушка перестала встречаться с Сянь Фыном, одна из конкубин по имени Чу Ин готовилась стать матерью, и Йоханала предложила той трогательную дружбу: они вместе прогуливались, вместе обедали, секретничали о мужских качествах императора, сплетничали о своих общих любовниках-слугах, попытались любить друг друга… Да как-то то ли не успели, то ли засуха случилась в садах Сына Неба: конкубина, не начав и грудью кормить младенца, куда-то испарилась. Никто, нигде и никогда не видел её - мёртвой, больной, убегающей из пекинского дворца, падающей в бесконечный, как любовь Йоханалы к императору, колодец, перелезающей через Великую китайскую стену, или берущей пузырёк с пряным ароматом яда. И кто (чей) он этот Тун Чжи - новорождённый наследник китайского трона, осчастлививший своего отца Сянь Фына и одаривший Йоханалу именем, которое значило Святая Мать? "История начинается там, где есть загадка", - полагал известный китайский мыслитель-путешественник Кхи Чунь задолго до описываемых событий. * Вскоре после появления на свет Тун Чжи Йоханала (теперь уже Цы Си) почувствовала себя слишком уверенно. Уверенно даже для самой драгоценной из наложниц, которых у китайского монарха было около трёх тысяч и о которых Сянь Фын благодаря Цы Си стал мало-помалу забывать. Вот что читаем мы в Торговых списках Императорского Дворца: "Этой весной евнух Ли Ляньин закупил полторы тысячи нефритовых стержней, обтянутых ослиной кожей1". Какое же несчастье случилось в Закрытом городе: половина девушек, предназначенных для Сына Неба, явно не успели полюбить его. Зато вопреки всем обычаям император стал появляться с уважаемой наложницей Цы Си на самых что ни на есть официальных мероприятиях. А Цы Си успокоения ради держала при себе алчного, но преданного уродца Ли Ляньина. Он-то и стал во главе сети назначенных доносчиков и добровольных осведомителей, которые ежедневно за завтраком мерно рассказывали Цы Си о её недоброжелателях. К вечеру какого-нибудь врага обязательно настигала неизвестная медицине болезнь, или злодей случайно попадал под колёса повозки на городском базаре как раз в тот момент, когда он с неподъёмными тюками возвращался к своей любимой жене. Так что ночью отмщённая Цы Си, перевоплотившись в Йоханалу, могла спокойно беседовать с радужными канарейками, в дрёме поглаживать крохотного ши-тсу3 по кличке Имбирь (Дзян) и выводить стихотворные иероглифы:
Но… "Тайны долго не живут", - утверждал лысый бродяга Кхи Чунь. И однажды император всё-таки прознал о бесчинствах своей любимой наложницы: самые красивые девушки исчезали из гарема так, как соль растворяется в кипящей воде, самый верный советник был найден обёрнутым в отравленные простыни. Справедливости Сянь Фыну было не занимать, поэтому он тут же приказал привести этот ядовитый цветок, который с нежностью поливал сам Сын Неба. Увы, разговор между ними не состоялся. - К чему палач? - вопила Йоханала, обнимая колени своего повелителя. - Для чего покои твои белые будут забрызганы красным? - Что мог на это ответить добродушный Сянь Фын? - Ты видишь: я и так умираю от горя и скорбной любви к тебе! - И император простил свою белую лисицу Цы Си. И Цы Си запомнила свои слёзы. Через неделю, в день трёхлетия Тун Чжи, рядом с подушкой, на которой почивала умиротворённая наложница, лежала небольшая книжка в чёрном кожаном переплёте. На обложке рукой императора красовался золотой иероглиф "Прощение", а внутри Йоханала обнаружила собственные стихи. - Это наше с тобой второе дитя, - объяснил улыбающийся Сянь Фын. Он повелел отпечатать девятитысячный тираж книги, и к началу лета около пекинских книжных развалов потные мальчишки воинственно орали: "Императорская наложница пишет стихи! Мать императорского наследника выпустила книгу! Цы Си! Покупаем сборник Цы Си! Ограниченное количество экземпляров!" Остается только добавить, что новоявленная поэтэсса сама организовала продажу своих стихотворений: хозяевам книжных лавок в итоге не досталось ни юаня, поскольку на вырученные деньги Цы Си решила заказать у ювелиров канареечные клети да несколько инкрустированных бриллиантами ошейников для своего крохотного питомца Дзяна. * Весьма скоро скромница Цы Си научилась разбираться в политических интригах, знала толк в экономике, умела видеть закономерности и делать выводы. Она достаточно остроумно реагировала на любые изменения в своей стране. Однако, держа на столике старинную Книгу Перемен вечно открытой, властолюбивая наложница как таковых перемен не терпела. В ту пору Китай оставался феодальным государством, провинции бедовали от одного рисового сезона к другому, а более или менее крупные города пухли от иностранных миссионеров. Французы и англичане будоражили воображение китайского обывателя, привозя вместе с заморскими товарами и заморские идеи. Любое, даже самое мирное и дипломатическое появление чужеземца Цы Си расценивала как вызов монархии и задуманному предками укладу. Несмотря на то, что брат стареющего императора принц Кун пытался хоть как-то поддерживать отношения с зарубежными гостями, Сянь Фын плясал под каблучками своей любовницы, будто ослеп. Один из современников китайского монарха, бежавший за границу, напишет: "Даже глупым слугам Сын Неба жаловался на наложницу Йоханалу. Но ничего путного не мог поделать. Молодая женщина взяла императора в оборот задолго до того, как он успел заметить это. Белая лисица ожила. Кто вытащит стрелу из её багряного глаза?" Наступил 1860 год: опиумная война привела англо-французские войска в Пекин, и императорская чета вынуждена была бежать из дворцовых эдемов в провинцию Жэхэ. Что тут скажешь? Пусть белолицые чудовища с круглыми, как фарфоровые блюдца очами сожгут столицу грандиозной империи! Пусть разберут до конды великую стену! Пусть рыдают братья и защищают свои хижины сёстры! Здесь в мирной обители Поднебесной люди Жэхэ чествуют своего правителя. Здесь цветы и фейерверк. Здесь народные гуляния и прогулки на водах. Могущественный Дракон очнулся от всеобщего ликования, когда заметил, что его верная Орхидея где-то на середине озера кокетничает с юным вёсельником. До сих пор боявшийся озёрных развлечений Сянь Фын, не медля, подозвал двух сильных гребцов и через пару минут его лодка поравнялась с лодкой Цы Си. Та, как ни в чём ни бывало, перебирала цветы, напевая старинную китайскую песню о мудрости и доброте Сына Неба. Успокоенный император выразил желание пересесть к Цы Си: чёлн качнулся, и Сянь Фын, от роду не умевший плавать, оказался в холодной воде. Каких же усилий стоило любвеобильной певунье протянуть руку тонущему самодержцу. Сколько скорби было в её малахитовых глазах, когда гребцы помогали Сянь Фыну освободиться из мокрых одежд его. Тот же современник китайского монарха, который бежал за границу, напишет: "Эти раздумья на лице своей наложницы, это сожаление, эту неохоту, с которой Цы Си обтирала полотенцами дрожащего Сына Неба, император не забыл до конца своих дней". Впрочем, умер Сянь Фын довольно скоро, без чьей-либо помощи - то ли от недолеченного переохлаждения после злополучной водной прогулки, то ли просто так, от старости. Шёл 1861 год. * Накануне смерти императора Йоханала вновь раскладывала стебли тысячелистника и шуршала страницами Книги перемен. Несмотря на древние указания, Йоханала гадала себе сама. И на сей раз И-Цзин говорил о Творчестве. Это первая, мужская, гексаграмма (Цянь), состоящая из шести (одна над другой) сплошных, сильных, черт ян [-], которые не будь они в таком изобилии, каждая на своем месте символизировала бы активность, свет, движение. Но человек, устремивший шаг свой к свободе и гармонии, не в праве забывать о том, что мир есть всевечное сочетание напряжения и покоя, эгоизма и самоотречения, инь [- -] и ян. И только хаос означает материю, не тронутую Богом. В целом, гексаграмма, выпавшая Йоханале, по мнению толкователей, сулила надежду: "Вы на вершине горы, и возможности спуститься у Вас нет. Будьте осмотрительны, пока находитесь наверху". Однако по отдельности, в соответствии с занимаемой позицией, линии предупреждали:
- Хулы не будет, - повторяла Йоханала вместо многоточия. - Смотри, чтобы все драконы не главенствовали. Тогда будет счастье, - настаивал древний толкователь. Цы Си официально стала регентом пятилетнего Тун Чжи. А поскольку действующая императрица Цы Ань остаток своего бабьего века, который, как известно, короток, решила посвятить любовным играм с садовниками, государственная власть мигом оказалась у ног Цы Си, на её голове и в руках с заточками-коготками. Она быстренько спихнула наследника на попечение нянек и евнухов (тем более, что по уставу ей было положено не более десяти свиданий с маловозрастным принцем), а сама принялась методично устранять ненужных людей. Найти их было несложно. Цы Си по жесту или взгляду вычисляла своего врага. Основные его качества - недоверие и недовольство, дистанция и прямой взгляд. Стены дворца трещали от заговорщического шёпота: убить, убить и только убить деспотичную регентшу, тварь невиданную, ад земной. Но зло наше всегда бежит впереди нас, выдавая нас с головой, со всеми потрохами, наконец, со спрятанным добром в наших сердцах. Цы Си приказала забить пятьсот заговорщиков, во главе с зажиточным феодалом Сю Шеном, который принадлежал древнему роду военных аристократов. Его родственников выселили в отдалённую китайскую провинцию, прежде отобрав все богатства. За несколько лет до этих событий в соседнем с Китаем государстве Рамакришна Парамахамса произнёс свое знаменитое всяк велик на своем месте. У Цы Си было другое мнение о людях: - Любому, кто испортит хоть часть моего настроения, - улыбалась она, - я испорчу всю жизнь. Или отниму её, - не забывала добавлять Цы Си. - И тогда, моя императрица, человек, наконец, поймет, что такое счастье, и с чем его едят, - подхватывал беззубый Ли Ляньин, натирая плечи своей госпожи маслами и благовониями. Кстати, уродливый евнух этот принимал посильное участие в воспитании Тун Чжи. Когда мальчику исполнилось четырнадцать (а свой возраст китайцы считают с момента зачатия), Ли Ляньин посчитал нужным свезти будущего императора к пекинским окраинам и показать ему настоящую жизнь: пара притонов, кишащих заразными девицами, плюс неочищенная рисовая водка, плюс сомнительного качества опиум. На что рассчитывала Цы Си, отпуская принца Тун Чжи за пределы дворца? Впрочем, она тогда не рассчитывала, но считала. С математикой у Йханалы ещё в детстве всё было хорошо; в ту пору она знала, КАК считать. А теперь, когда всякий почтенный гость одаривал Цы Си буквально килограммами драгоценностей, она знала, ЧТО считать, и в зависимости от стоимости подарка выполняла просьбу или отказывала в ней. - Отказ - привилегия царей. Подданные обязаны просить, - наставлял молодую правительницу преданный евнух. Вот так - в перебирании каменьев, в неустанном уничтожении предателей, в поучительных беседах с Ли Ляньином - прошло более десяти лет. Тун Чжи достиг своего совершеннолетия, и Цы Си, подыскав сыну невесту, объявила о том, что срок её регентства подходит к концу, и отныне у китайского народа есть настоящий император… Алкоголик, наркоман и сифилитик, влюбленный в собственную жену. Передавая власть сыну, Цы Си, разумеется, надеялась подписывать собственные указы его рукой, но просчиталась с выбором невестки. Красотка Алутэ оказалась образованной и умной девушкой, уже сейчас имевшей безусловное влияние на юного без пяти минут императора, который подписал указ, разрешающий иностранцам торговать в Пекине и за его пределами. "А что будет потом?" - подумала бывшая регентша и решила. На первой полосе императорской газеты от 23 ноября 1974 года читаем: "В этом месяце мне посчастливилось заразиться оспой". Заметка подписана рукою наследного принца Тун Чжи. Рядом - фото улыбающегося юноши с поврежденной кожею на лице. В Китае считалось: ежели человек переболеет оспой (а Тун Чжи в этом не сомневался), то его и смерть голыми руками не возьмет, разве что только в глубокой беспамятной старости. Но принцу не повезло: то ли доктора давали не те лекарства, то ли лекарствам мешал благополучно действовать злосчастный сифилис, то ли не бывает дыма без огня и слухами мир полнится… В пекинском дворце во время еды не было принято вытирать руки и губы бумажными салфетками, для этого использовали тряпичные, подогретые на пару полотенца, которые подносил какой-нибудь евнух. Если тёплую ткань поднести к телу больного человека, а потом приложить к лицу жертвы, заражение обеспечено. И неважно что это за болезнь - будь то обычная простуда или менее обычная оспа. Всё равно приятного мало. А если ты заболел и тебе не дают лекарств, или вместо них дают мел, который так хорош, когда у тебя в младенчестве растут зубы, и совсем ни к чему, когда они уже начинают выпадать? А вдруг кто-то скажет, что в твоем бренном теле излечению от одной болезни мешает другая, и этой другой ужасной хворью тебя одарила твоя любимая жена? Что тогда?! А ничего! Всего лишь смерть. Простая, как закон.
Цы Си прогуливалась по саду, когда дрожащий слуга сообщил ей о смерти сына. Она приподняла плечи, поджала губы, повернула голову, мол, чего ж тут удивительного, подозвала Имбиря, и, взяв ши-тсу на руки, процокала каблучками вглубь Парка Радости и Света. Китай погрузился в траур. Окунулся в печаль. Истек слезьми. Не выли только тигры. - Что за чёрт, - поделилась сомнениями Цы Си со своим верным евнухом, - как можно скорбеть по человеку, который вообще ничего не сделал? - Пусть рыдают, - утешал её Ли Ляньин, - они не видели настоящего горя. Через несколько дней доверчивая Алутэ сообщила Цы Си о том, что беременна. Новость принесла мало радости, причем обеим. Первой подстроили самоубийство, вроде как не вынесла верная жена смерти прекрасного мужа. Вторую стали повсеместно обвинять в насильственном устранении сына и невестки: один из придворных, Чу Чен, покончил с собой на могиле Тун Чжи и Алутэ, оставив краснобаистый меморандум, в котором обвинял Цы Си во всём злом и тёмном, что случилось в его родном государстве за последние пятнадцать лет. Для начала Цы Си изничтожила семью Чу Чена, а потом… Сняла с себя дорогой наряд и блескучие украшения (оставила только четыре жемчужины по две в каждом ухе - давний подарок Сянь Фына); открыла ярмарки, доходы от которых раздала беднякам; взяла себе за правило еженедельно посещать драматический театр; объявила будущим императором своего четырёхлетнего племянника Цзай Тяня, дав ему царское имя Гуансюй, бриллиантовый наследник... Двумя словами, стала хорошей. Пока - её - не укусила - змея. * Как-то примерная Цы Си отправилась на пекинский базар за травами, которые предпочитала выбирать сама. Она вертела товар в руках и долго смотрела на продавца: если тот опускал очи долу, Цы Си бросала ему на прилавок несколько монет, в противном случае… Увы, смельчаков не было. Долго ли коротко, императрица заполучила всё, что нужно для приготовления притираний, отваров, ядов, лекарств, и хотела уже возвращаться в Закрытый город, когда безумный старик, от которого воняло, как от сотни безумных стариков, уцепился за подол её платья и, заглядывая в глаза, неистово заорал: - Госпожа проклята Небом! Небо видит! Люди видят! Неужели госпожа не видит, что проклята? Позор! Позор! - и пустился в не виданный доныне жителями Поднебесной пляс. В руках у оторопевшей поначалу Цы Си, вскоре появилась увесистая палка, ей императрица молотила по лысой голове старого сумасшедшего, пока тот не испустил дух свой окровавленный. Затем она повернулась к толпе: - Ну? Кто ещё осмелится запустить свой взор в мои зрачки? Досталось многим. Проталкиваясь к выходу, Цы Си махала палкой во все стороны, а когда она забралась в паланкин и отчалила, торговлю на рынке прекратили. Нужно похоронить безумного старика, ведь он, по поверью, был тем самым бродягой Кхи Чунем, который давным-давно стал родоначальником великой китайской логики, и, поняв, что ему не хватит времени поведать людям всё то знание, что находилось в его лысой голове, попросил у Неба ещё одну шуточную жизнь. Вот и получил. По дороге во дворец носильщики чуть не уронили паланкин вместе с рассерженной царицей, а ночью её разбудил своим писклявым лаем Дзян. Цы Си вскочила, и тут же была ужалена здоровенной гадюкой. Первое, что она сделала, это раскрыла Книгу перемен и наобум ткнула пальцем: "Ещё не конец!", - уверяла мудрая книжица. Вторым делом, Цы Си приняла очень сильное противоядие. И только теперь позвала несчастных солдат из личной охраны, жить которым оставалось не более суток. На утро отчаянная правительница послала Цы Ань её любимые миндальные пирожные, куда на всякий случай положила по одному отравленному ореху. Так что после всех этих злоключений Цы Си прозвали Бессмертным Драконом, и оптимистов в монархии поубавилось. * А жизнь в пекинском Императорском дворце шла своим немыслимым чередом. Азиатская Клеопатра выпивала по утрам чашку грудного женского молока, принимала ванны, наполненные спермой слуг, вела счет милым вещицам, изучала обеденное меню для знатных гостей, состоявшее из трёх сотен блюд, и высочайшим указом вносила 75 наименований продуктов в рацион собак и канареек, обитавших в Парке Радости и Света. Она любила выпороть слугу за то, что он не так разложил лепестки жасмина на мраморном полу её спальни, а потом затащить растерянного парня в постель и заставить неистово любить свою императрицу. Потом он, конечно же исчезал из Закрытого города насовсем, но кто ведёт счет своим слугам, говорила Цы Си Ли Ляньину за партией в маджонг, тот когда-нибудь недосчитается волос на собственной голове. Ко всей праздности императрицы можно приписать несколько десятков абортов и пару тайных родов. Но в этом ли счастье?
* - Госпожа! - ворвался в императорские покои Ли Ляньин. - Госпожа! Чужеземные дьяволы перевели ваши стихотворения на свой варварский язык! Госпожа! Чужезем… - Переведи обратно, - приказала Цы Си. Когда толмачи выполнили работу, царица пробежалась глазами по строкам, произнесла что-то вроде "враньё" и швырнула листы в лица переводчикам. - А впрочем, казнить, - напомнила страже обиженная поэтесса. Уже к полудню вояки вовсю палили из пушек по католическому храму в центре Пекина; стрельба прекратилась только тогда, когда у Цы Си от грохота разболелась голова, и царица удалилась на чашечку зелёного чая. Так, судя по всему, началось настоящее противостояние китайской правительницы иностранцам. * Китай. Громадная земля. Но кто дарует ей благополучие? Она ослабла после франко-китайской войны 1884-1855 гг. Она истощается после войны с Японией в 1894 г. С востока бедность, с запада болезни. С севера чужаки, желающие мира, с юга земляки, мечтающие о революции. "Всюду беспредельщики, всюду беспредел", - так поётся в песне, реальность же повествует. В 1889 г. Цы Си пришлось оставить регенство, ведь Цзай Тянь стал совершеннолетним, и хотя день его коронации решили отложить до того момента, пока он не найдет себе достойную невесту, тётка будущего императора уже перебралась в загородную резиденцию, нежадно выстроенную на украденные Ли Ляньином из государственной казны деньги. Однако Бриллиантовый Наследник понимал, что без помощи своей безмерно деспотичной родственницы ему самому с ситуацией в стране не справиться. У Цы Си были люди, много людей - преданных и рьяных. А реформаторски настроенный юноша Гуансюй имел в противовес пару образованных друзей да несколько десятков сторонников по всему Китаю, чего недостаточно для удержания власти. Так что Цы Си проявляла завидную активность в вершении дел государственных. Потихоньку, полегоньку, задобренная собственным племянником, Цы Си отдала приказ о подготовке проекта конституции, ограничивающей абсолютную монархию. А Гуансюй, суд да дело, одаривал иностранных торговцев относительными правами и свободами, давая добро на строительство заводов и мануфактур. 11 июня 1998 г. Цзай Тян подпишет указ "Об установлении основной линии государственной политики", и с этого дня начнутся знаменитые 100 дней реформ - умеренных да буржуазных. Тогда же возникнет тайное общество Ихэтуань - "Кулак во имя справедливости и согласия", бьющий чужаков за ради сохранения традиций китайского народа. А Цы Си прознает, что её любимый племянничек, дабы потрафить местным реформаторам и зарубежным, хочет публично казнить её. Но зло бежит впереди нас… Не дожидаясь беды тётушка Йоханала устроит государственный переворот, с оглядкой на присутствие иностранцев отправит наследника трона в тюрьму на одном из озёрных островов, заставив отречься от престола, а его приспешников обезглавит за ненадобностью. Нескольким, правда, повезёт скрыться за границей, а негодник Цзай Тянь будет возвращен под предлогом домашнего ареста в пекинский дворец. Итак 1900 год. Чуть постаревшая, но бодрая Цы Си вновь на императорском троне. - Как смели чужеземные дьяволы усомниться в моей власти? Для кого они выстроили свои фабрики? Разве для меня? Или, может быть, для моего народа? Нет! Поэтому никогда слово "мир" не прозвучит в устах правителей нашей страны. Ни на мгновение иностранные деньги не принесут плодов на нашей земле. Давайте отбросим всякую мысль о дипломатических переговорах! Это всё уловки. Защитим наши дома и память наших предков! Не допустим грязи! - Цы Си взывала громко и убедительно. Так, что "ихэтуани" (иначе боксёры) выступили с невероятным по своей жестокости восстанием. Они громили заводы иностранцев и их дома, обрывали линии электропередач, подрывали чугунные дороги, сжигали и рубили ненавистных варваров - их жён, их детей, и каждого, кто был с ними как-то связан, пусть даже верою. В ночь на 11 июня ихэтуани надели на руки красные повязки и двинулись на улицы Пекина. Их нельзя было сразить ни мечом, ни огнём, от их взглядов воспламенялись здания и волосы. Единый дух боксёров достигал такой экзальтации, что тела их становились неуязвимыми. Из письма протоирея Сергия Чана: "Ихэтуани именовали иностранцев бесами, крещёных китайцев - исчадиями их, а некрещёных, но имевших с ними сношения - вторыми исчадиями". На момент восстания в Пекине проживало более полутора тысяч православных китайцев. В ту ночь боксёры и каждый, кому была дорога собственная шкура, кричал: Ша! (Убивай!) Ихэтуани призывали православных отречься от Христа и совершить ритуал поклонения в ближайшей кумирне. В противном случае верующих в Единого Бога китайцев ожидала злая смерть: их головы отрубали, их животы вспарывали, их спины были утыканы ножами. - Больно ли тебе? - спросил развесёлый боксёр восьмилетнего Ивана, отрезая мальчику нос и уши. - В том, что он стал последователем дьявола, вина его родителей, - попытался защитить Ивана старик-язычник. - Страдать за Христа не больно, - сумел ответить восьмилетний мальчик. Боксёр продолжал кривляться и ухмыляться, чем выказывал лютое презрение (ведь китайцам не свойственно оголять свои эмоции при помощи мимики). Это одна история. А остальные? Тела только 222-х православных китайцев нашли и смогли опознать. Позже погибших людей канонизировали, а на месте их захоронения воздвигли Храм Всех Святых Мучеников. А Цы Си, в свою очередь, ударилась в полную бессознанку. Она вела двойную игру, посылая войска на подавление ихэтуаньского восстания и одновременно обещая боксёрам награду за уши чужаков. В самый разгар бойни императорские войска всё-таки перешли на сторону красных повязок, и иностранные миссионеры оказались в засаде. Чтобы защитить своих граждан европейские государства стягивали в Китай вооружённые силы. Ничего не боявшаяся до сих пор правительница, наконец, задумалась. - Госпожа! - кричал верный уродец Ли Ляньин. - Госпожа! Чужеземные дьяволы пришли! Госпожа! Чужезем… - Они пришли, а мы уйдём, - хмыкнула императрица, и, приказав бросить в колодец наложницу Гуансюя, которая попросила оставить возлюбленного императора во дворце, бежала. Племянника она тоже не забыла с собой захватить. * Союзные войска подавили "ихэтуаньское" восстание. Его сторонники ещё напоминали о себе в удалённых провинциях. Но мало-помалу в стране устанавливалось какое-то подобие порядка. После подписания мирных соглашений, Цы Си разрешили вернуться вместе с Цзай Тянем в Закрытый город. Тётушка Йоханала скрепя сердце отдала почести погибшим от её руки подданным, заставила себя изъять из дворцовых архивов пробоксёрские указы и декреты, она ни с того ни с сего стала интересоваться фотографией и ездить на трёхколёсном велосипеде. Но она ни за какие коврижки не желала смириться с тем, что люди в массе своей сохранили уважение и нежность к её племяннику Цзай Тяню. Летом 1907 года у Цы Си случился инсульт, от прежнего здоровья не осталось ровным счётом ничего. Кроме, пожалуй, знахарских навыков, которые не давали покоя Цы Си до самой её смерти. В ноябре 1908 года умер Бриллиантовый Наследник, так и не ставший императором великой державы. Он умирал долго, в муках, наблюдая за тем, как его собственные мышцы иссыхают в труху, а кости крошатся, за тем, как он превращается в малоподвижного карлика. "Разве можно сомневаться в причине смерти Гуансюя? Неужели виновник неизвестен?" - напишет современник, который после 100 дней реформ бежал за границу. Он утверждает, что Цы Си часто готовила ванны для Цзай Тяня. Возможно, на сей раз она решила устроить племяннику небольшой сюрприз, ценою в его жизнь. Спустя сутки после смерти принца на столе в императорской библиотеке Ли Ляньин обнаружил записку: "Не давайте женщине править страной. Или не стойте у неё на пути". Лист был смятый, бумага потрёпанная и как будто старая. Евнух перевернул лист и на обратной его стороне прочёл: "Помни о прошлом, горячечное дитя моё. Не позволяй ему злить настоящее и, тем более, чернить будущее". Об этой записке, отданной когда Йоханале её матерью, госпожа часто спрашивала последнее время. - Где она? Где этот клочок? - повторяла Цы Си, топчась на одном месте. - Там ведь какие-то очень важные слова. Не помню какие. Помню, что важные. Очень. - Ну и нашла ведь клочок этот ценный, - обрадовался Ли Ляньин. - Развешивайте же траурные флажки! - приказал он слугам. - Умерла последняя императрица Китая! ("Кто-то вынул стрелу из лисьей глазницы, и животное убежало на свободу", - подумалось жестокому, но верному евнуху.) * И умерла женщина. И вышла тогда из чрева её огромная белая луна - ярче солнца, проворнее мыси. А за луной шагнула Судьба женщины - красивее жизни, кровавее смерти, одинокая, как бессонница, злая и голодная, словно волк. - Ты тёмная, - сказала луна Судьбе, - но я не оставлю тебя. Иначе ты потеряешь дорогу. Просто не увидишь её, и о тебе забудут. - Но ведь я… - попыталась возразить Судьба. - Ты насылаешь морок и ужас на землю, - продолжала луна, - иссушаешь империи, искушаешь подданных. Но я не оставлю тебя. - Почему? - спросила Судьба. - Так - ты хотя бы станешь отражать мой свет и, возможно, научишься не только разрушать, но и радовать.
22 СЕНТЯБРЯ 2004 г.
|