Елена Заславская

Когда бы он не вернулся туда, там всегда было много снега, много настолько, что из белого месива торчали лишь голые верхушки деревьев, от воя метели закладывало уши, а приземистый, бревенчатый домик казался окоченевшим трупиком неведомого существа посреди снежной пустыни. Площадка вокруг него была притоптана, а множество узких тропинок ведущих к нему складывались в причудливый узор, в котором можно было бы рассмотреть тайное послание из других миров или что-то в этом духе. Если бы конечно удалось взглянуть на злополучный домик под другим углом. Возможно сверху. Но это не представлялось ему вероятным. Попадая сюда он казался себе глупее обычного, неуклюжим, угловатым пугалом, с нарушенной координацией, причём настолько, что даже пройти в дверь не ударившись было проблемой. Обычно он начинал спотыкаться и падать ещё во дворе. Войдя же в дом растягивался на полу подобно марионетке выпавшей из властных и уверенных рук хозяина, сражённых острым недугом или даже мёртвых. Странно, но лежать на дощатом занозистом полу лицом вниз без сил и желаний не казалось унизительным или неприятным. Напротив было для него своеобразным причастием свободы. По крайней мере того что было не зазорно принять за неё. Бессилие наполняло тело и распирало его. Пустота внутри сгущалась и концентрировалась. А потом достигнув критической массы начинала трансформироваться, обретать очертания чего-то

узнаваемого, понятного, почти родного. Тогда он вздрагивал, начиная вновь чувствовать себя и медленно вставал, подолгу застывая почти в каждой позе, словно кто-то мягко, но настойчиво ограничивал его движения. Мебель беспорядочно громоздившаяся по углам поражала безвкусицей. Посреди комнаты стояло плетёное кресло-качалка. Оно тонуло в лепестках ромашек. Внутреннему зрению сразу представлялась сидящая в кресле девушка.Она бормотала что-то слишком тихо и невнятно, чтобы он мог различить слова. Обнажённые участки её изуродованного тела казались восковыми.Ненавидя самого себя он пытался опуститься на колени перед её креслом, чтобы коснуться губами её искривлённых ступней, но в данном вычурном пространстве это не представлялось возможным. Он падал прежде чем успевал принять уместную позу. Падал с вывернутыми коленями и жутким грохотом. Где-то на переферии сознания из последних сил ещё барахталось представление о красоте и силе своего тела. Потом сдавалось и тонуло в трясине плохо сформулированных страхов. Иллюзия освобождения рассеивалось. Хотелось увидеть себя в зеркале, вернее зеркалах, оказаться в бесконечном и широком коридоре из собственных отражений, где каждая копия сообщает оригиналу свой импульс жизни заставляя идти вперёд. Но желания здесь имели обыкновение не сбываться. Постепенно исчезало всё, даже несчастная девушка в кресле-качалке, правда бормотание становилось

громче и яснее, смысл проявлялся медленно, но неотвратимо. “Любит не любит” доходило наконец до его полуразрушенного мозга. Бессмыслица произносимого словно отмыкала невидимый винтажный сундук с полуистлевшим барахлом. Слова выпавшие из всевозможных идиом и скороговогорок засыпали его он давился ими и хрипел нечто нечленораздельное… Впрочем девушка появлялась не каждый раз. Иногда кресло раскачивалось само по себе, что было ещё страшнее. Реальность расползалась, теряла форму и отчётливость, .А в дверь начинали стучать. Вначале неуверенно. Словно щупая его нервы на прочность. Пресловутая прочность всегда оказывалась несостоятельной. Он вскрикивал, поддаваясь на чудовищную провокацию и зажимал уши руками. Но это не помогало. Кто-то отбивал простой ритм, до боли знакомый , пульсирующий где-то в позвонках и коленных чашечках , тогда ужасная догадка начинала колоть внутренности, обжигать пищевод и застывать в пересохшем горле. Не крик. Уже даже не хрип. Мычание и булькание вырывалось изо рта так невежливо встречая непрошенного гостя так легко преодолевающего границы домика…Похожий на него самого, такого каким он когда-то нравился себе, без нарушений координации и проблем с передвижением в пространстве, самозванец пинал неказистую мебель прораставшую сквозь пол без четких контуров весело и беззаботно присвистывая. Вошедший был хозяином здесь, и жалкое существо похожее больше

на манекена чем на живого человека вряд ли воспринималось им всерьёз. Наглец распахивал окно впуская в комнату снежный вихрь. И то что оставалось от реальности уносилось прочь с потоками стихии.Он плевался в самозванца, но невероятная сила подхватывала и его...Улетать в тар тарары вслед за плетеным креслом и старым рассохшимся буфетом было обидно до слёз. Детская обида распухала в горле и мешала дышать, а потом и вовсе перекрывала дыхание…

почти гражданское

город с раскроенным черепом больше не сможет петь даже смеяться - челюсти сломаны... сбита спесь с улиц гнилых расшатанных, где самый тихий шаг маршем звучит, и шаркают тени.. не ощущать холод асфальта учишься нехотя, но затем вдруг обретешь могущество не превращаться в тех, кто потерял на площади суть пополам с теплом, став из объема плоскостью развоплотившись в лом свалочный ... время медленно прах раскидает, хор психов над километрами хлама отвоет, холм город заменит... радугой будет прикрыта брешь в башне забытых радостей намертво, косо.. без мимики город призраком кажется, мертвых дел полным чуланом, изредка гробом расхожих тем...

подснежное

хотелось подснежники