***

А я – я из времени семидесятых.
Наивных, развенчанных, в вечность не взятых.
С цитатами съездов, с «Берёзкой» и с БАМом,
Со складами по опозоренным храмам,
С борьбою за мир, со столовским компотом,
С Генсеком, кочующим по анекдотам,
Со Штирлицем, с очередями за пивом,
С народом, сплочённо-немым и счастливым.

А я – я из времени семидесятых.
С Эйнштейнами на инженерских зарплатах,
С «Ироньей судьбы», с «Белым Бимом», с Таганкой,
С Арбатом, не ставшим туристской приманкой,
С Тверской, не пестрящей валютной натурой,
С великой несдавшейся литературой.

Да, я из того, из «совкового» теста.
И нет мне в сегодняшнем времени места.
И пусть не тупей, не слабей, чем другие,
Оно не простит мне моей ностальгии,
Оно не простит моего ретроградства,
Соплей романтических нищего братства.
Оно не простит. И не надо прощенья.
Мне в столб соляной на грозит превращенье.
Пока ярок свет над помостом фанерным,
Пока мне «Надежду» поёт Анна Герман.

***

С. Геворкяну

Талант – не дар, а банковская ссуда,
Годами возвращаемый кредит.
На фунт изюма горечи полпуда – 
Господь за дозировками следит!

Ты думал, в рай попал – проветрись, парень!
Всевышний – не купчишка-филантроп.
Ты завербован им, а не одарен.
И жизнь положишь, расплатиться чтоб.

Забудь же все земные погремушки – 
Ты лиру под расписку получил.
И с той минуты, братец, ты на мушке – 
У Неба, не у рыночных жучил.

Но, сознавая, что из жизни выпал,
Что перекрыт надёжно путь наверх,
Себе признайся честно: был же выбор,
Хоть ты его с презрением отверг.

Ты мог бы в кабаках сорить деньгами
И нежиться в барханах женских тел.
Ты мог бы быть – с твоими-то мозгами – 
Покруче многих, если б захотел!

Вольно ж тебе, над рифмами шаманя,
В услужливые веря чудеса,
Сидеть на кухне с фигою в кармане,
С оплаченной путёвкой в небеса!

***

Ключи от Рая – у меня в кармане.
А двери нет – весь дом пошёл на слом.

Там наши тени в утреннем тумане
Пьют кофе за невидимым столом,
От общего ломая каравая,
Пузатый чайник фыркает, как конь,
И бабушка, по-прежнему живая,
Сметает крошки хлебные в ладонь.

Присохла к сердцу времени короста.
Но проскользну, минуя все посты, – 
Туда, где всё незыблемо и просто,
Где нету страхов, кроме темноты.

Где пахнет в кухне мамиными щами,
Где все печали – мимолётный вздор,
Где населён нелепыми вещами
Таинственный, как джунгли, коридор.

Там детские прощаются огрехи,
А радость не приходит на бровях.
Там сахарные звонкие орехи
На ёлочных качаются ветвях.

Там сказки, словно птицы, к изголовью
Слетаются – любую выбирай!
Там дышит всё покоем и любовью – 
Он так уютен, мой карманный рай!

И далеки жестокие годины,
Где будет он, как яблоко, разъят…

Земную жизнь пройдя до середины,
Я постоял – и повернул назад.

***

Над сонными кварталами Филей
Горит маяк, дымясь, как сигарета.
Пятиэтажки хмурые без света – 
Как остовы погибших кораблей.

Здесь твой причал, штурвал семейный твой.
Прощаемся. Пора. Гудит сирена.
Матросик ждёт у поручней смиренно,
Прохаживаясь, словно часовой.

Уходишь – бьётся чёлка на ветру – 
По лестнице щербатой, как по сходням…
А  тополя стоят в одном исподнем,
Почёсывая старую кору.

Не горбить плеч – печаль моя легка,
И тень летит вперёд моим вожатым.
И сигарета между губ зажата.
Нет спичек – прикурю от маяка.

Пусть в трюмах чёрных копится беда – 
Мы выжили, мы с ней ещё поспорим!
И в воздухе весенним пахнет морем – 
Которого не нюхал никогда.

***

Я тебя ампутировал,
Я живу, заменив
Суррогатом этиловым
Нашей близости миф.

Снег февральский похрустывал,
Притворяясь судьбой.
Но лишь ложе прокрустово
Мы делили с тобой.

Я тебя ампутировал.
Ропот крови утих.
Я в себя дезертировал
От метаний твоих

Меж Харибдой и Сциллою,
От посулов пустых – 
В свою келью постылую,
Где ни веч, ни святых.

Где я смерть репетировал,
Как грошовый Пьеро!..
Я тебя ампутировал.
(Да не дрогнет перо!)

Круг очерчен магический,
Слёз не выжмет финал.
Я ланцет хирургический
Убираю в пенал.

Над притихшей квартирою
Каплет оттепель с крыш.
Я тебя ампутировал.
…Отчего ж ты болишь?

***

Он знал, что воскреснет. Но так, как поэт — 
Стихами. Когда отпоют и отплачут
И рукописи за подкладку запрячут — 
До времени, чтоб не слепил этот свет.

Он знал, что воскреснет — ярчайшей звездой.
Не в тех, с кем делился краюхою хлеба — 
В немногих безумцах, глядящихся в небо,
И в топку идущих за ним чередой!

А прочим останутся пряник и кнут,
Скелет толмачами обглоданной притчи.
Но будут под снегом следы его птичьи
Отыскивать те, кого завтра распнут!

Кто сделает этот немыслимый вдох — 
И выдохнет жизнь — сгустком спёкшейся крови!
Он знал, что воскреснет — не в славе, но в слове — 
Для тех, кто поверил, что слово есть Бог!

***

На суку сидит ворона,
Как посланница Харона.
Целый день сидит она
У замёрзшего окна.

На дворе мороз лютует.
А она и в ус не дует.
Даже с места не сойдёт —
Ждёт.

Сумерек густеет краска.
Тени проступают резко.
На глазу у ней повязка,
В клюве у неё — повестка.
Будет нынче не до сна
Обитателям окна.

А в окне кружатся пары,
Не смолкает патефон.
И хрустальный перезвон,
И картонные фанфары
Возвещают Новый год.
А она сидит и ждёт.

...Отчего вдруг стало тише?
Отчего лежим, как мыши,
И ночник давно погас?
Эта сказка — не про нас.
Не гляди же так печально.
Просто вспомнилось случайно,
Словно из дурного сна:
Одинокая ворона
С весточкою от Харона
Возле нашего окна.