|
|
|
Анна Цаяк
Лёгкое чтиво
Моим детям посвящается
Инне и Игорю
Мы рядом, мы все на планете Земля
«Я люблю немногих,
Но очень сильно»
(по И. Бродскому)
Лодки, сердце и мороженое
Это была одна благостная, благополучная и благолепная Северная страна,
с морем, в которой я, если позаимствовать выражение В. Аксёнова, «клепала по контракту свою материальную заинтересованность». Когда я отклепала несколько месяцев, приятельница Пулму (нежно – Пуша) сказала: «Что же ты такая сиделка-то». Можно было понять, что плохая сиделка, но поскольку никакого патронажного ухода я ни за кем тогда не осуществляла и ни с кем не «сидела», то заподозрила другой смысл.
Так оно и оказалось, значение было прояснено в следующей же фразе: «Что же ты сидишь-то дома, когда в наших городах столько хороших-то мужчин».
Поясню сразу, что Пулму произносила это «-то» без редукции, т.е. именно «о», а не слабое «а», и, практически, после каждого слова. Русский язык был для неё не родной, а хорошо выученный. Много лет назад она была замужем за русским (в Советском Союзе), которого, по окончании своей стажировки, в свою Северную страну не взяла. Этот судьбоносный поступок она объяснила так: «Что же ему здесь делать-то? Пусть там и живёт-то». И счастливо избежав мук выбора, любимый супруг остался восвоясях. «Так ему лучше-то», - с заботой в голосе объясняет Пуша.
Я хоть и не имела особых комплексов в отношении своей внешности, но на города
не замахивалась, и даже на город. Да что там, даже и на наш коллектив, где фирмачей было куда больше, чем, так сказать, фирмачек. Но, видно, пора было вылезать из подполья.
И вот в один, переполненный июньским солнцем день мы с Пушей двинулись навстречу приключению, её – трудно сказать, какому по счёту, а моему, честно, – первому. Ну, по крайней мере, в этой Северной стране.
Мы двинулись навстречу приключению на огромном прекрасном теплоходе, который
здесь почему-то называют паромом, хотя паром, в моём представлении, это такая большая, плоская, плавучая (очень медленно плавучая) платформа, приводимая в движение дядькой в ватнике и шестом в его мозолистых лапах.
Пунктом нашего назначения был один из очаровательных островов Большого Архипелага, где было запланировано провести вик-энд в компании Пушиных друзей, то есть кавалеров, «мужчин города», значит. Я их никогда ещё не видела, и ничего о них не знала. Обнадёживало, однако, то, что Пуша ни разу не сказала о них «никчёмные-то», - традиционная характеристика, которую она, не утруждаясь поиском синонимов, прилагала к мужскому поголовью всех известных ей городов и весей.
Я почему-то была уверена, что мы встретимся с ними уже на этом самом пароме, поэтому, немного причипурившись, с лёгким волнением спросила Пулму: - А где же твои друзья?
- Там, - безмятежно ответила подруга, показывая на воду.
Я даже вздрогнула, как это? за бортом, что ли?
- Там?!» – переспросила я.
- Там. На лодках-то плывут, - апатично пояснила Пуша. Ничего себе!
Море слегка волновалось. Мы-то на таком пароходище (то есть, извиняюсь, паромище), что ему (хоть паромищу, хоть пароходищу) это нипочём, а они, значит, на лодках, как рабы на галерах, вёслами машут. Ну, может, ради спорта (на котором тут все помешаны). Пулму как-то вскользь упомянула, что они далеко не бедняки.
- На лодках?! А сколько их всего там, друзей-то твоих?
- Шесть. - А лодок? - Две-то.
Я представила себе этих бедолаг, по три головы на лодчонку... Причём, один (непарный), видно, пассажир и сменщик. Хоть бы уж доплыли.
- Так почему же они не поплыли на корабле, с нами?
- Ну, у них же свои лодки есть, зачем же они будут за корабль-то платить.
- А-а... А кто они по специальностям?
- Чистят-то.
- Что?
- Разное-то. В общем-то, весь город.
Понимаете? Ну, я тоже поняла. И действительно, так оно потом и оказалось.
... Так, да не так. Ну, это чуть позже.
Ну, приплыли. Вышли на роскошный, слепящий солнцем, чем-то терпко пахнущий
и уставленный какими-то белыми киосками, берег.
Немедленно от одного киоска отлепилась группка мужчин и направилась к нам. Четверо. Та-ак... по нашим понятиям, они не были одеты вообще, нет не голые, конечно, но ещё не известно, что лучше. Потому что майчонки и портчонки, которые болтались на их торсах и нижней части туловищ, не подпадали ни под какой русский регистр, ни под какое определение, и это несмотря на потрясающее богатство негативно-эмоциональной русской лексики. Тишотки были не то застираны, не то выгорели настолько, что и так-то незатейливый местный юмор, начертанный на них, поблек совсем, и потерял свою остроту окончательно.
Все были представлены друг другу, и все перекрёстно расцеловались. При расцеловывании я почувствовала исходящий от каждого едва уловимый, дорогой
и отменный парфюм. А жалкие, на наш взгляд, круглые очёчки, при близком (ближе некуда) рассмотрении, оказались в оправе, если не из золота, то, во всяком случае, из отличного металла, и диоптрии, и посадка, - всё подогнано было так, что тянуло уже
не на сотни, а на тысячи. Их денег. И обувь была очень достойная, хоть и летняя или спортивная. У нас бы всё было наоборот – и одежда, и обувь, и запахи. Где плюс, там – минус, а вот где минус, там, соответственно, - плюс.
Ну, двинулись по месту временной дислокации. Видно, этот чистенький, без признаков возраста, Пертик (Pertti) был предназначен мне в кавалеры заранее, потому что подцепил мою сумку, с торчащим на полметра зонтиком (хорошо ещё калоши не прихватила) и, слегка смущаясь, понёс. Смущение было вызвано отнюдь не зонтиком (собственность может торчать любая, хоть и калоши, имеешь право иметь, что хочешь, приобрёл – гордись!), а самим актом галантности. (Помните, как в школе: «Во-о, Колька дурак, Анькину сумку попёр!») Это я поняла немного позже, но делюсь выводом уже сейчас. Потому что Пулму, например, хоть и была расцелована, но не была обслужена, т.к. в данном случае являлась только общим другом (хоть и женской разновидности), но ничьей дамой, и поэтому спокойно, без малейшего удивления, поволокла свою движимую собственность навстречу их собственности, лодкам этим.
Три же вакантных мужика занялись каждый своим делом: один красиво раскурил трубку (морской, значит, волк), второй – ничего особенного, просто на ходу шлёпал себя по ляжкам свёрнутой газетой, а третий метнулся к одному из белых киосков и на глазах у восхищённой публики приобрёл себе мороженое. Вы подумали всем что ли? Ха! но об этом речь впереди.
Подошли к другой части берега, представляющей собой огромный причал.
Лодок видно не было. Вообще никаких и ничьих. Если даже они и болтались где-то на привязи, то просто были затёрты большими и роскошными, как лебеди, белоснежными яхтами, которыми плотно был уставлен весь причал. И две утлые лодчонки наших кавалеров надо было ещё и поискать... Да и зачем? Оставить там наши вещи? Ну, Пулмины ещё, может, и можно, но под моей сумочкой лодка осядет до ватерлинии, а то и ещё ниже, нет сомнений. Кавалеры же уверенно двинулись к воде.
Мы, слегка позади, за ними.
- Пулму, а где лодки-то?
- Вот-то.
- Это?!
- Это.
- Пулму! может быть, для тебя это всего лишь лодки, но для всех нормальных людей это роскошные яхты...
- А-а, ты знаешь... Но по-русски-то это лодки-то.
- Нет, моя дорогая, и по-русски это яхты-то!..
- Но это слово-то не русское-то, - со сложным скрытым модусом уличения в каком-то воровстве и с открытым модусом ехидства ответила «моя дорогая».
- Ну и что?! Сколько раз я тебе говорила, не старайся переводить абсолютно всё, тем более на какой-то посконно-дедовский язык!.. И вспоминай, хоть изредка, что мы тоже - Европа!.. - разозлилась я, - и пожалуйста, больше не переводи в моём присутствии другим русским «сауна» как «баня», мы, если поднатужимся, в состоянии
и «сауну» понять!.. И, спустив пары, добавила: - И потом, лодки – это только с вёслами или в крайнем случае с мотором, и – всё! Совсем другой образ, понимаешь?
Подруга слегка надулась: старалась, как лучше, и на тебе – такое непонимание!
Да! на лёгких северных волнах качались две великолепные, даже с элементами некоторого щегольства, какие-то бело-золотые яхты, они же «лодки». Они сошли сюда прямо из телесериалов, сами знаете каких, о жизни, сами знаете кого.
Образы наших провожатых усложнились. Они могли позволить себе майчонки по
5 марок, их стабильность и «просперити» были мощно поддержаны хотя бы вот этими «лодками». Вообще-то получилась почти точная цитата из Ю. Нагибина, из любимых «Переулков моего детства». Если помните, там встретились пятидесятилетние друзья детства, и некий Славка пришёл в потёртом старом кителе, не позировал фотографу,
не рассказывал об успехах... Друзья из тактичности и не расспрашивали. Пришли в освещённое место. ... На Славкиных погонах тускло засветились три генеральские звезды... Да, это уже не капитан Копейкин, приплывший в гавань никем и ничем.
Он мог себе позволить не выглядеть и не позировать. И донашивать старый китель.
Если вы не читали, сделайте это теперь, и я завидую, что вы будете читать это первый раз.
И знаете, что интересно? я абсолютно не меркантильный человек (пережитки социалистического воспитания), и никакого практического интереса к их процветанию у меня не было, но я поймала себя на том, что была очень впечатлена, и наши «уборщики» завыглядели для меня совсем по-другому, тут уж ничего не поделаешь.
... В сказках влюбляются в принцесс, а если и в «Пепельнюшек» (как точно можно перевести Синдереллу-Золушку), так она потом непременно станет Принцессой, и не даст проявить влюблённому подлинного демократизма, заложенного в нём от природы.
Нет, действительно, дело здесь даже не в меркантильности, а значительно глубже. Может быть, в достоинстве. Особенно в мужском. Ну, сравните.
Ситуация первая. Вы едете со своим кавалером в хорошо утрамбованном вагоне метро. Запахов вокруг, - хоть топор вешай, даже головы закружились, но приятных среди них мало. Вам для начала порвали колгот и оторвали пуговицу, ему... нет, ничего такого страшного, а только двинули по уху и переместили его английское кепи так, что оно напоминает теперь перевёрнутую задом наперёд бейсболку. Он едва не падает на вас, причём в этом почти падении нет ни малейшей эротики, но зато пуговица его плаща вступила в столь тесные отношения с вашим вязаным шарфом, что после катапультирования вас обоих (как мы говорили в школе, под зад коленом)
из сблизившего вас вагона, разъединить их уже будет невозможно, и она, пуговица, предпочтёт остаться с его шарфом. Головной же убор, окончательно сбитый, какая-то добрая душа выбросит вам вслед, со словами «молодой человек, шапочку потеряли»,
и ваш спутник предпочтёт действительно её потерять, чем напяливать при вас на голову этот грязный блин.
И надо иметь кое-что за душой, и очень особенное отношение в Нему, чтобы придя домой, усевшись на кухне и уставившись в настенный календарь или пузатый холодильник и забыв отпить налитый кофе, с бухающим от волнения сердцем вспоминать эту вашу упоительную поездку: и как он старался, теснимый со всех сторон, охранить вас от давки и падения на вас других тел, и как крепко и нежно держал за талию во время катапультирования из вагона, и как точно и ловко поймал кепку, запущенную кем-то вслед, и как, милый! стеснялся надеть её, и с иронической улыбкой, пожав плечами, сложил измызганный головной убор пополам и сунул в карман плаща... И вы готовы простить ему и эту давку, и этот скромный плащ, и помнить только... О! о! только и скажешь.
Ситуация вторая, где ничего прощать и не требуется. Вы просто стоите в назначенном месте, подъезжает машина, он открывает дверцу, и вы садитесь в неё, подобрав полы вашего летящего светлого плаща и предварительно взяв с сиденья букет. При этом на него пахнуло вашими дивными духами, и вы тоже унюхали его волнующий парфюм. Головы слегка закружились.
Как говорят каждые пять минут на русском телевидении, «почувствуйте разницу». Что совсем не трудно.
Да, ну так вот. Часа три мы провели на яхтах. Нам были показаны и разъяснены все достоинства этих красавиц: палубы, микро-кухни, бары, каюты, обшивка и обивка.
Всё было красиво, дорого и стабильно. Всё дышало спокойным и уверенным успехом, и являло собой конечный пункт, так сказать - пункт назначения, их бизнеса, который вершится в лучшем случае с напарником или сыном, а зачастую и в одиночку, и начинается с рукавиц, униформы и вламывания в любую погоду и без выходных, и кончается сверкающими дверными ручками этих кают, стоимость которых (ручек) – хорошая часть пособия совсем других граждан этой Северной страны.
Когда я впервые узнала, что фирма может состоять из одного человека, который
и шеф, и бухгалтер, и рабочий, и водитель, и всё остальное, я подумала, что это шутка. Но скоро привыкла. Фирма, обогатившая меня этим знанием (в которой и был один, многоликий, как Гаврила из «Двенадцати стульев», сотрудник, вернее, «трудник», сотрудничать там просто не с кем), была вентиляторной. То есть держала в своих руках, только двух, вентиляторы всего города. И выпускать из рук эту ветреную продукцию не собиралась. Когда в вентиляторной сфере случился какой-то технический скачок (точно не знаю, что именно), фирме, чтобы удержать свои монопольные позиции, потребовался помощник. Что сделал северный Гаврила? Посчитал на калькуляторе до пенни, во что обойдётся помощник, и во что его, Гаврилы, учёба на специальном курсе по этому техническому новшеству. Учтён был и бензин на поездки за знаниями. А чтобы избежать потери заказов, учёба была приурочена к прохладному сезону, когда спрос на ветер меньше. В общем, «он чевой-то там умножил, потом сложил и подытожил», - и калькулятор высветил некую разницу в пользу образования (ученье – свет). Смежная специальность была оплачена, получена,
изучена до последней тютельки, и – заработала. То есть тут же стала окупаться и приносить доход. А то чего ж тогда и учиться, только мозги сушить. Знания ради знаний здесь никто получать не намерен. Бывают, конечно, исключения, но в магистральном направлении они ничего не меняют.
Итак, мы с приятностью провели время на яхтах, потом гуртом гуляли по городу, ели мороженое, сидели на берегу на тёплых валунах. С интересом осмотрели клетки с павлинами, неизвестно откуда и почему взявшимися в этой Северной бухте.
И всё вокруг казалось преувеличенно красивым и каким-то радостно-смешным. Общего языка почти не было, но было общее настроение. А иногда бывает наоборот.
Потом нас препроводили в отель, балконы которого почти нависали над яхтами. Надо было передохнуть перед вечерней программой. И вот когда мы передыхали, бухнувшись от усталости прямо на голубые атласные покрывала, и первая тёплая волна дневного сна уже потихоньку накрывала меня, Пуша и говорит: - Ну как Перти-то в тебя влюбился-то.
Если бы на моих глазах Пуша превратилась в зелёного инопланетянина, я удивилась бы, кажется, меньше. Я мигом проснулась, волна в панике скатилась, атласная подушка соскользнула на пол, я подскочила на водяном матрасе и приняла сидячее положение.
– Что?! Кто?!
- Перти-то, влюбился, - покладисто повторила Пуша жизненно важную информацию. Может, она решила, что спросонок я не поняла, с кем именно это случилось.
- Да ты что?! С чего ты взяла? Никаких признаков...
- Ну, грушевое мороженое-то купил...
Помолчали. Я начинала как будто что-то понимать. Вот оно что... Мне этот обычай показался интересным. Например, как в экзотических странах: потёр всенародно нос любимой коровьим копытом, значит всё, - готов абориген, влюбился, и хочет, чтобы все об этом его прекрасном чувстве знали. А у нас в школе влюблённый джигит садился обязательно на парту сзади избранницы, для чего школьное имущество предшествующего сидельца (который был посажен туда без всякого смысла и не понимал своего счастья) предварительно выбрасывалось, а потом без устали тыкал ручкой с пером 11-го номера (дело давно было) в её обожаемую спину, руку или хотя бы галстук. Да, дела давно минувших дней. Преданья старины глубокой. А тут, значит, грушевое мороженое, интересно... ишь ты... придумали же... Может, груша у них особое дерево, какое-нибудь культовое, как сандал или ещё что-нибудь в этом роде. Немного, правда, смущало то, что культовое мороженое ели и другие. Ну, сейчас разберёмся.
- Пулмочка, а почему именно грушевое? Значит, груша у вас...
- Ну, другого-то не было, - пресекла мои этнические измышления Пулму, - киоск-то маленький, на берегу, никак как (т.е. «как никак»).
Хм... значит, дело не в сорте (пущенная по этой колее, я уже не могла с неё свернуть).
Видно, главное, чтобы мороженое. Может, его сердце тает, как мороженое... Какой-нибудь красивый символ. На это моё романтическое предположение незамедлительно последовал ответ: - Так там ничего другого не было-то. Только газеты.
Та-ак, значит, это тоже не знак. Так в чём любовь-то?!
- Но он всем купил-то, пять мороженых-то. Нас-то за что кормить-то? Это он перед тобой себя показывает, какой он богатый-то, что он всё мо-о-жет-то... Так бы он
не купил, - со знанием дела заключила Пулму.
Хорошо, что я сидела, а то бы упала.
- Пуша, да это же копейки, смешно говорить... У нас любой мальчишка всю компанию укормил бы этим мороженым до посинения... особенно перед девчонкой, если она нравится... – Ну вот поэтому вы и бедные-то, - констатировала подруга;
а тут миллионер, – закончила я свою мысль. - Вот поэтому он и миллионер-то, – послала меня в нок-даун Пулму.
Мы, не сговариваясь, взяли тайм-аут.
- Ещё сердце купил-то, - после паузы задумчиво добавила Пуша, глядя в синеву за окном.
Я обомлела.
– К-какое ещё сердце?
- Ну, которое мы съели-то, на берегу-то.
Я почувствовала приступ лёгкой дурноты.
- Нет, я не ела, это точно, - тусклым голосом отмылась я от средневекового пиршества.
- Как же не ела? Ела-то, как все, – тоном злорадного уличения парировала Пуша, добрая душа. Мол, все замазаны, подельники.
- Все? - со слабой надеждой переспросила я.
- Все, - прихлопнула слабую надежду Пуша.
Какой ужас! Какое-то сердце… Как это могло случиться?.. Хоть бы ещё в каком-нибудь укромном месте ели, а то прямо на берегу... Съели в саду под бананом... Может, я уже тоже влюбилась, и от волнения не заметила, как это «кушанье» и проскочило?..
... Нет, так больше продолжаться не может. Я давно знаю за собой эту дурацкую беспринципность, когда «неудобно отказаться». Как Бузыкин в «Осеннем марафоне», помните? Так в конце концов во что-нибудь такое втянут... Да уж, и так, кажется...
И главное, абсолютно не помню. Я, скосив глаза, посмотрела на подругу, которая
тоже... участвовала, - нет, никакого смятения...
- Нет-нет, я точно не ела. Это вы в какой-то другой компании ели, без меня.
- Какая же здесь другая компания-то? - резонно возразила северная женщина.
И, вздохнув, добавила: «Что же не есть-то? Он-то за всех платил. Все поели» Наверное, до отвала. Натрескались этого «сердца».
Так, контуры стали проясняться. Значит если кто-то, главное, что не ты, прикупил яду, потратился, то будешь последним дураком в глазах общества, если не полакомишься даровым продуктом. Знаю, знаю, можно сказать «на халяву», но я и слышать-то это слово не могу, а писать его всерьёз и подавно.
... Да что же мы такое съели-то, в конце концов? Уж лучше любая правда...
- Пушечка, а какое же оно было?.. то, что мы... съели, как ты говоришь... – передёрнувшись всем телом, как спаниель, вылезший из воды, задала я наводящий вопрос.
– Коричневое-то, - просто пояснила Пуша.
Коричневое! Этот цвет меня просто сразил. Хотя любой другой был бы не лучше.
Ну, например, если бы она сказала «зелёное», вообще сознание можно потерять.
- «А с чем, например, я его ела, не помнишь случайно?» Может, хоть с хреном или... Пуша не дала додумать смягчающие еду обстоятельства: - «С кофем-то»
- С кофем?!!
Но «с кофем» был какой-то огромный пряник с бантом... стоп!.. какой-то фигурный...
точно! – в форме сердца, - пряник, не бант... да-да, точно. Но компания разнесла его на куски с такой скоростью, как после перехода через Сахару, поэтому я и не запомнила его исходный облик.
- Пулму! Так это пряник что ли? с бантом? (могли бы и бант слопать).
- Да, сердце от пряника-то. – Из пряника, - автоматически исправила я, - а лучше - пряник в форме сердца. Ну, пряник-то был ничего... А знак любви, значит, в том, что он именно в форме сердца? – полуспрашивая, полуутверждая, проговорила я.
- Ну, там других-то не было.
А вечером сидели и танцевали в ресторане. И опять было дурашливо весело. Прямо, как в студенческие годы! Все прыгали, как козы на лужайке, ну, и медленные танцы, конечно, тоже. Кстати, танцуют они здорово. Не так уж в смысле техники, но отдаются этому занятию полностью, мало заботясь о том, что думают о них окружающие.
И – в любом возрасте! Однажды мы попали на такой «дансинг», но можно и без кавычек, действительно, - дансинг. Но только танцорам и танцоркам там было лет под 90, никак не меньше. И правильно, и молодцы. Не быть же только терпимым (иногда с трудом) довеском к семье детей и внуков. Они, детишки, таких, как эти танцоры, и уважают-то больше. Скажете, нет?
И пара слов о характере этих северян, без претензии на научность анализа.
Не верьте, что они холодные, не верьте, что не эмоциональные. И тёплые, и весёлые.
И в некоторых случаях – трепушки не хуже нас. И вы продвигаетесь в общении и дружбе с ними гладко и быстро… Пока не натыкаетесь на глубоко эшелонированную оборону. Дальше они вас не пустят. Не бейтесь своим славянским лбом об эту северную скалу, бесполезно. Да и надо ли? Вы и так получили уже достаточно, если даже нащупали эту твердь. Но если вы воображаете, что вас впустили в «залу», или ещё чего доброго на кухню (самое домашнее место), то, как писал А.П.Чехов, оставьте ваше
воображение. Вы топчитесь в прихожей, и будете топтаться там всегда. Что закрыто для вас - душевные россыпи или душевная скудость - неизвестно, но закрыто. Трудно сказать, что лучше: наш душевный стриптиз или этот эффект улитки, - чуть тронул за рожки, и она, эта живность, - юрк в домик, а не лапай!
А если хотите избавиться от друзей одним чохом, сделать это проще простого. Надо только один раз позвонить в дверь семейного или даже одиночного очага, лучше в субботу, и радостно возвестить: «вот мол, ехал мимо, дай, думаю, загляну». Через полчаса, достаточных для того, чтобы выпить чашечку кофе и заесть печенюшкой, можете смело вычёркивать из книжки телефон и адрес, едва ли они вам ещё понадобятся. Не хочу никого ни обидеть, ни похвалить, просто это - так.
Но вот мне повезло, и я встретила на этих Северных широтах две чудесные женские дружбы. И две мои скандинавочки – Пирьё и Туйя красивы неброской северной красотой, а также порядочны и отзывчивы. А моя жизнь здесь такова, что даёт им столько возможностей проявить это. Я могу сказать (как сказала как-то наша примадонна), что мне (иногда, а ей, видно завсегда) везёт на хороших людей, но в отличие от неё, не могу сказануть, что именно «встреча со мной сделала их такими хорошими», а думаю, что хорошими их сделали их родители, которые дали своим беленьким девочкам неспешное, стабильное и какое-то непоколебимое нравственное воспитание. Наверное, среди вороха детских игрушек они незаметно подбросили им маленький золотой компас, стрелка которого, при любых магнитных бурях, всегда показывает в сторону Добра.
Как я могла бы не ценить это? Но как гениально заметила однажды Пуша, «какие все люди разные-то». И с этим не поспоришь.
Ну, ладно, значит, танцы и ужин в ресторане.
Ужин, в данном случае, - чистый сигнификат, то есть понятие отвлечённое. Все только
пили, но ничего не ели, хотя, наверное, уже изрядно проголодались.
...Накормлена была только я. Меня явно баловали. Пертик, конечно. Продолжал свои миллионерские ухаживания. Бифштекс величиной с тарелку покоился на блюде величиной с поднос. Шмандел мяса был окружён горами аппетитнейшего гарнира: брокколи в белом соусе, артишоки, деревенская картошка и жареные грибы, и ещё что-то, всего не упомнишь. У меня же, если я веселюсь и хоть немного флиртую, начисто пропадает аппетит, пропал и в этот раз. Поковырявшись, я слегка отодвинула блюдо,
и когда не придвигала его пару минут, другой миллионщик ласково спросил меня по-английски: - Ты будешь это есть?
- Не-ет.
- Можно я возьму?
- Да, конечно, - рассеянно ответила я, - а кому? (может, лебедям)
- Мне, - пояснил яхтовладелец.
- P-please... - что значит «п-пожалуйста», - ответила я.
Горы и шмандел были аннигилированы в считанные секунды. С течением времени
я узнала, что не доесть, а тем более выбросить еду, здесь – позор, а доесть с чужой тарелки (в своей компании) - нормально. Как говорится, it's good to know (это хорошо знать), потому что у нас всё как раз наоборот, сами знаете.
Итак, сначала кончился ужин, а потом, под утро, и танцы. Остаток светлой июньской ночи, стремительно переходящей в розоватый северный рассвет, мы с Пушей провели
в гостинице, пытаясь хоть немного вздремнуть. А могли бы провести и на яхтах, если бы захотели. Но это был бы уже совсем другой жанр.
На следующий день, такой же яркий, сияющий голубизной и белизной, возвращались домой, так сказать, на материк. Все на двух яхтах, на «лодках-то».
Пертик оказался язвительно-остроумным (с невозмутимо спокойной мимикой), неплохо говорящим по-английски, много путешествующим и много повидавшим.
По-специальности был он, можно сказать, «начальником подотдела очистки» (помните, конечно, М.Булгакова?). В его фирме был ещё его сын и два сезонных рабочих,
и вкалывали они будь здоров!
Яхты набирали скорость. Архипелаг, с его дивной праздностью быстро удалялся,
а материк, с его заботами и делами, соответственно, неотвратимо приближался.
... Когда, наконец, дома я растянулась на своей кровати, я чувствовала качание морских волн, и мне слышались звуки ресторанного джаза и крики горластых чаек. Тёплая волна сна на этот раз всё-таки накрыла меня, и на ней качалась яхта. На палубе стоял Пертик, в белом кителе, как капитан дальнего плавания, с позументами и аксельбантами (как я себе их представляю) и ел гигантский пряник, украшенный красным флагом (социалистическая идеология просочилась в сны). На яхте раздался звонок, наверное, гонг к обеду... Я проснулась.
Почтальон. Доставил какую-то маленькую посылочку. Я расписалась.
Что ещё за лягушонка в коробчонке? По распечатывании «лягушонка» обернулась золотым комплектом: изящные, но довольно увесистые, браслет и цепочка. К ним прилагалась записка, на английском: «Тебе и твоей дочери. Пертти».
Шёл месяц самых коротких ночей. Мой первый зарубежный роман стартовал.
Яхта, море, сильный ветер,
кажется, что кто-то ходит
над каютой в этот вечер,
над каютой и над нами...
и меня пугает шорох,
и меня пугает встреча
с полуночными гостями...
Этот ритм любви случайной,
это быстрое дыханье
унесётся вместе с ветром,
растворится в мирозданье
и забудется, конечно...
Но когда-нибудь, наверно,
зимний ветер в зимний вечер
принесёт воспоминанье,
затерявшееся где-то...
И заноет сладко сердце,
и рука запросит ласки,
и подумаешь нечаянно,
что, наверно, жизнь прекрасна!..
Может быть, она и правда, прекрасна, как вы думаете?
1998 г.
Снежный ветер
«Фантазия подчёркивает явь»
И.Бродский
Ехали в дальний район. В микро-автобусе «Мерседес» фирмы «Мы несём вам радость» было тепло, но не душно, немного сонно, работал телевизор «Panasonic».
Дед Мороз Саша Петров скинул шубу, стянул фирменные-форменные белые валенки и остался в джинсах и в светлом поло (по-старому, в «водолазке»). Тут же, поблизости помещалась и Снегурочка-Белоснежка. Она болтала с водителем, опираясь на спинку его сиденья.
Дед был совсем не стар, а по современным понятиям, так и вовсе – молод. Он имел расплывчатое образование, обретённое в Культурно-просветительном училище (бывший Библиотечный техникум), и как результат, такую же расплывчатую и многоликую работу.
Кроме дедова дозора, он нёс и другие службы: тамадил на свадьбах, писал платные сценарии юбилеев, мог сочинить, организовать и провести всё, что угодно – проводы на пенсию, торжество по поводу вступления в должность, викторину «Уходим завтра в море» для выпускников Морского училища, а также горячо любимый иностранцами «Русский чай», с баранками, самоварами, пузатыми матрёшками («матюшками») и обречёнными на вечность «Подмосковными вечерами» («вся из лю-ю-ннава серебра-а») и с такой же жизнестойкой «Калинкой», которая в зарубежном исполнении звучала так: «Калин, камалин, камалин, камая!»
По такому случаю на стену вешались хомут и лапти, услада зарубежных глаз, а сосед Сева, уроженец села Большие Жеребцы (есть такое), обещал привезти, известно за что, ещё и оглобли, наверное, отвергнутые гордыми животными, может, как раз большими жеребцами. Ничего, мы не гордые, можно будет поставить у входа. Всё это великолепие должно было символизировать настоящую русскую жизнь, как её представлял заказчик, который, как известно, всегда прав, а иностранный ещё правее.
К этому истинно русскому чаю прилагалась и истинно русская пища – солёные огурцы со сметаной (это ещё куда ни шло) и с мёдом (это уже никуда не шло), которая, по мнению той же осведомлённой в русских обычаях публики, есть главное украшение нашего стола, и которую сам организатор в рот не мог взять, если только незаметно счистив мёд. Но, как говорится, «вы хочете песен, их есть у меня». Саша не спорил. Пусть всё будет очень, очень русским, таким, чего и русские не знают.
И ещё он вёл хор в одной школе, по недоразумению не переименовавшейся до сих пор в лицей, и это своё занятие любил больше других.
Школьное пение, кстати, стало совсем иным, чем было раньше, и Сашины хористы, например, не сипели и не трубили, как морские коты, а напротив, пели хорошими и чистыми голосами, и с явным удовольствием для себя,- хоралы и другую доходчивую классику, а также джазовые композиции (без слов: «ба-ла-лу-ла»). Репетиции не прогуливали и не врали, что партитуру украли в трамвае. И даже дважды были за границей на фестивале хоров: один раз в ближнем зарубежье, а второй раз – в дальнем, правда, в том, что поближе – в Кракове. В общем, работа, как у Фигаро, который «и здесь, и там». Саша уставал и роптал, но - ничего не менял. И как следствие, ничего и не менялось.
А может быть, эта дуроломная работа ему и нравилась?
Свою морозную деятельность Саша расценивал как халтуру и подработку. Нет, «морозил»-то он нормально, и, вопреки распространённому мнению, даже в трезвом состоянии (он вообще пил мало, не пить совсем на такой работе, на таких работах, было нельзя), а просто никаких особых усилий, в том числе творческих, эта деятельность не требовала, так что в этом смысле – халтура.
Дети, ради которых всё это и затевалось, были обычно скованны и тихо торжественны, и как бы обомлевали при виде посланцев неведомых сфер, хорошо ещё если леса (вот и ёлочка «оттуда к нам пришла»), а если снежных чертогов и ледяных отрогов? И такая реакция – это ещё в лучшем случае. Потому что был уже и худший. Саша надеялся, что хуже уже не будет.
А дело было так. Поздравляемый ребёнок, мальчик лет четырёх, едва увидев румяных гостей с огромным мешком, разревелся так, как будто это были персонажи Хичкока. Взрослые опешили и какое-то время стояли с застывшими улыбками. Первой, по долгу службы, опомнилась Снегурочка и бросилась утешать заказчика. Очнувшиеся молодые родители тоже. Причём Дед-морозову внучку тут же неблагодарно оттёрли, со словами: «Да сгинь ты, фольклорный элемент!» Элемент немного отошёл, но совсем не сгинул. Саша тоже было дёрнулся помочь, но сообразил, что ему, как наиболее мистическому персонажу, да ещё с его карло-марксовой бородой и усищами, лучше уж не соваться. И повторяя «извините, уходим, уходим», он двинулся задним ходом из прихожей, значительно уступающей в размерах даже самому задрипанному чертогу, и по дороге смёл шубой какую-то вазочку, от которой, при её малых размерах, шума и звона было, как от потревоженной болонки.
Это отнюдь не улучшило атмосферы встречи. «Да что ж это за наказание такое! Дураков каких-то прислали!» - воскликнула молодая мама, а пожилой интересный мужчина, наверное, дедушка поздравляемого, зычным голосом пропел гостям:
«Па-апрашу!», указывая на дверь. Долго просить не потребовалось. Пришельцы, они же дураки, резво подхватили подолы шуб и, шлёпая валенками, поскакали вниз по лестнице к своему верному «Мерсу». Им вдогонку молодой родитель выкрикнул интересное предложение: «Может, вам ещё польку-бабочку сбацать?», что можно
было понять двояко: то ли он сам намеревался исполнить редкий танец, то ли это предлагалось сделать работникам сервиса, в компенсацию за нанесённый ущерб. Времени разбираться не было. Уже в автобусе, отдышавшись, заметили ещё один урон: Наташка умудрилась потерять одну из своих кос. Но возвращаться никому, конечно,
в голову не пришло.
...С тех пор она вообще их не пришпиливает, и из-под шапочки с многоконечной снежинкой струятся теперь её собственные прекрасные светлые волосы. Так, кстати,
и появилась в фирме Белоснежка.
Саша знал, что назавтра в фирме Наташка расскажет об этом происшествии легко и смешно, так, что другие, правильные, Морозы даже ещё и позавидуют, что это произошло не с ними, и незаметно перетянет вину на себя. И будет особенно старательно егозить перед Тиграном Иванычем, директором фирмы, разносящей радость. Тигран Иванович, чего только в своей пёстрой карьере не повидавший, не вчера родился и егозеньям молодых сотрудниц не очень-то верил, а Наташкину нехитрую и добрую сущность видел насквозь и только поэтому питал к ней большую симпатию.
Конечно, пришлось послать пострадавшим клиентам извинения и хороший подарок
от фирмы. А молодая мама, в свою очередь, извинилась за «дураков каких-то».
***
Итак, как уже давно ясно, Снегурочку звали Наташа, а по фамилии - Жарикова.
Работа Снегурочки - исключительно сезонная, и в остальные времена года лесное дитя трудилось чертёжницей. Устроиться на фирму, чтобы ездить с Сашей Петровым
по ближним и дальним микрорайонам и радовать детей и взрослых, не составило Наташке большого труда. Она была добрым, оптимистичным, на вид немножко легкомысленным, сероглазым и светловолосым существом, и все эти качества, как внутренние, так и внешние, были так очевидны, что... что для сезонной работы большего и не требовалось. Тигран Иванович был впечатлён. Очень.
Наталья Жарикова имела и множество и других отличительных черт. И одной из них была её долгая, постоянная и хроническая влюблённость в Сашу. В этом не было бы ничего особенного, если бы не одна деталь: она проживала их роман как бы за двоих,
интересно и с фантазией. Выдумывала чувства и реакции Саши (иногда с помощью своих верных подруг), и сама этим выдумкам верила. Саша время от времени ставился в известность о том, как идут их любовные дела. Вообще, и подруги, и Наташка умели как-то всё вывернуть так, что получалось, будто он влюблён, но сам это не вполне осознаёт, и как бы всё время себя сдерживает. К тому же у него заниженная самооценка, и он просто не может поверить, что любим, застенчивость и неуверенность (в других случаях почему-то ему не свойственные) не позволяют ему поверить в такую удачу.
Саша махнул рукой на эти интерпретации, тем более что позиция противоположной стороны была, в определённом смысле, неуязвимой. Как на приёме у такого психиатра, который заранее убеждён, что вы – его человек, и как бы вы ни вели себя: можете сидеть истуканом или заливаться соловьём, смеяться или плакать, это ничего не изменит – на в с ё найдётся подходящий диагноз. Так и здесь: всё только подтверждало присутствие тайного огня, а уж если он горячился!..
Она пережила, а может быть, просто переждала, Сашино увлечение некой Ирой, психологиней из их же фирмы, и – ничего! так, во всяком случае, казалось Саше. Наверное, полагал он, придумала себе какое-нибудь оптимистически-бодрящее объяснение этому, правда, недолгому, эпизоду. Любому штатному психологу стоило
бы поучиться у неё несокрушимой психологической самотерапии.
Да, Наташка... в своём роде, уникум. Он вдруг подумал, что, может быть, всё это было для неё не так уж и легко, как ему казалось, но он не докапывался.
А Наташка просто не допускала мысли, что она может быть жалкой, и правда, никогда так и не выглядела. А выглядела как раз отлично!
Начало их love story было ярким, но все остальные фазы как-то затянулись, и story приняла вяло-текущий характер. Но это только со стороны Саши, Наташка же не уставала и не унывала - ещё не вечер...
А он давно уже ко всему привык, и эта неиссякаемая привязанность почти перестала его волновать; а привыкнув, перестал и ценить. Это стало буднями, хотя должно было оставаться праздником. К будням он ещё не был готов.
...Несколько лет назад она, как определил тогда Саша, «ослепительно была молода». Сейчас – просто молода. Через какое-то время добавится маленькое словечко «ещё» – ещё молода...
Иногда он чувствовал себя одиноким и бесприютным, что было не так уж обоснованно, но – было... Иногда хотелось дальних дорог, а не отдалённых микрорайонов, дела, а не мельтешни, как заниженно расценивал он свою просветительскую деятельность; хотелось стабильности, а не суеты.
И ещё хотелось, чтобы его куда-то позвали, ждали его, и очень бы в нём нуждались,
и так, что без него уже нельзя...
Это чувство усилилось у него после отъезда его лучшего и давнего, как их школа, построенная в том году, когда они туда и пришли в первый класс, вот такого давнего
и хорошего друга – Витьки. Его семья была только частично русской, со сложной историей, что в таких случаях не редкость. Долго рассказывать, почему и как, и особенно «как» они оформились и уехали, как вернулись на свою северную «историческую родину». Ну, в общем, вернулись, в общем, уехали, так сказать, участниками «большого исхода». И их дружба, казавшаяся бесконечной, что назад,
что вперёд, - кончилась.
Конечно, Саша его понимал, очень понимал. Умом. Но сердцем принять его отъезд всё ещё не мог. Чувство оставленности и глубоко запрятанного упрёка всё-таки бродило в нём.
Витька (теперь Vihtori), между тем, не оказался манкуртом, прошлого не помнящим,
и едва укоренившись и слегка обустроившись, отбил Саньку приглашение, которое
тот засунул в ящик между старыми фотографиями.
Недавно приезжал, собрали мальчишник... Рассказывал, что долбит язык на курсах, жалуется, что такой язык в его башку не лезет, и нахально заявляет, что ни в какую
не полезет.
...Саша выключил «Panasonic», который никто не смотрел. В уютно урчавшей кофеварке был готов крепкий кофе. Он налил, обхватил чашку ладонями и забыл о ней, мысли потекли опять...
...Да, Витька... с редкой фамилией Коркка, которая при всяком удобном случае теряла одно из удвоенных «к», излишних в нашей орфографии, и превращалась без затей в обозначение твёрдой части хлеба или арбуза, особенно со слуха. Например,
в квитанциях – в химчистке, в ремонте, а также в разных вызовах (хоть слесаря, хоть доктора) он, конечно, становился Коркой. Девчонки звали Корочкой, а «мужики»,
из класса и с улицы – Корявый, спасибо им.
Перед получением паспорта учителя и паспортистки советовали ему слегка подправиться на «Коркин», оформить это, как полагается, но он этого не сделал. Тогда паспортистки сами «подправили», правда не нарочно, а по безалаберности (результат одинаковый) – одно «к», конечно, «сэкономили», но Витька настоял, чтобы все причитающиеся ему консонанты восстановили, на что паспортистки начали хором уверять, что так «более лучше», а то уж совсем не понятно что. Но всё-таки переделали, в исходный вид.
Не изменил он своей фамилии (не «чего» не изменил, а «чему», как своему клану, например) и женившись на Рите Ровенской, а мог бы зазвучать как Виктор Ристович Ровенский (красиво!), но не зазвучал. Потом они развелись, и Рита уехала, далеко, и увезла свою звучную фамилию. Он был верен ей (фамилии, не Рите, хотя и Рите тоже, пока не развелись) и в институте, и в КБ-шке, куда попал по распределению. А там прогрессивный начальник ввёл прогрессивную манеру отвечать по телефону, называя свою фамилию, а не так, как обычно у нас принято: «Алё!» или «А кого вам надо?».
Его прогрессивность могла проистекать из двух источников: из его Европейских туров, так как в Европе представляются по телефону всегда, и в офисе, и дома (а чего темниться, если ты пропечатан в телефонной книге, которая бесплатно болтается на цепочке в каждом телефонном автомате), или из армии, где почему-то тоже всегда отвечали напрямик, например, «майор Чердынцев у телефона», что несколько странно: секретность-секретность, а тут любой дурак, а ещё хуже умник, без напряга может вычислить кадровый состав нашей непобедимой и легендарной.
Но наверное, всё-таки привёз из туров. И Витька тоже, если снимал трубку, так, без обиняков, и говорил: «Коркка». Звучало, конечно, «корка». Нормально прореагировавших можно было пересчитать по пальцам. Обычно же звонившие или терялись («Не понял... Мне кого-нибудь из КБ...», «Ой, не туда попал...», «Какая ещё, блин, корка?»), или острили, в меру отпущенного им «ч/ю», например: «Корка у телефона!» - «Гы-ы, смотри, не поскользнись!»
Конечно, невелик подвиг – не отказаться от фамилии. Но как-то достойно. И Саша уважал это. Как и многое другое в своём друге. Единственном друге.
А однажды в трубке раздался низкий, но очень приятный девичий голос «одной командированной с периферии». Умный голос не удивился и не поразился, а лишь произнёс: «Какая у вас необычная фамилия. Простите за любопытство, но очень интересно, кто же вы по национальности?» Витька сказал. Потом они встретились, сначала по делу. Это и была Рита. Умница и красавица. Долгая и невесёлая история, почему их пути потом всё-таки разошлись.
Но вот что интересно: когда улеглись страсти, Витька стал говорить то, что никогда ещё Саша не слышал от «разведённого» человека: «Но мы же на одной Земле (имея в виду планету). Не так уж и далеко». Даже и не шестое, а какое-то значительно большее по номеру чувство, подсказывало ему, что это - не навсегда. Что-то мощно сдвинется и переместится, что не в их власти и воле, – и они встретятся опять.
И сейчас, вспоминая это, Саша вдруг подумал, что может быть, и отъезд свой Витька ощущал так же: как перемещение по одному, большому, своему дому? И может быть, в этой наивной и одновременно мудрой, философии, - друг его опережал время?
...Что было в этом его возвращении, возвращении туда, откуда не уходил? Интерес. Кое-что, наверное, от благ насущных, инженер – здесь, и инженер – там, это, да, разница.
Но он знал Витьку, и поэтому знал, что здесь это не главное. Жизнь даёт второй шанс, открывает чистую страницу, не каждый откажется от этого. Саша это понимал. Но всё-таки чувство пустоты не отпускало его. Витькино место освободилось, оно пустовало, и никто другой занять его не мог.
И потом, для Сани-то никто не открывал никаких новых страниц. Все его страницы были уже давно читаны-перечитаны. И даже, в общем-то, такая прекрасная страница, как Наташка, не казалась уже столь прекрасной и захватывающей, как когда-то. Возможно, в этом была и его вина: быть читателем – тоже искусство. Но тем не менее. А что касается его исторической родины, то она располагалась неподалёку, под Рязанью, где наш бравый Штирлиц, (хоть кто-нибудь помнит, что его звали Отто? только никто не звал), собирался прикупить домишко после войны; (в анекдоте, в фильме не додумались), и имела вид старого бабушкино-дедушкиного дома, который руки не доходили продать, и за который приходилось платить крохотный налог. Надо было также иногда наведываться и проверять, всё уже растащили из неохраняемой беззащитной собственности, или что-нибудь ещё осталось. Скоро и продавать-то будет нечего, и всех хлопот.
Так что никакого зова он ниоткуда не ждал.
...Историческая родина... Новая культура, новый круг. Наверное, интересно почувствовать свою вторую сущность и попробовать её реализовать. Хоть и трудно,
но манит... Витька был хорошим, толковым инженером, закалённым «авралами» и «картошкой», и не научившимся работать соответственно зарплате, в этом случае следовало бы просто ничего не делать, он так не мог. Он был немногословен и надёжен, и в службе, и в дружбе... Он д о л ж е н найти т а м своё место. А его место
з д е с ь будет вакантным всегда. Саша не чувствовал, что может прожить такую
жизнь-дружбу ещё раз. Но пусть Витьке там повезёт. Пусть эту новую страницу он напишет здорово, как русский интеллигент и как честный и трудолюбивый финн. Богатое сочетание. А что будет легко, никто и не обещал... А кому легко?
...Кофе давно остыл. Саша закрыл глаза. ...Два белобрысых мальчика, худые и загорелые после летних каникул, бежали навстречу друг другу, как сумасшедшие, раскинув руки и что-то крича... Что может остановить этот бег? Ничто. Сашина обида уходила... Правда, пусть ему там повезёт, с каким-то большим облегчением подумалось Саше. С облегчением потому, что, оказывается, не прощать тяжело, может быть, даже тяжелее, чем не быть прощённым, оказывается, человеку легче прощать.
...На стене «Мерса» прижилась карта, потому что купили его у турагентства, вернее,
у так называемого «частного извоза». Где он там сейчас? Вот, где-то здесь, почти у Полярного Круга. Далековато. Саша напряг зрение, как бы вдвигаясь в пространство...
От напряжения в веках началось лёгкое покалывание, зелёно-синие цвета карты наплывали и растекались. …Проступали какие-то очертания.
...Повыше Витькиного нового обиталища высветилась голубым и запульсировала точка...
Этого не могло быть, но – было. Он уже чувствовал, что вступает в зону невозможного. Что хоть за место такое?.. за Полярным Кругом... Лапландия, что ли?
Из полузабытых детских сказок и снов всплывали какие-то неясные образы, от которых веяло холодом и обдавало снежным ветром.
...Герметичное окно автобуса с хлопком растворилось, снежный ветер закружил внутри... Точка на карте засветилась ещё ярче... Он вздрогнул. Он понял, кто его звал.
Зыбкая грань реальности стиралась. Вдруг зарябил экран выключенного им «Панасоника». Наташкины волосы зеленовато светились, лёгкое свечение пробежало
и по куртке водителя. Саша вспомнил, что никогда раньше с этим водителем он и не ездил.
...«Мерс» взвыл...
А Санта-Клаус собирался в путь по Земле. Голубой и холодной. Земля проделала свой цикл, над ней проносились ливни и звездопады, всходили счастливые и не очень зори, она опять не смогла уберечься от войн. Но всё равно, она вступала в новый Цикл. И Он должен только известить об этом, и раздать радость - кому-то как награду, кому-то как аванс. Он ждал помощников.
...Они неслись по глубокому туннелю, только без крыши, и видно было Северное Сияние, однако, совсем не такое, как представлял себе Саша, о т а к о м надо предупреждать. По небу ходили огромные бордовые шары, пересекаясь с гигантскими ультра-зелёными полосами. В небе стоял глухой гул. Не имеющая определения скорость как бы сплющила на время тела, но мысли оставались ясными и даже становились какими-то высветленными.
Саша понимал, что случилось что-то запредельное, что он какой-то избранник, что его ж д у т, ждут там, куда ни по какому билету не попасть. И может быть, после возвращения, в его памяти это будет даже стёрто. Но что-то очень важное останется.
Они уже давно не ехали, а летели, и из серо-зелёной дымки выступала, наплывая и охватывая со всех сторон, ледяная прекрасная земля, историческая родина Времени.
Отсюда оно начинает свой ход.
Давление вдруг прекратилось, мышцы резко расслабились. Этот переход был внезапным и немного болезненным. Саша тихо застонал...
...На его левое запястье легла Наташкина рука. Чувство давно забытого тепла и какой-то наполненности охватило Сашу. Он взглянул на неё сбоку. Она опять была ослепительно молода. И хороша.
Он подумал, что получил от жизни два подарка, авансом, ни за что - Наташку и Витьку. И будет ли ещё что-нибудь, не так уж и важно.
Витькино приглашение лежало между двумя школьными фотографиями, может, оно ещё не просрочено? А может быть, один из мерцающих сейчас под ними огней – это свет из его окна, которое смотрит в ночной северный лес?.. А сколько же, интересно, его Наташка не видела от него ни одного подарка? Неужели?.. Так быстро пролетели несколько лет?!.. Что же она любит? Забыл. На тонких пальчиках ни одного украшения... Какие-то духи... но едва уловимые... Нет, не вспомнить... Придётся спросить. И что назовёт, то и получит. Хоть расшибусь, мысленно дал слово Саша.
Его глаза слегка заслезились, наверное, от снежного ветра, пронёсшегося через автобус. Он прикрыл их, потёр и открыл опять. Что-то немного изменилось. Все предметы стали как-то чётче и ярче, как будто их обвели рейсфедером.
- Саш, что?.. Он взглянул на неё. И вдруг увидел её такой, какой она и была,
но какой он перестал её воспринимать. Ласковой и немного смешной, легкомысленной и стойкой. Его верной спутницей, необременительной и постоянной, как его собственная тень. Ему стало и стыдно и чего-то остро и сладко жаль, и как-то несмело радостно. Глаза подозрительно защипало опять.
– Наташ, что ты любишь? Я только хотел тебе...
... Но Наташка так никогда и не узнает, что «только хотел» Саша, потому что её ответ прозвучал раньше:
- Люблю? Тебя.
- За что?!
- Не знаю...
Она опять взяла его за руку, и его опять обдало теплом.
Она выбрала свой подарок.
До Астрального совещания оставались секунды. Время уже пошло. Их новое время.
1998 г.
Деньги были нужны даже больше, чем всегда. Хотя всегда казалось, что больше уж некуда. В переполненном шкафу болтались одёжи, которые были не тронуты, как целина. Да-а, это-то как могла купить, в какой сомнамбуле... И это тоже. Наверное, собиралась «возникнуть в новой причёске в ресторанном зале» (как в «Старомодной комедии»), но планы изменились.
И я предложила змеёвые одежды, блестящие, но довольно хорошо сидящие, соседке Симке, удачливо ввинтившейся в местный социум. Она играла на синтезаторе,
в ресторанах официально и на пиршествах местных крутых неофициально (т.е. без всяких налогов), то с нашей «бандой», то с их, и имела денег просто много. Я так догадывалась, потому что пропить за гулянку тысячу не было драмой.
...Моя мама говорила: «Что ж ты, такая брехливая, где не надо, а любая хамка из очереди тебя в два счёта перебрешет. Совсем удар не держишь. Тебе только с такими, как сама, и можно будет... Как жить будешь, не знаю...» Зато я теперь знаю. Что ни говори, а родители хорошо видят своих детей, хотя дети обычно и хорохорятся: «вам
не поня-я-ть наше поколение!» Понять, понять. Не такой уж Бином Ньютона. И что?
так и оказалось – «не умею держать удар», хоть и брехливая. Мама имела в виду – разговорчивая, находчивая, такая, знаете, бравая, как Швейк. Со своими. И ещё истинная правда: «могу только с такими же, как сама». Когда и «перебрёхивать» никого не надо. И можно расслабиться и открыть все тылы, и стоять даже спиной и
не опасаться этой незащищённой позиции. Потому что никто с тыла не нападёт, а если что и сделает, так только обнимет сзади за плечи...
И сколько раз говорила себе: «не переключай регистр, другие уровни, хоть ниже, хоть выше, - не твои». Но иногда отступаешь от правил, чтобы потом, спеша и в панике, и с раскаянием, вернуться к ним, уже навсегда.
Ну ладно, так о торговой сделке. Симка схватила в охапку всё это змеёвство и потащила к себе, через лестничную площадку. Мерила больше часа. Выбрала переливающийся серебряный комбинезон, в котором уже и пришла. Был бы шлем – и на Луну, костюм астронавта. И потом – её стиль. Однако пришла без денег и со сжатым правым кулаком. Думаю, может, врезать хочет и забрать разбоем? А что? вещь уникальная. Может быть, и сработана всего одна. А как есть полёты на Луну прекратились (и например, СССР прямо заявил после полёта американцев, что это вообще неинтересно, вредно и типичное гегельянство – ездить на Луну, а гораздо интереснее и более волнующе изучать её зондами), то этот костюм и не нашёл своего носителя, то есть, кто б его носил. Ну, за такую вещь и врезать можно. И пострадать.
Я бы даже не обиделась, а загордилась... Значит, денег (сто марок, запрошенных мною за космическую вещь) она не принесла, зато принесла свои вещи, - бартер, надо понимать. А так как для неё расстаться и с десятью марками мучительно больно, то со ста, соответственно, в десять раз мучительнее и больнее. Вещи были такие: умеренно люминисцирующая юбка с разрезом почти по всей длине, редкий головной убор с углами, напоминающий фуражку американского полицейского, только жёлтого цвета
и украшенный с боку пучком перьев, а также брючки-лосины леопардовой расцветки.
С доплатой по сто марок за вещь я бы это роскошество, может быть, и взяла бы, но ни маркой меньше.
– Сим, вещи, конечно, красивые (ну что за малодушие! да, очень красивые, глаз не оторвать!), но совсем не мой стиль, я поэтому и этот-то комбинезон продаю.
- Ну, даже не знаю. Денег сейчас нет.
- Ну, я тогда в комиссионный отнесу. А то опять - телефонные счета такие, что!.. Но тебе, действительно, очень идёт, посмотри сама.
- Да? ну тогда давай бери это (т.е. разрез, перья и леопард) за 50, и тогда ещё 50, может, и наскребу.
- Сим, но я это точно не надену (хотела ведь сказать, что надену только под страхом незамедлительного расстрела, а если же отложенного, то ещё улизну и всё-таки не надену, но опять не сказала, интеллигентка мягкотелая!)
- Да он, вроде, какой-то ношеный (да кто же его носил, без моего ведома, или на Луну в нём летал?), и вообще, может, ты его и дешевле купила...
- ......?! то есть как?!
- А так, он и двадцати марок не стоит...
- Что?!!
- То!!
- Ты иногда думай, что несёшь!.. Ну и не покупай! кто тебя заставляет!
- И не куплю! (темп дискуссии нарастал)
- Вот и прекрасно! В комиссионный сдам!
- Да сколько тебе там дадут?..
- Да сколько дадут, столько и возьму!..
- Ну и хватит тебе на твои телефонные счета?!
- Добавлю!
- Из чего это ты, интересно, добавишь?!
- Из денег!!
- Да? а где это ты, интересно, их возьмёшь?!
- В тумбочке!!
- Почему не в банке-то?!!
- Банки нету!!!
- Какой ещё банки?!!
- Никакой, вообще никакой!.. Ни одной...
- Ни одно-о-й?.. и от огурцов?.. – снижая темп, уточнила Симка.
- И от огурцов ... – выдохнула я, - я развесные покупаю.
- Развесны-ы-е?.. – изумилась сбитая с толку соотечественница Серафима Сечкина
и, расконцентрировавшись, разжала потный кулак. Там прела голубая сотня...
...Через пять минут я стояла под душем – тоже взопрела. Маркетинг – не шутка.
А примерно через месяц повторный визит дамы .
- Слушай, гы-гы, я тут подумала, куда я, дура старая, в таком комбинезоне попрусь? Давай назад махнёмся, а?
- Сим, ты себя в руки-то возьми... Это уж ни в какие ворота... Кто же тебя заставлял... ты же час мерила и столько же торговалась. У меня и денег-то этих уже нет. (Других тоже). И потом, посмотри, например, в «Космополитане», что ни модель, то под змею ... - Да?
- Ну конечно.
А потом нанёс визит – покурить в моё окно, а то «мамка заругает» - её сынок Олежек Южный. Вообще-то он тоже Сечкин, но прикупил новую фамилию, старая разонравилась. А на всякие там династические предрассудки, что, дескать, и деды и прадеды были потомственными Сечкиными, хлебопашцами из деревни Сечкино Красноярского края, Олежеку, теперь уже Южному, начхать.
Вообще же Олежек хоть и молод, «осьмнадцать минуло», но шустр, и имеет некоторые неоспоримые достижения, в частности дочку от местной девушки, которую, и дочку и девушку, семейство Сечкиных-Южных признать не пожелало. Семейство же местной девушки, сначала струхнувшее, что за девочку пойдёт спор, как это водится у буржуев, а потом увидев, что никакого спора нет, радостно вздохнуло, схватило в охапку интернационального ребёнка и куда-то его увезло. Сечкины тоже радостно вздохнули: отделались! Два дня шла гульба.
И всё было бы хорошо, пока не прознали, что дитя вывезли в з а м о к дедушки,
о существовании которого (и дедушки и замка) доселе не было известно. И, понятно, занервничали опять: уж не совершили ли судьбоносную ошибку? Всё-таки родное дитя, можно сказать, - кровиночка, и пропадает где-то там, в замке, без отцовского присмотра. Занервничаешь тут.
Вообще-то это демографическое событие было только вопросом времени. Помню, как-то потащила Серафима выбрасывать мусор. Они его, по привычке, не пакетировали, а запихивали в ведро открытым способом, время от времени утрамбовывая содержимое ногой. Ну, когда эту пакость выбрасываешь, все её компоненты легко просматриваются. Возвращается разъярённая и орёт на Олежека,
с которым мы приятельски попиваем кофе: - Чучело обрыдлое! Это что такое?! А?!
Я спрашиваю!! – и суёт ему в нос средство индивидуальной сексуальной защиты населения, обвешанное жухлой луковой кожурой.
– Что, что... сама не видишь...
- Я-то вижу, я-то вижу, придурок недоделанный!.. щас ты у меня тоже увидишь, чувырло!! Ты что, меня бабкой задумал сделать?!! А?! Бабкой?! Отвечай, змей полосатый!!
- Да уймись ты! Чего орёшь-то!.. Как я тебя бабкой-то сделаю... через э т о -то?! - отвечал змей, - ну как я сделаю-то?!
Но вот всё-таки сделал.
И на тебе – ещё неприятность: сто марок выбросили за ненужную (как выяснилось через два месяца, вещь).
Ну, покурил Олежек. Через пару дней, вечерком, я было за кассеты – захотелось посмотреть что-нибудь бездумное. Глядь, а трёх самых бездумных кассет и нет, куда делись, неизвестно... С неделю назад ещё были, это определённо. Кроме Олежека
с цыгаркой, был ещё профессор социологии с рукописью. Но ему я космическую амуницию не продавала, и причин компенсировать убытки хищением моих кассет
(и утешать себя тем, что, мол, это только справедливо) у него не было.
Чтобы полтергейст заинтересовался именно этими художественными вещицами, тоже маловероятно, там и получше стояли. Ну вот что можно сделать в такой ситуации! Ничего. Можно только предполагать, тем более что 30 мк на три как раз около ста и получается. Но, конечно, стопроцентной уверенности тоже не может быть. Иначе бы и профессия адвоката отмерла, вместе с „презумпцией невиновности“, серьёзно. Но если признать „презумпцию“ в этом конкретном случае, то одновременно надо признать, что кассеты самоликвидировались. Каким способом? да мало ли каким! – усохли, окислились, да что угодно... а то прям сразу Олежека подозревать!
...Но ведь курить можно и на лестничной площадке. И мамку не волновать, и соседей. Теперь Олежек там и курит.
Кстати, с курением тоже была маленькая историйка. Курил, курил Олежек, дитя природы, как уже известно, в моё окно, и прокурил ровно восемнадцать дырочек в брезентовом козырьке, укреплённом под нашими окнами над обувным магазинчиком, принадлежащим двум стареньким беленьким фрау – Эмме и Эльзе. Бабульки, как прозвал их остроумный Олежек, быстренько вычислили источник порчи капиталистического имущества и прислали юному курильцу счёт на 900 марок. Олежек сначала удивился, потом, естественно, возмутился, потом спустился к „бабулькам“ для беседы, в ходе которой и послал их в болото. После чего, в лучах вечернего солнца, красиво удалился. Эмма и Эльза, однако, ни в какое болото не пошли (ещё спасибо, что не пошли в полицию), а прислали повторный счёт, но уже на тысячу марок, видимо, оценив приятность общения с Олежеком в сто марок.
Дело, в конце концов, дошло до „мамки“. Олежек факт табакокурения признал, но
от дырок отрёкся наотрез. Возник крупный спор, кто именно прокурил эти дырки, т.к. пока Олежек Южный курил в моё окно, Серафима Сечкина дымила в своё, но точно помнит, что окурки на козырёк не бросала. Ну поорали, поорали, но платить всё равно пришлось, это не в Союзе: сделают „козу“ – у!, а потом как-то рассосётся. Здесь не рассасывается. Несколько дней валандались потом по кабакам – забыться. Ещё один козырёк, а то и полтора, пропили точно.
А экзотическая часть моего гардероба по-прежнему на месте и ласкает взор. Можно, конечно, отнести в комиссонный, но где гарантия, что те, кто купит э т о, не передумают, не вызнают насилием в магазине мой адрес и не придут за компенсацией? С таким, например, текстом: - «Куда я, гы-гы, дура молодая, могу пойти в этом зелёном балахоне с бахромой и колокольчиками? Или забирай его назад, или я забираю телевизор». Я, конечно, могу ответить, на братском славянском языке: „Бачылы очи, що бралы, йишты, хоть повылазьтэ“, но, боюсь, не поймут. Вы тоже не всё поняли? Ну, перевожу: „Видели очи, что брали, теперь, мол, ешьте, хоть лопните“, и не жалуйтесь.
Так что всё идёт путём. У Сечкиных тоже всё нормально. Олежек увлёкся геральдикой, любуется княжескими гербами на картинках. Новых местных родственников письменно оповестили, что непризнание родства произошло на почве радостного шока, а сейчас, когда шок прошёл, осталась только радость и готовность признать крошку в любой из ближайших вик-эндов. Приглашения на церемонию пока не поступало, но на тот случай, если это произойдёт, я дала Серафиме Константиновне бесплатный совет: снять золотые фиксы с двух передних зубов, которые отнюдь не повреждены, а просто так украшены. Серафима совет выслушала, с нехорошей блуждающей улыбкой, но выполнять его не бросилась (хоть и бесплатный), наверное, заподозрила, что совет неискренний, а продиктован недостойным чувством зависти.
И всё теперь, как говорят англоязычные люди, - «на правильном месте»: фиксы –
во рту, платья – в шкафу, а кассеты – в молодых надёжных руках.
А вещички висят себе и висят, особых беспокойств не доставляют. Только если хочешь втиснуть что-нибудь новое, надо с нечеловеческой силой сдвигать вешалки.
А так ничего. К тому же – чистая синтетика, без примесей, и выгуливать их на балконе, как мы когда-то выгуливали шубы, чтобы не слежались и молью не побило, тоже не надо: моль их категорически не ест (и это никогда не изменится, она скорее начнёт кусаться), а слежатся они не могут, поскольку торчат колом. Неприхотливые вещи.
А с другой стороны, хоть в «Космополитене», хоть в «Elle», хоть и в нашей печатной продукции в рубрике «В мире звёзд» (бывшая «Их нравы»), что ни звезда – так обязательно в чём-нибудь змеёвом, и хоть бы раз в фартуке и с ведром!
*****
Сейчас перечитала рассказик и вижу, что он всё-таки не точно иллюстрирует идею, что «плохо держу удар» и не умею «перебрёхивать собеседника». Т.е. получается, что кое-что уже могу в этом направлении, научилась. Так дело пойдёт, ого-го!.. А что, капиталистические акулы тоже не сразу формировались. Может, так же вот начинали, с малого. Почитаешь их биографии, всегда есть туманные места, и может быть, эти туманности – как раз их бытность библиотекарями, курьерами, архивариусами...
Ну сейчас-то э т о не выпячивают, а только то, что, мол, обладал смёткой, хваткой, ухваткой, обдурил товарища по парте на свисток и четыре самописки (миллиардеры-то уже почти все старенькие сейчас, и тогда были самописки, а молодое поколение миллиардеров, это мы понимаем, дурили товарищей уже на пейджеры). И это было «первоначальное накопление капитала»...
...По комнате пошёл бриллиантовый дым...
Да, ну так о том, что этот частный случай не ярко иллюстрирует тезис, что я – шляпа (могла бы быть и с перьями, если бы согласилась на Симкин «бартер», и кассеты, кстати, были бы целы). Может быть, и не ярко. Но есть масса случаев, просто масса, иллюстрирующих именно этот тезис и никакой другой.
Но это уже совсем, совсем
Другая история -
Искренне Вашей Анны.
1999 г.
КАК Я ПОЛУЧАЛА ДЕПОНЕНТ
Знаете, что такое депонент в прежнем, социалистическом значении?
Ну, напоминаю: это когда вы деньги в день зарплаты по какой-то вашей причине не получили (из кассы, конечно, не из банкомета, деньгомета, банкомата), но они, кровные, не пропадали, а поступали как раз на депонент (как он выглядел, мы не знаем, но он был) и ждали вас там, - когда вам будет удобно их получить. И хорошо бы поскорее, потому что без них трудно дотянуть до следующей зарплаты или аванса (помните такой?); в этом случае, и правда, лучше говорить "получки", т.е. получения вашей порции банкнот из кассы.
Но за вас уже все было до тонкостей продумано, и оказывалось, что удобнее всего вам их получить в день следующей "получки" (а дотянуть и на соседских можно, механизм был отработан: сейчас они - вам, после «получки» вы - им: и долг и уже в долг, ну и т.д.).
И еще удобство, что обе кассы (т.е. окошечки) - и зарплаты, и "депонента" были в одном здании (в нашем Университете, во всяком случае), а могли бы быть и в разных, и вообще, одно, например, - в центре, а другое - на Юго-Западе, что при таком отличном метро, как Московское, тоже не было бы такой уж большой проблемой: постоял в одном полдня, быстро на метро - и в другое. А не будь растяпой и деньги получай вовремя.
А тут прямо попустительство какое-то было, расхлябанность даже - и в одном здании, и даже на одном этаже. И вообще, почти рядом: "получка" зарплаты - в окошке №1, а "получка" депонента - в окошке №6.
И поэтому, без всяких проблем, все было легко и просто: в день следующей "получки" чего-либо вы спокойно ставите себя в хвост очереди №1. Если не умеете подойти сразу, с деловым и озабоченным видом, к самому окошку и интимно спросить кассира (но чтобы больший отрезок очереди слышал): "нашли ведомость?", ни в коем случае ничего очереди не объясняя: за кошельком, мол, бегал, и быстро сунуть удостоверение в окошко, как карточку в автомат. Очередь, чувствуя, что вас связывают с окошком №1 уже какие-то давние отношения, скрепленные "ведомостью", и в которые новичкам еще только предстоит вступить, уважительно молчит. И вы получаете свою "получку“.
Но если вы этого не умеете, тоже не беда. Значит, становитесь в направлении к окну №1. Тут важно точно определить хвост очереди, т.к. они, и хвосты, и очереди переплетались, и можно было отбухать несколько часов, думая, что ты стоишь в окно 1, и прийти в конце пути к окну 4, где выдавали банкноты совсем другим работникам.
Итак, стали строго в свой хвост, все опрошенные подтвердили, что он ведет именно в первом направлении, и углубились в "Вечный зов". Углубляться во что-либо более короткое было не резон, т.к. чтение могло кончиться раньше, чем вас прибьет к окошку №1.
Ну, отстоял, - получи. Такой еще моды не было, чтобы вообще ничего не давали, мол, нет денег и не будет. И стоять тут нечего, мешаете только работать... Да, представьте себе, у нас и без ваших получек работы хватает... Что я их кую что ли... Ну и что?.. запасы надо было делать... Ну и что? хоть и репы... Практичнее надо быть... а не диссертации ваши дур… научные писать. Как это "вроде работали"? Не помните что ли? А, юмор такой?.. Маш, ты такой юмор слыхала? Я тоже нет. Юмор, называется. Петросяны... заработались... Я вот тоже хочу работать, а вы мне своими дур... всякими разговорами мешаете. Не знаю, не знаю, отстаньте... Маш, закрой вообще дверь. Так они до ночи будут ходить. Достали уже... учёные.
Но это началось попозже. Но и попозже, и пораньше отношение этих бывалых, закаленных жизнью женщин, к нам, просителям собственных денег, было, как вы уже, наверное, заметили, как к малым детям, клянчащим мороженое. А еще наши гуманитарные специальности это отношение усугубляли. Они представлялись им не только бесполезными, это само собой, но еще и жутко оторванными от жизни, вроде, мы и в магазины не ходим, и детей не растим, а пол уж точно не моем, и даже, как я, с большим удивлением, услышала сама, ещё и "мужика ублажить не умеем". Как бы не от мира сего, но не возвышенно, а по-идиотски. Вот это всё, как ни странно, потом и сказалось на моем депоненте. Но - по порядку.
Вообще-то, в описываемый период никакой зарплаты, а равно и аванса, у меня не было, но "получка" все-таки была, - аспирантская стипендия, ровно 100 рублей один раз в месяц, и считать, и рассчитывать очень легко. Потому что числилась я тогда в так называемой "целевой аспирантуре". Каждый знать это не обязан, поэтому, пусть это не будет обидно, если немного объясню.
Значит, ты работаешь по возможности хорошо, и одновременно мечтаешь получить учёную степень. И тут важно, чтобы мечтания низов совпали с планами верхов, которые желают видеть в твоем лице кандидата / кандидатку. И тогда тебя посылают, как ценную бандерольку, в целевую аспирантуру на три года. Т.е. ты повышаешь свой уровень, до невероятных высот, не только для себя, но и для "пославшей тя кафедры", чтобы потом вернуться туда же (откуда тебя направили) и работать уже просто запредельно хорошо. Да, и конечно, к этому времени уже надо написать, обсудить и защитить диссертацию. При этом твоё место на кафедре сохраняется, но ты, естественно, меняешь свою, может быть, уже весьма приличную, зарплату на аспирантскую стипендию.
После обсуждения в семье, я поменяла. Семья постановила, что выдержим, хотя терялась почти половина моего вклада в семейный бюджет, и это было очень-очень ощутимо, что важно и для этой истории, дальше поймёте.
Но если серьёзно, то я ни то что не жалею об этих материальных потерях, а действительно, с большой благодарностью к милым моим коллегам вспоминаю это время и этот их подарок мне (попробуй что-нибудь напиши в заочной аспирантуре, имея 20 часов в неделю преподавательских, это я бы ещё и сейчас сидела на второй главе), и само писание диссертации, с маленькими открытиями, даже иногда, извините за такое выражение, озарениями (ну, конечно, по моим масштабам).
Но иногда эти озарения не шли, и надо было очень посидеть и покорпеть, чтобы их дух вызвать. В один из таких творческих кризисов (шёл пятый параграф главы второй, который, подлый, никак не писался), я совершенно умышленно, в полном сознании и дееспособности, нет, не пугайтесь, ничего такого страшного, просто пропустила день "получки" стипендии, потому что не хотела отрываться от высиживания озарения хоть на минуту, а тем более на целый рабочий день. И к окошку №1 не поехала. И правда, работа пошла.
Перед семьёй оправдалась и успокоила, что, мол, окупится. Когда-нибудь.
И потом, в день следующей стипендии получу и депонент.
Все это знали, и, зная мою шляпистость, время от времени напоминали о депоненте. Слово в семье прижилось. Дотягивали без моей контрибуции уже с трудом.
И вот день выдачи прожиточного минимума! - "получки", то ли зарплаты, то ли аванса, уже не помню, но главное, что он же и день великого Депонента.
Я вылезла из домашних брючек (нет, не треники) и хлопкового самовяза, (костюмчик, который, по причине, что всем остобрыдл, семья обещала спалить, как лягушечью кожу в сказке) и перелезла в светло-серый пушистый кардиган (шерстяная кофточка без воротника и с пуговицами). Сверху, т.е. над ним, хорошо и красиво уложилось короткое колье из искусственного жемчуга. Юбка была одна, но хорошая, темно-серая, узкая, полудлинная. Ботинки-сапожки, естественно, тоже были одни, но еще вполне сносные, серебряный браслет-цепочка явно не создавал перебора в украшениях, и довольно быстро нашедшийся карандаш «Живопись» довершил имидж. Да, и ещё среди исписанных авторучек (которые теоретически можно было заправлять, но никто не заправлял, и не выброшенных по причине плюшкинизма) отыскались серые тени, прямо под костюм. Варить бигуди уже было некогда, поэтому был использован шелковый бант-заколка. Ну, верхнюю одежду не описываю, все эти премудрости, для того, чтобы нормально выглядеть при пустых или заполненных черте-чем магазинах, - это, действительно, отдельный разговор.
Как говорил Войнович, очередь была не длинная, человек 60, не больше, так что можно было обойтись только кроссвордом, с неизменным доктором Астровым из "Дяди Вани", притоком Енисея и районным центром в какой-то Тьмутаракани, который невозможно вычислить даже когда не хватает двух букв, а если и вычислишь, то постараешься побыстрее забыть, чтобы не засорять память ерундой.
И вот, и двух часов не прошло, - окошко №6!
- Здравствуйте, будьте любезны, у меня там депонент, с прошлой стипендии аспирантской. Вот, - и даю удостоверение моей аспирантской личности.
- Не знаю, никаких депонентов на вас нет.
- Да что вы, точно, ну посмотрите ещё...
- Чего мне смотреть... Идите к своему бухгалтеру и разбирайтесь. На третьем этаже, 305-ая... Рядом с 411-ой! - крикнула вслед кассирша. Я знаю, все путают.
В бухгалтерии.
- Арина Сергевна, мне там почему-то денег по депоненту не выдают...
- С какого месяца?
- Да с прошлого...
- Кафедра?
Называю. Ищет.
- Что вы мне голову морочите, вас вообще здесь нет.
- Где? (может, в комнате).
- На кафедре, где ж ещё...
- То есть как?...
- А вот так. Идите в отдел кадров и разбирайтесь. Может, сократили.
- Меня?!
- Ну не меня же...
Думаю, во дают! Сиди пиши для них диссертацию, с озарениями, а они вон что надумали... сократили!
- Ой! – осенила догадка. Вы, наверное, зарплаты смотрите?
- А что уже пенсии что ли смотреть? (остроумная).
- Да нет, стипендии аспирантские. Я в целевой.
- Ну вот, Маш, посмотри, приходят, требуют деньги, а где они сами, сами даже не знают!..
В общем, стала уже не в духе.
- Так, стипендии... Здесь вас тоже нет.
- Ну как же... уж там-то точно... Может, в студенческих?
- Что-о?!
- Да нет, конечно. Это даже в другой бухгалтерии...- показываю свою осведомленность и тем самым слегка подлизываюсь.
- Ну не знаю, если только в запаске посмотреть... - смягчилась Арина Сергеевна.
Я так понимала, что в "запаске" должны храниться "платёжки" времен основания Университета и покоренья Крыма, но специалистам виднее, и мы отправились.
«Запаска» была недалеко, на том же этаже, и представляла собой комнату, набитую старыми фолиантами, правда, все они лежали в относительном порядке на многочисленных полках. Я подумала, не рано ли я загремела в эту самую «запаску», да и по заслугам ли? Но может быть, в этом хранилище нетленных ценностей особым приказом Ректора выделен специальный отдел только для одного вида современных документов, а именно - для депонентов по аспирантским стипендиям, которые должны храниться вечно, для истории. Арина Сергеевна вскарабкалась на стремянку (ого, вон уже где, а ведь всего месяц прошёл!) и достала большой и очень пыльный фолиант. Интересно, как же выглядят документы, например, пятилетней давности? Наверное, уже мхом обросли. Полистала... «а, вот... смотрите, ваша подпись?»
- Где-где?
- Да вот же, - тыкала она пальцем в какую-то строчку, не слезая, однако, из-под потолка. Подпись, кажется и правда, была моя, только не понятно, под чем.
- Вроде, моя.
- Ну вот, - констатировала Арина Сергеевна, сползая со стремянки (уже без фолианта).
- Что «вот»? Можно получать?
- Что?
- Что «что»?
- Что вы получать собираетесь?
- Депонент, конечно...
- А вы что, не поняли?
- А что я должна понять?
- Что вы уже получили.
И если бы я успела задать совершенно естественный вопрос - а когда? - разговор, вероятно, пошёл бы по другому руслу. Но Арина Сергевна тоже не промах, возьми да и спроси, сочувственно так, сердечно:
- Диссертацию что ль пишите? Небось устаете?
- Да - а, - растерянно протянула я, не ожидая такого участия и догадливости.
Она, видимо, была вполне удовлетворена моим ответом:
- Ну вот и забыли, у вас голова-то наукой забита, и не заметили, как проскочило... велики ли деньги, сотка... Так что всё, - переходя на официальный тон, закончила она дискуссию, - второй раз вы один и тот же депонент получить не имеете права.
Да кто бы это мог даже предположить! От этого "права" повеяло такой юриспруденцией, что я струхнула, представив, что действительно, выгляжу так, как будто качаю деньги из родного Университета, когда даже не тружусь на него сейчас, в прямом смысле. Даже в пот бросило. Может, хоть никому не расскажет, стыд какой!
- Ой, извините, даже не представляю, как это получилось...
- Ничего, ничего, - легко извинила Арина Сергеевна.
Это надо было перепить, в буфете. Старых денег хватило на бачковый кофе и приличный шмат пирога "Дружба", с очень вкусной начинкой - творог с джемом, а сам песочный, прямо тает.
Уже темнело. За окном были и синий московский вечер, и синяя московская метель. А в буфете - вкусно и тепло, хоть и неказистый интерьер. Так-то ничего, но все стулья, уж ладно, что все разные, так еще и какие-то колченогие, обязательно с каким-нибудь серьезным дефектом, неустранимым. Как это получается, не понятно. Я, например, ни разу не видела, чтобы кто-нибудь, сидя на стуле, ломал бы его, или даже не свой, а соседний, но факт остаётся фактом - не стулья, а просто бочкотара какая-то. Но - надо привыкнуть и просто постараться не замечать. И тогда - тепло и вкусно.
Устраиваюсь поближе к батарее, привычно бросаю взгляд за окно, привычно отмечаю видимый вдали ресторан «Дружба», где была моя свадьба, - стоит, голубчик, никуда не делся! И в любой момент можно туда прийти и почувствовать то, что чувствовалось тогда (забегая вперёд, скажу, что этого так никогда и не случилось, как и ежегодно планируемая поездка в Хиву, - а куда она денется? – делась!)
А вот если бы выкроила час-полтора и всё-таки зашла? Сложилось бы потом всё по-другому? или так же? Вопрос не праздный, потому что история, конечно, и м е е т сослагательное наклонение, оно и создано для описания таких обстоятельств, в прошлом (и грамматически - только в прошлом), при которых судьбоносная линия событий пошла бы по-другому. Сослагательное наклонение только для истории и историй и пригодно. Поэтому история его и м е е т.
Ну так вот, отметив тот радостный факт, что ресторан пока ещё на месте, просветлённо вздыхаю, осторожно встаю с колченогого недоразумения и покидаю буфет, оставив на другом, таком же, белые вязаные перчатки. Дойдя до лифта, обнаруживаю пропажу, с предельной скоростью несусь назад – ещё не увели! – покидаю опять, - коридор, лифт, холл…
Потом, по романтической погоде, - до метро, потом по такой же - от метро (за час в дороге она стала еще романтичнее), и наконец, дома. Без денег. Новых не дали (хорошо хоть остановили на пороге преступления), а старые пропиты, как вы знаете, в буфете.
Первой вечером позвонила сестра Елена.
- Ну, получила деньги? - почему-то очень мрачно спросила она. Наверное, предчувствовала, что без помощников я шиш чего получу.
- Лен, представляешь, оказывается, я их раньше получила, - радостно возвестила я.
- То есть как это «оказывается»?
- Ну, незаметно истратила, проскочило как-то... – убавив радость, пояснила я, и, поясняя, немного засомневалась.
- В башке у тебя ничего не проскочило? - отреагировала сестра. - И на что же ты их, интересно, «незаметно истратила»? (мне тоже было интересно) пропила что ли? Аль, ты, серьезно, опомнись… Вся семья знала, что у тебя депонент, да вы и еле дотянули... Как это могло «проскочить»? Сообрази... Ты со своей диссертацией совсем уже...
- Вот-вот, и они тоже сказали, что я не заметила, как получила. Из-за диссертации... – повторила я выданную мне в утешение версию.
- Да ты что несешь-то?! Это ты можешь не заметить, как у тебя из сумки тащат, у тебя-то запросто, это они тебя еще не вычислили (и то, думаю, хорошо), но как ты могла приехать в кассу из Отрадного на Юго-Запад, на двух автобусах, на метро с пересадкой, допереть пешком до Университета - и все это не заметила?!..
- Да я, вообще-то, тоже думаю... что вроде, такое-то я помнить должна?... – сомнения опять воспряли. - Но Арина Сергевна подпись какую-то показала... Лен, нет, это невозможно... Я так извинялась, и теперь с какими глазами я туда припрусь?..
- С зелёными! А с какими глазами эта твоя Матрёна Сергевна хапнула эти деньги?!..
- Может, она не себе...
- А кому же? Новый корпус на твою сотню откроют?
Я начинала понимать загадочную формулу "экономия заработной платы".
- Нет, не пойду, это точно... перебьёмся. Пауза. - Они говорят, «вы все там ненормальные, со своей наукой».
- Отвечать, или знаешь, что скажу?
- Знаю, - покладисто ответила я, - «правильно говорят».
- Ага, ты бы в кассе была такая умная.
А вечером позвонил папа: - Приезжай за сотней-то, мы уже всё знаем.
Я к тому времени уже сама была мама, но ещё долго оставалась дочкой, так уж тогда была устроена жизнь.
Потому что шёл 81-ый год, и наступал 82-ой, был как раз канун Нового года.
До моей защиты оставались месяцы, а до нашего капитализма ещё годы. А для кого-то он так и не наступил. И я до сих пор не могу понять, хорошо это или плохо? А?
1998 г.
История с дедушкой
(из серии Непридуманные истории)
Когда работаешь с иностранцами, держи ухо востро. А когда преподаёшь им русский язык, держи оба уха, в готовности номер один.
И вот рассказывают студенты в понедельник мне и группе, для языковой разминки, как они провели выходные. А поскольку провели они их исключительно на своём великом финском языке, то на великий русский у них сейчас и язык не поднимается.
А уж все консонанты (согласные то есть) опять смешались, как стадо испуганных овечек. Что «б», что «п», что «в», что «ф». Никакой разницы. Да и с родом восстановились неувязки, тем более что в родном языке, что «мой», что «моя», одно и то же. Та же особенность и с прилагательными, - не различаются, например, «каунис» - это и красивый, и красивая, и красивое. Ну, ясно, да?
И вот самый храбрый, Калле-Пекка, поднял руку. Хороший парень, правда.
Из крепкой крестьянской семьи. Не поддавшийся обаянию города и всяких незарегистированных связей.
- Что гофарить? – для начала поинтересовался он. (Вообще-то это было домашнее задание. Через пару минут выяснилось, что вся история у него тщательно написана, уточнение же вызвано некоторой осторожностью, свойственной характеру, и боязнью сделать что-то не так и показаться смешным).
- Ну, расскажите, что вы делали в субботу и в воскресенье. Да, кстати, можно фантазировать, если не хотите рассказывать о личных делах. Так, ... типичный выходной день студента... Этого достаточно.
- Нет, я буду рассказать прафду, - веско и несколько сурово сказал Пекка.
- Да? ну пожалуйста. Мы слушаем вас.
- Та, спасибо очень много (точный перевод с английского).
- Пожалуйста, начинайте, - сказала я и записала первую ошибку, так как редко перебиваю рассказ, каким бы он ни был. Исправления, в основном, после рассказа.
- Так. В субботу моя дедушка приехала ко мне на велосипеде.
- Мой и приехал, - поправляю я всё-таки сразу, чтобы выровнять магистральную линию повествования.
- Та, приехал на красивом велосипеде, - усложнил свою мысль Пекка и показал знание трудного русского падежа.
- Откуда?
- От Варкауса, - отвечал внучек.
Это деревушка поблизости от нашего города. Поблизости-то поблизости, но не настолько, чтобы не удивиться. Я и удивилась: «Ничего себе дедуля! километров 15 отпедалил, не меньше!» Но я таких дедулек и бабулек, на велосипедах и с «хэнди» в одной руке, видела здесь предостаточно, правда, на местных маршрутах, а не на «хай-вэях», соединяющих очаровательные деревушки с городом. Но дороги здесь - блеск,
не хляби болотные, как могли бы быть, и значит, по таким отличным дорогам и любой средне-статистический дед может отмахать немало.
- Я был так радый!
Записываю и эту ошибку, которую объясняла уже миллион раз. Но не перебиваю, объясню в конце, ещё раз, всем. Пусть говорит, тем более что рассказ становится всё интереснее.
- Я ходил на рынке и покупил дедушке цветы. Она любит от леса...
То есть «не любит от леса», а «цветы из леса», точнее – лесные цветы.
«Господи, - умилилась я, - у нас какой бы это внук знал любимые дедушкины цветы, да ещё не поленился бы в субботу тащиться за ними на рынок, а не спать полдня, как положено студенту!»
Наш бы доходчиво объяснил дедушке, что уж почти дошёл до рынка, и уже лесные цветы были в зоне видимости, но тут вспомнил, что не выключил утюг, оставленный прямо на рубашке, которая так нравится дедушке, и в которой и хотел его встретить, чтобы сразу обрадовать наповал, и вот пришлось бежать через весь город назад, потому что забыл проездной дома, а когда прибежал, то оказалось, что утюг, к счастью, перегорел, и вот рубашка цела, на радость дедушке, но цветов достать, из-за всего этого, конечно, не удалось. Ну, дедушка уж рад, что внучек не спалил общагу, и спас рубашку, и, видно, умничка, успел отремонтировать утюг, потому что он выглядит так, как будто и не перегорал!
А тут никаких отговорок! И утюг цел, и рубашка выглажена, и милые лесные цветы, может быть, напоминающие дедушке суровое детство, - куплены!
- Мы ели пирога, который дедушка варила на доме (он ещё и кулинар!) и пили хороший кофе.
- Стоп, стоп! Послушайте все: это очень трудный глагол: «испечь» (по-английски
«to bake»), значит – «испёк пирог». Пишу на доске. Повторяем хором.
- Продолжайте, пожалуйста.
И Пекка продолжал: - Потом мы ходили в бассейне и там плыли. (Как будто глаголы движения и не изучали! Ну, ладно, послушаем дальше).
Недавно прошли тему «транспорт», поэтому, медленно и чётко артикулируя, уточняю:
- Вы и дедушка поехали в бассейн на велосипедах?
- Нет, он устала (ещё бы!), и мы ехали на автобусе. На автобусе мы много смеяли!
Я представила себе такого бодрого финского Хоттабыча. А чего бы ему и не повеселиться «на автобусе»? Дома коровёнки-поросятки все сытые, помыты шампунем, машинка, наверное, не последнего образца, но крепенькая «Вольвочка», не разутая соседями, отдыхает в гаражике, и не окраине Варкауса, а прямо под домом (велосипед, видно, для спортивной формы, и на бензин не тратиться). Внук пригожий, учится в Университете. Любит, дарит цветы. И не захочешь, а засмеёшься. Добрым старческим смехом. И в автобусе никто не одёрнет, мол, где находитесь?! Нет, такой привычки. Веселись, где хочешь. Пока не опасен для окружающих.
- На магазине я покупил дедушке большую сладкую шоколадку, - явно для тренировки винительного падежа, тщательно и утрированно выговаривая окончания и воздев для большей концентрированности очи к потолку, проговорил Пекка. Без единой ошибки, в этом падеже.
Вообще-то, учителя такого взгляда обычно не пропускают. Он для них – прямо бальзам на души. Они вроде его и терпеть не могут и пресекают, но как только его поймают, тут же и острят: «Не смотри на потолок, на нём узоров нет!» или: «там ничего не написано!» Победить эту обречённую на вечность остроту может только одно: если бы на потолке вдруг появились какие никакие скрижали. Не исключено, что этот конкретный учитель, увидевший их, тут же бы тронулся умом, но остальные были бы этой ценой спасены, то есть утратили бы чувство педагогического юмора.
Я острить не стала, а только сказала: «Прекра-а-сно! Ую, ую, у», - то есть повторила прекрасные окончания.
В прежние времена учителя ещё любили спрашивать: «А голову ты не забыл?», в том случае, если ученик забыл дома тетрадь (например, по тригонометрии, без которой потом, во взрослой жизни, ни шагу, сами знаете). На что злоумышленник обычно автоматически отвечал: «Не-ет, не забыл...» «А жаль!» – следовал победный шар, прямо в лузу! За учителем, наставником молодых душ, оставалось последнее, и не будет преувеличением сказать, умное слово, злоумышленник иногда ещё бормотал «а чего?..», ученики весело «смеяли». Может быть, в этом милом юморе и была заложена великая сермяжная правда, и учителю, наставнику душ, было бы как-то сподручнее иметь безголовых учеников, чтоб лишнего не думали, не выдрючивались,
и какие они умные не показывали. Но это великое увидится издалека, ещё не время. Были, конечно, и исключения, то есть неостроумные учителя, а обыкновенные, и даже хорошие и добрые, как в моей школе, где я училась. А вот в дочкиной школе были
оч-чень остроумные, такие, что я даже слов не подберу. Но когда подберу, напишу непременно. Страна должна знать своих героев, не так ли?
Ну вот, значит, Пеккин дедушка, надо полагать, съел шоколадку, большую и сладкую (а маленькую и горькую, может, и не стал бы), и зубы этому, видно, не препятствовали (а мои препятствуют, хоть мне ещё до дедушки и далеко, наследие социалистического стоматологизма). А у дедушки, «Константин Иваныча», (кстати, уже пора спросить, как его зовут), где нужно, вставлено, где нужно, ввинчено, остальное отбелено и задержано на неопределённый срок. Да, так спросить, как зовут.
- Пекка, а как зовут дедушку?
- Оути, - ответствовал студент. Группа заулыбалась и удовлетворённо закивала головами, которые (головы) были тут как тут, а вовсе не дома забыты.
Я ещё такого имени не слышала, за те несколько месяцев, которые тут проработала.
- Oчень красивое имя, - похвалила я.
- Та, очень, - не стал спорить рассказчик.
«Дедушка Оути Иванович», - пошутилось мне мысленно. Ну так, продолжаем.
- А потом?
- Потом мы шли в кино.
- Что вы смотрели?
- «Титаник».
Да, значит, сохранил романтичность, до старости лет, не заснул в тепле, ничего такого. Знаете, как бывает, заснёт такой старикан, потом вскочит среди фильма:
«- А! А! Что такое?!» – на весь зал, только внуков опозорит. Здесь совсем другой случай. И видно, этому крепкому и блондинистому Пекке интереснее всего проводить субботу именно со своим дедушкой, Оути. Можно только этому дедушке позавидовать, простому деревенскому труженику, старику Оути. Не каждый ещё так внука воспитает.
- Потом мы шли на другой магазин и пробовали красивые одежды...
Да... Вместо деревенского Хоттабыча перед моим мысленным взором стал возникать образ крепкого седовласого джентльмена, типа Теда Тёрнера, хозяина CNN. Красивые одежды... хм...
- Потом мы устали и пошли домой, - как-то неожиданно очень по-русски и без ошибок сказал Пекка-Калле.
- Спасибо. Очень интересно! Некоторые оши...
- Дома мы сидели на сауне, - окрепшим голосом продолжал Пекка, не заметив моей реплики. Я поняла, что это надолго. -... и бились... (взгляд в домашнюю заготовку) крепкий берьёзовый веник... так? – строго спросил Пекка.
- Не совсем. Это – номинатив. Исправляю, объясняю, пишу на доске, повторяем все вместе. Думаю: «это что ж за здоровье такое железное, может, он вообще какой-нибудь тренер по боди-билдингу, дедушка этот, Оути».
- Прекрасно, - одобряю я здоровый образ жизни, - ну а вечером вы, наверное, отдыхали дома? смотрели телевизор, играли в шахматы?..
- Та, - легко согласился рассказчик. – Мы были на дискотеке. Там мы много пили и весело танцевали.
Да! Ну это уж как-то... Ну много пили, ладно... все возрасты покорны... но танцевали? Летку-енку, что ли? В дискотеке? Ой! Меня прямо в жар бросило...
Шоколадка, цветы, пробовали красивые одежды... неужели?.. Не может быть, столь близкие родственники... Но сейчас ведь как? Если, так сказать, личные отношения (какие бы ни были) доставляют радость и полноту жизни и одновременно никому не мешают, то... они, значит, - правильные? А тут уж такая полнота, что прямо бьёт ключом! И может быть, он – приёмный внук... а такие бывают? Всё бывает, в развитом обществе. Привыкать надо.
- Хорошо, Пекка, спасибо, очень интересно, достаточно. Некоторые оши...
Пекка уже открыто открыл тетрадь со своим потрясающим рассказом и довольно торжественно зачитал следующее:
- Моя дедушка очень красивая (ну допустим). Я её очень лублу (да я уж поняла). Когда я кончить Университет, а она гимназия, мы хотим женить друг друга.
Вот тебе и на! «Ходишь, ходишь в школу, и вдруг – бац! – вторая смена!»
- Пекка!! Сколько лет этой вашей «дедушке»?
- Восемьдесят.
- Не может быть, подумайте!
Подумал: - Восемьнадцать.
- Оути носит платье, «мекко»?
Пекка немного удивился, задумался и честно ответил: - Редко. Больше часто джинсы.
- Но этого достаточно. Настоящий дедушка, по-вашему «isois?», никогда не носит «мекко»... Пекка, вы же рассказываете о своей девушке, да?
- Рассказываю, та...
- Да только называете её дедушкой! «isois?» по-фински…
- Та-та, я так и гофарю – ведушка, правильно?
Ещё как правильно! Правильнее было только в письме одного иностранца:
«На конце они поженили и быстро получили девушку», что следует понимать так: «Наконец, они поженились, и вскоре у них родилась девочка».
Пишу в своей тетради, в разделе «срочно»: фонетическое упражнение «дедушка – девушка – девочка». Неужели в этой группе я забыла это отработать? А что будет в Оутином возрасте? тьфу ты, то есть, в дедушкином?
А Оути – действительно, очень красивое имя, такое круглое и нежное. И как я только могла представить, что оно принадлежит деревенскому Хоттабычу, а не прелестной юной финночке?
2002 г.
П О Л К А П О Д Д Е Р Е В О
( Из серии Непридуманные истории)
Оглядев горы книг и плоскогорья газет на полу и на столе в светёлке сына,
я решительно заявила: - Всё, хватит! Покупаем тебе полку, и побольше!
- Что?! – непропорционально услышанному ужаснулся Кирилл, – это ещё зачем?
- Как зачем? И удобно, и современно. Вон, как у Леры, видел?
- И у Леры тоже? Ты хочешь сказать… э-э, накладная?
- Почему накладная? навесная.
- Что, и мне тоже навесную? Чтобы ещё и болталась?..
- Ничего болтаться не будет. Надо только хорошо закрепить. Если сам не сможешь, Колю соседа попросим...
-Ещё чего! – выкрикнул Кирилл. И тихо добавил: - Позориться только.
- Сейчас выбор хороший, можно лёгкую, из пластика, выглядит, кстати, под дерево.
- Выглядит под д е р е в о? – с расстановкой переспросил сын.
- Ну, не обязательно под дерево, сам выберешь, что понравится... Только, пожалуй,
без наворотов. Если вещь по функции простая, то лучше, если и дизайн скромный.
- Простая? – хмыкнул Кирилл и как-то пошло ухмыльнулся.
- Да, ну это, конечно, как посмотреть, - уступила я, имея в виду, что книжная полка
всё-таки какое ни есть, а вместилище знаний, и добавила: - ну, может быть, как символ знаний…
Кирилл как бы поперхнулся и хрипло переспросил: - Символ че-го?..
- Знаний, - промямлила я.
- Хм, ну, не знаю, может быть, в вашем поколении, типа «высидел диссертацию», но сейчас…
- Ну конечно, сейчас вы только в компьютер пялитесь, скоро забудете, как книга выглядит, - парировал я.
- Не понял…
– Ну короче, покупаем или не дозрел?
По ошарашенному виду Кирилла было заметно, что почему-то - не дозрел. В полном соответствии с этим видом, он задал свой следующий удивительный вопрос:
- Ну ладно, сидеть-то на ней хоть удобно?
- Сидеть?! Ну, естественно, нет, кто же…
- Ну, я так и думал…
- Кирилл, ты, конечно, любишь использовать вещи не по назначению, но не до такой же степени! На стульчике посидишь, можно прямо под ней, очень удобно - снимешь книжечку и почита...
- Что?! На стульчике?! Под собственной задницей?!
- Ты что такое несёшь-то?! Под какой ещё задницей?!
- Ну, которую ты мне уже целый час навязываешь, искусственную, как я понимаю, и даже не накладную, а какую-то навесную...
- Да причём тут за... это место-то?! Я тебе полку предлагаю купить, книжную!..
А ты что подумал?
- А мне показалось, ты сказала «попку»... Я ещё удивился, ладно там ногти накладные, или волосы припаянные... но чтобы зады навешивали... ещё не слышал...
- Ну и что же ты в такую чушь поверил?
- Да ты всегда меня ругаешь, что на мне джинсы, как портки на старом деде, сидят,
то есть висят, ну думаю, может для этого... то есть против этого...
Ну а теперь перечитайте рассказик ещё раз, глазами Кирилла.
2005 г.
Продолжение >>
|
|